Николай Борискин - Туркестанские повести
Все выше в небо уходит ракета, все тоньше, бледнее становится ее огненный хвост. Я смотрю ей вслед застывшим взглядом, круто запрокинув голову, и жду. Жду, когда ракета закончит поиск цели и, прекратив своеобразные зигзаги, ринется на последнем отрезке своего пути по прямой, чтобы взорваться на тысячи осколков и уничтожить предмет поиска.
И вот оно, желанное мгновенье! Последний рывок. Взрыв! Ракета достигла цели…
Восторженно потрясая карабином, ору во все горло:
— Ур-ра-а!
Ликую, как будто сам причастен к успеху дивизиона.
Кричу, а голоса не слышу.
Что такое? Плотная тишина окружает меня.
С позиций возвращаются ракетчики. Они идут мимо меня, в казарму. Оживленно жестикулируют. А я стою один.
Неожиданно передо мной выросла фигура Дулина. Губы старшины шевелятся. Я мотаю головой, показываю на уши. Дулин догадался. Должно быть, ругается, потому что рот его раскрывается шире, а глаза делаются злее. Он показал мне три пальца, потом взялся за нижнюю губу и сделал из четырех пальцев клетку. Понял: обеспечено трое суток гауптвахты! Ну и ладно. Зато я видел пуск ракеты.
Подошел врач дивизиона Агзамов. Поговорил о чем-то со старшиной, потом взял меня под руку и повел в санчасть. По дороге я вспомнил, что не выключил мотор своего ЗИСа. Пришлось возвращаться…
Когда наконец попали в санитарную часть, я спросил Агзамова:
— Сбили?
Он утвердительно кивнул головой.
— Что? Какая цель?
Капитан ответил, но я, конечно, ничего не понял.
Тогда он написал на листке бумаги… Потом Агзамов взял желтую резиновую грушу, налил в стакан воды и подал мне инструкцию:
«Набери в рот воды. Когда я стану дуть в уши этой штуковиной, сразу же глотай воду. Понял?»
— Понял.
И он начал колдовать. Потом спросил:
— Отлегло?
— Отлегло. Только шум в голове…
— Пройдет. Легко отделался. А мог бы надолго оглохнуть. Почему не ушел в укрытие? Сирену слышал?
— Слышал. Но уж больно любопытное зрелище было…
— Любопытное… А теперь вот из-за любопытства пойдешь на трое суток под арест.
— У нас ведь нет гауптвахты, а в Кизылшахар не повезут: далеко.
Агзамов расхохотался:
— Надо подсказать майору, пусть для гауптвахты используют одно из убежищ. Надо сочетать полезное с приятным, как любит говорить старшина.
— Что же в этом приятного?
— Приятного, может быть, Кузнецов, действительно нет, а полезное есть. Да, да. Мне, например, приказано проследить, как люди будут вести себя в полной изоляции в течение нескольких дней. Это на случай длительного воздействия радиоактивных веществ.
Капитан нравился мне все больше. А что, если подобрать ему добровольцев? Идея! Выслушав меня, врач загорелся:
— А ведь и вправду замечательная мысль. Сначала на сутки, а? Потом это дело поставим на широкую ногу. Молодец, Кузнецов! Так и быть, поговорю с Дулиным, скажу ему, что ты выполнял мое приказание: был, дескать, предметом научного эксперимента. Только об этом ни гугу. Никому.
Глава седьмая
Субботний вечер таял, окутывая пустыню негустой сутемью. За барханной далью сочился золотой окрылок утопающей зари. На громоздкой антенне и ближней ракете, обслуживаемой расчетом Галаба Назарова, взблескивали угасающие лучи.
После ужина я вышел на плац, где Коля Акимушкин одиноко грустил под гитарный перебор:
Я в тебя не влюблен,На тебя никогда не смотрел,Лишь один только разЯ глаза отвести не успел.
Сержант Акимушкин остался на сверхсрочную службу, и теперь он начальник дизельной электростанции. Радоваться бы человеку — отбыл солдатский срок, назначен с повышением в должности. А он еще больше замкнулся, погрустнел. Сменится с дежурства, станет у плаца или у клуба и тихо поет вот так, перебирая струны гитары:
Слишком мало сказать, что в тебя я влюблен, —Я тебя больше жизни люблю.
— В городе не нашлось бы работы? — спрашиваю его. — Или не надоело в этих песках, за проволокой сидеть?
Николай улыбается:
— Привык я к своей ДЭС…
На песенку Акимушкина, словно на огонек, потянулись солдаты и сержанты.
— Пошли в клуб, — предложил кто-то. — Споем, потанцуем, Сашкины шутки-прибаутки послушаем.
Новиков взвился:
— Что я вам, платный массовик?
— Солдатам все положено бесплатно, — сказал Виктор Другаренко, дивизионный химинструктор. — Пошли, не ершись.
— Ладно, раз бесплатно, как сказал один петушок, пойдем в гастроном общипанных кур смотреть, — ввернул Сашка анекдот.
— А петух-то был старый? — хихикнул Горин.
— В том-то и дело, вроде тебя — зеленый-зеленый, — отпарировал Новиков. Отвернувшись, он позвал собачонку: — Дембель, Дембель, сюда! Пошли, будешь помогать мне конферировать.
Он же, Новиков, и приволок весной с полигона щенка, дал ему кличку Дембель и обучил всяким штучкам, за которые старшина Дулин немилосердно бранился. Да и как не браниться, если Дембель наловчился незаметно для дневального забегать в казарму и за какую-нибудь секунду до подъема истошно гавкать, внося переполох среди солдат. Не раз попадало Саше от старшины, но он так и не бросил своего любимца.
В клубе кобелек сел рядом с Новиковым.
— Начнем, что ли? — потрепал солдат Дембеля по носу.
— Гав! — тявкнул тот.
— Итак, пластинка «Гав», Кузьма! — крикнул Саша Родионову, исполнявшему по совместительству обязанности заведующего клубом и киномеханика. — Давай твистик!
Родионов включил грамзапись. По-настоящему Новиков, видимо, не умел танцевать и потому выписывал ногами потешные вензеля. Посыпались реплики:
— Циркач!
— Чарли Чаплин!
В дверях мелькнули и скрылись каштановые косички дочки старшины. Аннушка училась в Кизылшахаре и иногда под выходной приезжала домой.
— Внимание, разведка! — объявил Новиков. — Сейчас появятся наши боевые подруги. Кузьма, меняй пластинку, пока Дулин не выпроводил меня вместе с Дембелем.
Новиков не ошибся. Как только Родионов включил вальс, в клуб вслед за стройной, длинноногой Аннушкой, одетой «по-взрослому», а не в школьную светло-коричневую форму с белыми манжетами и шелковым отложным воротничком, впорхнули девчата. Потом подошли офицеры.
Начались танцы. Бытнов пригласил Валю Леснову. Она была чуть выше его плеча — красивая, мечтательная, с большими синими глазами. Ее партнер танцевал не ахти как, и ей приходилось подстраиваться, а иногда и вести его.
Приподняв голову, Валя смотрела Бытнову в лицо, словно получше хотела разглядеть его. Смотрела и робко улыбалась одними глазами.
— Нина Демьяновна, разрешите? — подошел к Тарусовой Семиванов.
— Пойдем, Борис. Павел-то мой конкурсную задачку решает. Звала — не идет в клуб. Обещал, говорит, Бытнову помочь. А Андрей Николаич, видишь, другую задачку решает…
Лейтенант вел Нину Демьяновну бережно, обходя пары замешкавшихся солдат: девчат на всех не хватало, и многие ребята «крутили бочки» друг с другом.
— Живучи пережитки, — сказал Саша Новиков, придерживая Дембеля, чтобы тот, паче чаяния, не вырвался в круг танцующих и не встал среди них на задние лапы, как это уже случалось не однажды. — Всякие вальсы да мазурки идут от дворянщины. То ли дело твистики, рок-н-ролльчики! Все ходуном — от головы до ног, — карикатурно передернулся он, изображая какое-то па наимоднейшего танца.
Горин согласился с ним.
— Убожество, — кивнул он на танцующих солдат. — Неужели и я докачусь до такой топтыгинщины?
— Вполне возможно. Ты уже начинаешь дичать в своей канцелярии, чураться нашего брата. Как же! Писарь-каптенармус! — расхохотался Новиков.
Николай Акимушкин сидел поодаль ото всех и грустно смотрел на Валю Леснову. А она даже не видела его. Она, кажется, никого не видела, кроме Андрея Бытнова.
— Коля, пошли на улицу, — пригласил Новиков дизелиста, — споем «Песенку о робинзонах».
Насмешник и балагур, а вот заметил, что товарищу не по себе, и тут же сбросил актерскую маску: «Коля, пошли на улицу».
Акимушкин невесело покачал головой: нет, ребята.
Мы вышли из клуба — я, Григорий, Шукур, Саша, Женя Попелицын с баяном через плечо.
— Дай-ка второй номер, «Робинзонов»! — попросил его Новиков и начал задорным тенорком:
Нет на карте белых пятен,Вся земля давно обжита…
— А что, братва, если к Седьмому ноября концерт отгрохать? — предложил Саша. — Баянист есть, я за конферансье сработаю, Горин стихи прочтет. Девчат пригласим. А то как-то все у нас стихийно и несерьезно — трали-вали…
— Впервые слышу дельное предложение. Я согласен. Такой концерт дадим! — с пафосом воскликнул наш писарь.