Аскольд Шейкин - Резидент
Всякий раз, когда Евграф видел много денег, он мял их, перекладывал с места на место. «Пятак лю-юбить надо, — говорил он. — И чего это жизнь такая тыщевая стала?..»
Болтовня его на время прервалась. Потом он опять обратился к Леонтию, но уже понизив голос До шепота:
— А был бы ты, Леонтий, человек, предложение б у меня к тебе было. Во предложение! Что там эта торговля! Сто дней — сто рублей! Гроши!
— Какое у тебя может быть предложение? Пьянки да драки.
Евграф не обиделся:
— И это дело, — он придвинулся к Леонтию поближе и спросил совсем уже тихо: — Знаешь, за что позавчера Анну Полтавченко взяли? Ту, что на Сквозном живет. Крайний дом, напротив Мироновых?
Леонтий пожал плечами:
— То есть как — за что? Сейчас и за одно слово могут забрать. И никакого Миронова, никакой Анны Полтавченко я не знаю.
— За слово, — хмыкнул Евграф. — Деньги она от большевиков получила. Она казначеем у них тут была, у подпольщиков. Кто-то из шахтерни привез. Двести тысяч «катериненками»! С такими и за границу бежать можно — все банки их принимают. И, я тебе скажу, приказ есть: всех, кто к ней хоть раз ходил, арестовывать.
— Та-ак, — протянул Леонтий.
— Вот и так. А где деньги? Молчит Анна. А кто еще может знать? Дочка может. Маски надеть, прийти ночью: «Давай, душа твоя вон!».
— Не тарахти. Арестовали эту Анну Полтавченко, ты говоришь, позавчера. Но если дочка ее о деньгах знала, неужели, думаешь, она их уже никому не передала? Что она, дурочка?
— Не. Никому не передала.
— Ты-то откуда знаешь? Был, что ли, у нее?
«Значит, эта Мария Полтавченко наша, — думал он между тем. — Тоже с нами. Красная…»
— Был, что ли, у нее? — повторил он, так как, взволнованный, не слышал ответа Евграфа.
— Был. Да я один был. Побелела, трясется: «Убивай!» Нужна она мне убитая!
«И тогда она с Матвеем не просто шла, — продолжал думать Леонтий. — И на варенцовском вечере не просто была. Она то, что и я, узнавала. Но для кого? Тоже для агентурной разведки Южфронта? Конечно ж, я тут не один. Только у меня своя задача, у нее своя. А сходится все в один центр. Но Василий тогда б мне сказал… А мог как раз и не сказать. Впрочем, едва ли эта Мария наш работник, коли мать ее — казначей подполья. Казначей — это очень тяжелый пост. Всегда при тебе есть улики: документы, деньги. Хранить ты их и должен. Это посложней, чем разведка. Нет. Мария работает от подполья».
— Еще пойдешь?
— Пойду, — ударом топора Евграф рассек кость, лежавшую на колоде. Разрубленные куски разлетелись и глухо стукнули о стены ларей. — Все скажет. Не одному только надо идти. Тебя-то я не зову: жалостлив ты, будто девка.
Леонтий вырвал топор из рук Евграфа. Тот не удержался на ногах и упал на колоду. И тут Леонтий пришел в себя: что же он делает? Разве он имеет право заступаться за Марию Полтавченко? Он только ей и себе навредит.
Он швырнул топор на обитый жестью прилавок:
— Если ты к ней сунешься, в тюрьму сядешь. Я твою житуху знаю: в ней все было. Ключи подберу правильные. Ты мне не одну тысячу стоишь. Не вижу, думаешь?
Теперь надо было идти до конца: Евграф — трус. Напугать, и не пикнет.
Евграф, сопя, поднялся.
— Пошел ты, — плаксиво проговорил он. — Сила, как у быка. «В тюрьму сядешь», — передразнил он. — Я, может, тебя самого прежде посажу. Не вижу будто, как ты старухам для тюрьмы пудами мясо даешь, боишься, что комиссары подохнут?
Евграф говорил правду: старухам, просившим на заключенных, Леонтий подавал очень щедро. Но разве это могло быть уликой против него? Так спокон веков делали все мясники.
— Ну? — с угрозой спросил он.
— А что «ну»? — сжав кулаки и заносчиво задрав подбородок, Евграф стоял посреди лавки. — Что «ну»? Защитник нашелся! Девка приглянулась, так он на других кидается!
— Болтай, — в тон ему ответил Леонтий. — И запомни: пока мы компаньоны, ты к ней не лезь. И близко не подходи. Это не торговое дело — деньги у людей вымогать. Понял?
Хлопнув дверью, он вышел из лавки: скоро придет Афанасий, надо его встретить на улице.
Он не успел даже сойти с крыльца. Евграф догнал его и схватил за руку:
— Куда бежишь? Думаешь, я дурак? А я тебя сразу раскусил: один хочешь все взять? Делиться со мной не хочешь? Ладно. Пускай. Меня оттереть легко. Посмотрим, как ты Афанасия ототрешь.
Остановившись, Леонтий так резко повернулся к Евграфу, что тот налетел на него грудью:
— Какого Афанасия?
— Гаврилова, деповского. Он рядом с Полтавченками живет. Это он мне про деньги сказал: выпили с ним как следует. У него знаешь хватка какая? Он ведь и машиниста с Цукановки выследил.
— Подожди, он что же? В провокаторах? Или от себя? — ошеломленно спрашивал Леонтий.
Евграф торжествующе смеялся:
— Что-с? Скушали? Может, водички запить принести?..
Дальнейших слов Евграфа Леонтий не слышал. Кровь прилила к его голове.
«Попал… попал, — стучало сердце. — Бежать? Не вернуться в лавку? А потом что?.. Увести в степь и убить? А потом что?..»
Как он отвязался от Евграфа, куда тот пропал, этого Леонтий не заметил. Он впал в какое-то странное состояние. Это была усталость до глухоты, до физической невозможности сказать хотя бы несколько слов. Такое случилось с ним впервые за все время работы в белом тылу, да и вообще, пожалуй, впервые в жизни обрушилась на него такая огромная тяжесть.
Он идет по улице. Его окликают. В ответ он с великим трудом приподнимает шляпу. Но с кем он здоровается? Он не понимает этого!
Он дома. Мать о чем-то спрашивает. Он отвечает. Но о чем она спрашивает? Что он отвечает?.
Фотий Фомич Варенцов встречает его на улице.
— Да, — отвечает Леонтий, — да…
Но о чем шла речь? Что нужно было от него Фотию Фомичу?..
Так говорящий во сне никогда не помнит слов, какие он говорил.
* * *Афанасий пришел ровно в четыре часа. Был он в лоснящихся от машинного масла штанах и телогрейке, но руки и лицо белели, тщательно вымытые, и от этого рабочая одежда на нем показалась Леонтию маскарадным костюмом. Но он сдержался и в ответ на веселое, с улыбкой, приветствие Афанасия: «Здоровы будете? Вот и я — раб божий, обшитый кожей», — ответил спокойно:
— Здравствуй еще раз. Я один тут, — и сразу встал. — Пойдем прогуляемся. Одурел я от духоты, да и мухи кусаются.
— Осень, вот и кусаются, — проговорил Афанасий, внимательно глядя на Леонтия. — Пойдем прогуляемся, а то выглядишь ты — краше на кладбище возят. С утром сравнить, так сам на себя не похож.
«Намекаешь? — подумал Леонтий. — Но ведь ты один пришел. Неужели ты один меня думаешь одолеть?»
Они вышли из лавки и направились вдоль железнодорожной насыпи, говоря о базарных ценах. Когда поравнялись с окраинными домами, Афанасий спросил:
— В степь-то зачем? Полынью угощать? Ты уж лучше в скутовский погребок веди. Там наливка сладкая.
Они отошли от железной дороги и стали спускаться в балку.
«Вот там, за мостом, — решал Леонтий. — А после — бежать. И прощай все. Но ведь Настя, мать останутся!.. Евграф будет счастлив, если только за компанию и его не посадят. Чудак этот Евграф — искал в нем, Леонтии, сообщника на подлое дело! Разве среди таких, как он, надо искать? Или он уже так хорошо прятал себя, что даже Евграф спутался?. Как все хорошо шло! Нет уж. Лучше одному было еще поработать».
Он перехватил в кармане рукоятку крошечного наганчика — другого оружия у него не было. Саженей двадцать еще. Афанасий будто заметил что-то, замедлил шаги.
— О чем ты, Леонтий, говорить хотел? Хватит идти, ну его к бесу! Мне сегодня и так еще у вагонов с масленкой побегать придется!
«Сказать ему? Перед смертью сказать или бить сразу?»
Пять шагов осталось, четыре…
Леонтий говорит, и в голосе его издевка:
— Дело тут есть одно…
— Ну?
Афанасий остановился и прищурясь и в то же время с какой-то подзадоривающей снисходительной усмешкой стал смотреть на Леонтия.
— Девица тут есть одна. С бо-ольшими деньгами!
Афанасий молчал. «Сейчас ударю», — решил Леонтий, но тот стоял неудобно: боком и немного сзади, — стрелять было не с руки, и, выжидая, Леонтий продолжал:
— Деньги у нее от красных… Знаешь, о ком говорю?
— От красных? Да ну? Да какие ж деньги у красных-то?
Афанасий спросил так простодушно, что Леонтий подумал: «Ошибка? Не предатель? Наш?» — но продолжал тем же спокойно-презрительным тоном:
— Да ты же знаешь, кто это. Мария Полтавченко!
Афанасий, не поворачивая головы, прищурился:
— Откуда знаешь? Откуда? — строго, как на допросе, повторил он.
— Евграф сказал, — ответил Леонтий, больше не сомневаясь в том, что Афанасий предатель, и лишь выгадывая время, и вдруг он понял, как следует вести себя дальше, что говорить: — Евграф сказал, — продолжал он сообщнически. — А зачем ему деньги? — он ликовал про себя, уверенный, что выход нашелся. — Пропьет! А мы с тобой в дело употребим.
