Владимир Коренев - Амгунь — река светлая
Легкое мозжение охватило тело Домрачева. Привиделось ему, будто он сеть раскладывает на корме, к заплыву готовится. Утро солнечное, солнце только из-за гор вышло, и свет его яркий, тугой; тихо, похлопывает о борт лодки мелкая волна, черной скорлупой идет сплавом чья-то лодка по тоне, редко взблескивают, вспархивая, весла. И с тоской подумал Домрачев: «Один разочек бы сплавать да снасть выбрать — кровь ублажить!»
Только и думать об этом нечего: какой тогда из него рыбоинспектор, если он решится на такое? Что тогда люди скажут? И думать об этом не моги даже!..
…Степке-то Лукьянову можно бы одну-две тони сделать, все ж таки дома у него семеро по лавкам. Артюхе Жилину тож разок бы сплавать, много ли получает сторож-то в колхозе, а семья у Артюхи немалая. Шаталаеву бы еще… Старик сызмальства на кету ходил… Как ему без кеты?.. Вот как выходит-то, лейтенант ты мой кудрявый, во как! И крути не крути, нам с тобой к единому согласию прийти требуется, к пониманию, без скандалу решить незаконный этот вопрос. А как придвинуться к тебе с этим-то? Может, напрямки? Парень ты образованный, понять должон. Не пристало мне с тобой играть в — кошки-мышки, а то так бы сделал, что и не почуял бы ты ничего — вона сколько на Амуре-то проток. Только хочу я по справедливости с тобой.
Так лежал он и думал, и от дум этих курить захотелось. Пришлось подняться, сигареты в избе оставил. А встал, то уж и ложиться некогда — время сна кончилось.
Лейтенант Кудрявцев тоже глаз не сомкнул — ждал, когда выйдет из своей комнаты Катенька. Пока Катерина возилась на кухне, лейтенант делал вид, что спит, — даже всхрапывал время от времени, а как только вышла, приподнялся с тахты, навострил ухо. Что делает там Катенька?..
Еще в день своего приезда в Мунгуму после ужина как бы между прочим вышел лейтенант на крыльцо. Из темного двора выбежал Темка, обнюхивая ноги лейтенанта, завилял хвостом. Лейтенант, присев на корточки, погладил пса рукой, ощущая приятную шелковистость шерсти.
— Что, по ласке соскучился, Темка? Ух ты, псина, рад небось. Рад?..
И осекся лейтенант: по ту сторону штакетника скользила фигурка в белом. Медленно скользила, будто ждала чего-то, оклика его ждала. Значит, не в кино пошла Катенька, как родителям было сказано…
Бросился лейтенант к калитке, но, пока отыскал щеколду, — белое платьице растворилось в темноте. Огорошенный, непривычно растерянный, вернулся лейтенант в дом рыбоинспектора.
Утром явилась Катенька к столу — розовая от холодной воды в умывальнике, волосы влажные, в них, посверкивая, дрожат росинки. Лейтенант Кудрявцев глянул на нее, покраснел, замельтешил руками над столом бестолково — и недозавтракал, поднялся. Места себе найти не мог, сам не замечая того, — что тянется-тянется его взгляд к Катеньке.
Стал он еще придирчивее к своему внешнему виду: в дом не зайдет, чтобы перед тем не осмотреть себя с головы до ног. Преследовали лейтенанта мысли о Катеньке: то представлял он себе ее комнатку с окном в сад и что окно остается на ночь распахнутым, то как лежит Катенька долгими вечерами без она и слушает ночь, ждет его. А он все не решается.
А решусь вот!..
И поднялся лейтенант, и сделал шаг к Катенькиной комнате, к занавеске рукой потянулся, а большего не посмел — послышалось за занавеской дыхание затаенное.
Быстрее быстрого лейтенант лег на тахту и замер, вслушиваясь. Но все тихо в доме. Почудилось, видно, ему. Лейтенант провел языком по пересохшим губам: чего испугался? Но повторять попытку не решился больше, лежал и ловил каждый шорох в доме — сейчас, сейчас выйдет Катенька…
А потом вошел Домрачев.
За «Елочку» Домрачев не беспокоился: только местные рыбаки знали прихоти этой тони — богатой, но короткой. Всего десять минут сплавом идти, лодку при этом несет у самого берега. Тоню знать нужно досконально, иначе не только без рыбы будешь, но и снасти лишишься. На «Елочке» ориентиры знать нужно: где бросить сеть, а где выбрать — глаз да глаз нужен. А при нынешних условиях, когда жди, что вот-вот нагрянет он, рыбоинспектор Домрачев, ничего, естественно, не выйдет из рыбалки.
И лейтенанту он так все объяснил, когда решил изменить выработанный и ставший уже привычным маршрут. Круто, не сбавляя скорости, Домрачев развернул лодку против течения.
— Но наезжать туда нужно, — все же сказал лейтенант.
И Домрачев понял намек: костерок он тот вспомнил. Вот дался ему костерок! Что ж, пусть смотрит.
За поворотом выплыли из-за сопки крыши Элги. Домрачев прижал лодку к берегу. Неохотно прижал. Элга — восемь ссутуленных домишек на взгорке — блестит окнами от прямого солнца. У лодок на берегу старик Андрей Шаталаев, закатав штанины, носит ведром воду в бочку. Завидев катер рыбоинспектора, он выпрямился, замер в ожидании. В ожидании же застыл на крыльце своего дома Бато Киле.
Домрачев вклинился между весловушек, расколыхал их. Отвальная волна окатила ноги деда Андрея. Несмело Домрачев шел к нему, и в голосе его не было твердости.
— Как жизнь, Андрей Осипович?
— Живем, хлеб жуем, Сема, — ласково отозвался дед Андрей.
Домрачев бочку оглядел. В щелки между клепок кое-где сочилась вода.
— Рассохлась?
— Ничего, выправим. Под капусту пойдет.
— Пойдет, куда денется. Только клепка воду возьмет. Обручи надо подбить.
Свет от воды резал глаза, старик держал руку козырьком и из-под козырька смотрел на Домрачева.
— Вижу: мотаешься ты?
— А что делать?
— И я так думаю: не мед у тебя служба, Сема, а нужная.
Тут и лейтенант подошел. Бодренький шаг у него, скорый, пружинистый.
— А что за костер утром горел здесь, дедушка?
— Да мало ли ездют. Я и то думал: не на тонь ли? Погодя посмотрел — нет их уже, ушли кудай-то.
— А что ж не спросили?
— Кого? Их? Кто же скажет, сынок! Куды ж мне, старику, совать свой нос?
Лейтенант задумчиво протянул:
— Да-а.
И на Домрачева скосился: а что я говорил, сразу бы надо их проверить.
Домрачев спокойно глянул в его глаза.
— Ушли, стало быть, и разговоров об них нет. — На старика посмотрел и не стал таиться от лейтенанта: — А ты, Андрей Осипович, тонь одну-другую сделай все ж… Снасть имеется, думаю…
— Дак запрет же, Сема. А конец найду — имеется.
До лейтенанта дошло. Лоб сморщил гармошкой, с ноги на ногу переступил в смятении. Домрачев, примечая белую рубашку Бато Киле на крыльце, досказал уже тверже:
— Бато возьмешь в напарники. Тоже небось рыба нужна.
Сказал и, крепко ступая, пошел к катеру. Лейтенант — следом. Гальку ширяет сапогами. Сопит.
Понял он или нет, в чем дело? Может, лучше было обговорить этот вопрос с ним раньше — на воде. Конечно, лучше бы так, да вот сказано.
Да и не шибко горевал Домрачев от этих неожиданных своих слов. Шевельнулась мысль и затихла, и больше другое занимало его в этот момент.
Когда проходили мимо Мунгуму, приметил Домрачев копошение у лодок на берегу, и хоть далеко было, признал Степку Лукьянова, его угловатость.
«Рыбалить собрался Степка, — подумал Домрачев. — И темна не ждет, язва. Вроде как вызов дает, эдакий дурачина».
Домрачев вздохнул: знать бы, куда Степан наладился, какую тоню выбрал. Можно бы и уйти от неприятностей, потому как не сможет он наложить штраф на Степку, сетки его последней лишить.
Домрачев на солнце посмотрел — высоко, часа два до заката болтаться еще будет между небом и землей, не торопится. Домрачев ругнулся матерно, как давно уже с ним не бывало: и чего Степка на рожон-то прет, чего?
А тут лейтенант с вопросом:
— Этот дед, Семен Никитович, кто вам будет? Родня или просто?..
— Какой дед?
Домрачев непонимающе смотрел на лейтенанта.
— Вы ему сплав разрешили…
Вон оно что! Вона как ты все понял!.. Родня, значит… Пришил уже. Осудил.
Домрачев прищурился и, пригнувшись, подался вперед.
— Считай, родня.
Как обрезал. А сердце тоска охватила, такая тоска, что хоть плачь. Да что ж это такое?!
В расстройстве Домрачев не заметил, как пропустили они Партизанскую косу, как проплыли мимо нее травянистые берега с тальниковой чащобой, с аккуратными копешками в глубине, с золотистым песком вдоль плесов и с опрокинутыми в них осенними сопками с богатой палитрой чистых и ярких красок. И только когда вылетела лодка на простор и медным отсветом ударил Амур по глазам отраженным лучом солнца, рыбоинспектор оглянулся. И увидел яростную рыже-красную текучую воду, и отодвинутые рукой разноцветные, словно вывернутые наизнанку горы, и стайку уток на взлете, и плоское, словно отдраенный медный таз, солнце на уровне глаз.
Чтобы уберечься от блеска воды, он пониже надвинул козырек фуражки и набычил голову, на мгновение отпустив штурвал. Достал сигареты и спички, жадно вдохнул сигаретный дым. Лейтенант каменно сидел в своем кресле, оглядывая Амур, и лицо у него спокойное, и дум на нем никаких.
