Владимир Коренев - Амгунь — река светлая
Чтобы уберечься от блеска воды, он пониже надвинул козырек фуражки и набычил голову, на мгновение отпустив штурвал. Достал сигареты и спички, жадно вдохнул сигаретный дым. Лейтенант каменно сидел в своем кресле, оглядывая Амур, и лицо у него спокойное, и дум на нем никаких.
А впереди виднелись уже Орловские острова, и там огненным колесом катилось по зелени солнце, румяно вспыхивала вода проток и озерцов, по-вечернему сникали тальники, и сильно, свежо веяло травой. Запах был чистый, незамутненный, и сколько ни внюхивался Домрачев, признаков дыма не было.
Орловские острова — сенокосные угодья мунгумуйцев, и люди здесь бывают только в сенокосную страду. Сюда выезжают рыбаки-любители, у кого лодки понадежнее, половить карасей, отдохнуть на свежем воздухе. Зимой же на острова приходят охотники на зайцев и лис, махальщики.
Домрачев с некоторых пор не любил эти острова. И сейчас, глядя на приближающуюся землю, он чувствовал, как знобкая дрожь охватила его тело от затылка до пяток, и в мозгу высветилось имя его погибшего брата — Алексея.
Здесь, на глухой Берендинской протоке, неизвестные люди почти в упор застрелили рыбоинспектора Алексея Домрачева. Из-за рыбы расправа и вышла. Алексей браконьеров прихватил на месте преступления, когда рыба, оглушенная взрывом тола, брюхом вверх плавала по всей проточке…
Насупился Семен Домрачев, сигарету новую задымил. Засосало тягуче сердце, вздохнуть больно. Лешка, какой парень был! В нем жизни было больше, чем в любом другом. А его порешили… в мирное-то время. Двадцать пять неполных годочков отсчитал, сына и то народить не успел. Пять лет без роздыху по реке мотался, смерти искал, что ли. «Я, — говорил Лешка, — под корень браконьеров выведу!» Под корень… Чтоб порядок на реке и в лесах наладить, нужно каждого в понятие ввести, что разве только небо бездонное. А как втолковать-то? Как?.. Вот то-то и оно!
Алексей по-другому не мог, действовал законом, отпущенной ему властью…
С трудом отогнал Домрачев невеселые воспоминания. Шли между островами, Домрачев думал засветло их осмотреть со вниманием и потому особо зорко всматривался в глубину проток. Всматривался и углядел-таки. Углядел.
От дальности, речного блеска засочились слезы из глаз — за солнцем плохо видать, слепит. Кто же там?
Силился разглядеть — напрасно. Бинокль висит на шее лейтенанта. Лейтенант щурится от невидного Домрачеву тихого света Катюшиных глаз, и от улыбки, которая рождается в нем, начинают подрагивать уголки его губ, и лицо высвечивается. Только улыбки не случилось — пресек ее Домрачев в самом корне:
— Глянь-кась в бинокль, Виталий Петрович. Под островок вправо… Видишь, никак, плавают…
— Вижу. Двое в лодке.
— Дай-кась бинокль, разберусь…
Так и есть: идут сплавом. Домрачев ясно видел конец, струнно убегающий через борт в воду, и в метрах двадцати от лодки — гребок. В лодке мунгумуйские мужики: Кашкин Константин да Дровников Паха.
И знал Домрачев, что сейчас сделает. И даже не раздумывал, хотя ясно понимал, что за этим последует. По-другому поступать ему не дано на этой путине.
— Держись, Виталий Петрович, работа есть.
И дал полный газ, аж лодка из воды чуть не выскочила, рыскнула, понеслась, раскраивая Амур надвое. Скосив глаза, увидел, как лейтенант кобуру с пистолетом поудобнее пристроил, вытянулся весь, и лицо у него белым стало. Поглядим-поглядим, как под страхом ходить будете…
А в лодке уже их приметили и принялись сеть из воды выдергивать. Половины еще не выбрали, а насчитал Домрачев двенадцать кетин, переваленных через борт. Губы больно прикусил, когда один из браконьеров — Кашкин, бросив сеть, рванулся к двигателю. Уйдут!
— Стреляй вверх! Стреляй, уйдут!
Лейтенант грохнул над самым ухом рыбоинспектора, дал сразу два выстрела и ногу на борт поставил, как бы для прыжка.
— Назад! Сядь, говорю! — заорал на него Домрачев и за ногу ухватил, потому как хотел на крутом вираже к гребку подойти и сцапать сеть с другого конца. Вылететь на развороте мог лейтенант из лодки почище пули.
Усадил лейтенанта, но момент упустил. Пришлось снова положить лодку в вираж, и, когда подходили к гребку, двигатель выключил, бросил штурвал и, через борт перегнувшись, выхватил из воды гребок.
— Тьфу, дьявол тебя забери. Теперь не уйдут, голубчики. Пистолет-то не прячь пока — для испугу держи. Во. Только не балуй особо, чтобы без… жертв.
И тут увидел топор в руках Кашкина, который сеть держал. Помнят упреждение! — пожили-то рядом с Домрачевым не один годочек, уверились, что слов он на ветер не бросает! Успел Домрачев пожалеть: «Эх, сеть-то хорошую жаль, загубит!»
Топор сине сверкнул отточенным лезвием над в жгут скрученной сетью, и тут же рыкнул двигатель, за кормой лодки бело взбаламутилась вода — навострили мужики лыжи!
Лейтенант потрясал вздетым вверх пистолетом, он взблескивал расплавленно на солнце вороненьем.
Лодка уходила. Уходили мужики без снасти, но с добычей — десятком кетин, запутанных в дели.
Домрачев на полную отдал газ, двигатель взревел дико, веер брызг полоснул по ветровому стеклу. Катер рывком очутился на кильватерной струе, попер. Фигура Домрачева изогнулась хищно, заматерела — догонит он мужиков, и мысли другой у него не было.
И нагнал-таки. Катер и лодка теперь мчались рядышком — нос в нос.
— Глуши! — крикнул Домрачев, осиливая голосом сдвоенный рокот двигателей.
Кашкин на крик осклабился озверело:
— Отвали подобру, гад одноглазый!
— Веслом ево! — заорал Пашка Дровников.
Жилы вздувались на руках, бычьей шее: ударит с дури веслом — напополам перерубит.
Домрачев газ до отказа выжал и медленно отрываться стал от лодки. Потом дал прямиком и скруглил, поставил катер поперек хода лодки.
Мужики в лодке перекосились от страха. Кашкин чудом вывернул руль, катер и лодка бортами шаркнулись крепенько. Лейтенант чуть в воду не сковырнулся, успел все же за ветровое стекло ухватиться — вылетел бы. А Домрачев, времени не теряя, забагрил лодку.
— Все, шабаш, мужики!
— Чего пристал-то? — пришел в себя Кашкин. — Жить, что ли, надоело?
— Это смотря кому. — Домрачев посмурил брови, обыденно, по-домашнему как-то сказал: — Рыбу перекладывайте.
— А это не хошь? — взревел Кашкин, выворачивая фигу. — Попробуй токо. Не твоя рыба, и не трожь. И багор прими. Примай, говорю, подобру! Паша, дай-кась веслом ему по рукам.
— Стой! Положи на место! — заорал лейтенант на Дровникова, потянувшегося к веслу. — Стрелять буду.
— Стреляй! Стреляй, мать твою разэдак! — но, видно, усек Дровников в глазах лейтенанта решимость, осел голосом: — Стреляй, сопляк!
— Хватит, — сказал Домрачев. — Возьми-ка багор, лейтенант. — И переступил борта, мимо остолбеневших мужиков пробрался на корму, перебросал остатки сети и рыбу в корму катера, выпрямился на голову выше мужиков. — Ишшо где есть?
— Раз-то и сплавали… вся, — вяло сказал Кашкин. На Домрачева он смотрел отрешенно, ручищи свесил безвольно. — Хошь, смотри сам.
Лейтенант оформлял документ на арест рыбы, планшетку на коленях пристроив. Отписал, протянул листки мужикам:
— Здесь и здесь распишитесь.
— По науке все, — съязвил Дровников и, вытерев влажные руки о нечесаные волосы, свесил мясистый нос над листком, коряво нацарапал фамилию печатно. И Кашкин Константин роспись поставил. Недобро глянув на Домрачева, спросил:
— Уезжать-то из деревни не думаешь, чай?
— Нет, — спокойно ответил Домрачев.
— Встретимся.
— Знамо — встретимся.
— Покеда.
И они остались одни.
Домрачев хмурился; лейтенант, наоборот, планшетку захлопнул звонко, улыбаясь, посмотрел на рыбоинспектора:
— Лиха беда — начало! А вы, должен вам сказать, не ожидал я даже…
Домрачев не поддержал разговора, никак не отозвался, но лейтенант и не заметил его хмурой молчаливости. Без остановки, упоенно, радостно посверкивая по-мальчишески чистыми гляделками, он говорил:
— Я думал, уйдут! И не достать их — полегли на дно, а лодка не хуже нашей! Уйдут, думаю, уйдут! И шарахнул вверх для острастки. Вы полный газ дали…
Балаболил лейтенант, смаковал первую удачу.
Домрачев, как увидел на плаву мужиков, пока гнался за ними да акт составляли, ни разу не засомневался. А вот когда дело было сделано, почувствовал в груди щемящую боль, горечь какую-то. Казалось ему, что зря он так с мужиками поступил круто. Казнился.
Знал, что пойдут мужики на тоню, что воевать с ними придется. Или понукал его кто остаться в инспекции?
Небось разнесут по деревне, как Домрачев арестовал пойманную рыбу и снастей их лишил. По всем избам будут языки чесать: такой, мол, рассякой Домрачев, без стыда и совести, с сердцем каменным. Вздохнул Домрачев, вздох невольно вырвался, и горек был он. Не поймут ведь, как надо все. Неужто он, Домрачев, для себя охраняет кету? Но вот он должен быть жестоким, охраняя. Бессердечным. Из-за этого товарищей-друзей, соседей добрых должен лишиться… И лишиться-то ради них же самих… Ради них, товарищей-друзей, соседей добрых, должен крепко, до конца вести он свою линию.
