Аскольд Шейкин - Резидент
— Евграф сказал, — ответил Леонтий, больше не сомневаясь в том, что Афанасий предатель, и лишь выгадывая время, и вдруг он понял, как следует вести себя дальше, что говорить: — Евграф сказал, — продолжал он сообщнически. — А зачем ему деньги? — он ликовал про себя, уверенный, что выход нашелся. — Пропьет! А мы с тобой в дело употребим.
Афанасий опустил плечи и проговорил негромко, как сонный:
— Евграф… Болтает Евграф. Зря болтает. Старуха ничего не скажет. Тряхнуть — подохнет. У нее и так за ночь сердце по три раза заходится. А дочка — телушка телушкой… И так уж захоронила! Весь дом перерыли — нигде ничего. А должно быть.
«Он не просто предатель, — слушая его, думал Леонтий. — Он у них штатный. Он в допросах участвует». И оттого, наверно, что он теперь точно знал: перед ним враг, Леонтий держался ровно, спокойно, даже несколько строго. Недавний страх и растерянность казались ему теперь просто смешными.
— Судить будут? — спросил он.
— Будут. Да какой суд! Военно-полевой. Секретарем там Желтовский. Отец его начальником станции при Николае был. Его за саботаж при Советах расстреляли. Помнишь? Ну да тебя тут в ту пору не было… Он теперь за отца всех под одну статью подводит — к стенке. Это для нас с тобой сотня тысяч — богатство. А для них там лишь бы доложить, что еще одного большевика кончили. Они вроде уж и следствие завершили. Харлампий-то Чагин удрал, а он главный был. Уж он-то все знал… Уплывут деньги, — он вдруг поглядел на Леонтия с завистливым восторгом. — Ты сумел вот… Как словчил-то? Не хочешь сказать?.. Рядом когда-то у станка стояли. А ты вдруг — раз да в купцы! А я чем хуже?.. Не хочешь сказать? Да и верно. Что болтать? Сорвал и сиди… Евграшка — дурак. Ни в тын, ни в ворота, ему эти деньги грех давать, это ты верно… А мне — нет. Я б им место нашел. У меня до последнего рубля всегда все рассчитано.
Леонтий вспомнил вдруг то, о чем говорил на улице Фотий Фомич. В донских газетах напечатано злорадное сообщение: «Большевики взяли Самару и Сызрань, нанеся поражение войскам так называемого самарского правительства». Так называемого!.. Друг с другом грызутся.
Он прервал Афанасия:
— Погоди. Сколько денег там?
— Много.
Леонтий рассмеялся: в тоне, каким было сказано это слово, слышалось, что Афанасий по-настоящему верит ему.
— Много, — повторил он. — Разве так дело ведут? Надо точно знать, сколько там. Ну суди сам: с чего я буду вкладывать в это больше, чем на торговле своей процент заработаю? Мне тогда и лезть нечего!
Афанасий смотрел на него уважительно и даже с подобострастием:
— Двести тысяч должно быть, если только не раздала. Деньги эти для передачи семьям расстрелянных.
— Так, может, она уже их…
— Что ты! Избави бог! Я слежу! Все ночи у дома ее торчу. Днем жену посылаю. Ты ночью склады свои сторожишь, я — их. Так и ходим, — он доверительно взял Леонтия под руку. — Евграшке не верь. И работникам не верь никому. Сторожить сам не будешь, все раскрадут. Худой компаньон у тебя. Вот уж я б не пропьянствовал.
Надо было кончать всю эту историю. Леонтий сказал:
— Слушай! Коли там две сотни тысяч, узнай, сколько дать, чтобы старуха еще месяца два пожила. После суда уже или до — все едино. А мы подумаем. Ключи поищем. Может, через дочку от нее узнаем. Обидно ж, если капитал зря пропадет. И Дону будет лучше, коли мы такие деньги в дело пустим. Чего им в земле гнить? Но так: что выручим — пополам!
— Точно, — ответил Афанасий. — Я с тюремным врачом столкуюсь, — он говорил сдавленным торопливым голосом, совсем, казалось, не делая вдохов. — Положит в лазарет, будет хоть полгода держать. Но он дешево не возьмет. Тысячи две, и это если дать «катериненками», — он помолчал, несмело глядя на Леонтия, вдохнул и быстро выпалил: — Деньги давай уж тогда. Я сразу и передам. Тут и часа нельзя ожидать.
«Врешь ты все, — подумал Леонтий. — А и пусть. Куплю и этого», — но, чтобы поиграть на нервах Афанасия, сказал:
— Нет уж, милый, так дело не пойдет. Деньги мои. Я хочу сам с твоим доктором встретиться.
Афанасий ни жестом, ни словом не выдал своего разочарования. Только откинул голову назад, словно пытаясь увидеть что-то вверху, в зените небосвода, и кадык его заходил вверх и вниз.
Леонтий закончил:
— Ладно. Передашь сам. Но, когда деньги получим, все расходы пополам. И чтобы все было честно!
— Так же и будет! — подхватил Афанасий. — Дайте только!..
«Пронесло», — подвел итог Леонтий, и все-таки ощущение, что он ввязался в очень и очень опасную игру, овладело им.
ГЛАВА 11
В девять часов вечера 26 октября перрон и станционные пути снова были оцеплены патрулями и очищены от пассажиров. В черте города охрану расставили и вдоль всей железнодорожной насыпи. Ночь начиналась безлунная, тучи затянули небо, временами налетал дождь. Что-либо разглядеть издали нечего было надеяться. Оставалось или устроиться на вокзале, или уйти в степь и там подобраться к полотну дороги.
Одно особенно настораживало. Судя по числу патрулей, в караул выставили нацело казачий полк и всю железнодорожную и городскую стражу. Не значит ли это, что составы проследуют быстро — друг за другом, а то и сразу по обоим путям, как при массовой переброске войск?
Кто мог знать? В городе, вероятно, никто. Ни военный комендант, ни начальник станции. Все они только выполняли приказы.
Протомившись неизвестностью почти до десяти часов вечера, Леонтий решился на очень смелый шаг. Со стороны города (через перрон его не пустили) он прошел к кабинету начальника станции и несколько минут прогуливался перед дверью. Из кабинета доносились нечеткие голоса. То, что там находится несколько человек, устраивало Леонтия. Если войти во время разговора, можно, и не задавая вопросов, что-либо узнать. А чем меньше спрашиваешь, тем меньше опасность провала. Эту истину Леонтий постиг. Однако нельзя было лезть наобум. Установить же по голосам, что за люди в кабинете, никак не удавалось.
Наконец он решился, толкнул дверь и вошел, говоря:
— Разрешите, пожалуйста! Мне на одну только минуточку!
За столом рядом с начальником станции сидел военный комендант, а перед ними стоял худенький человек в черной железнодорожной шинели и с обер-кондукторской сумкой через плечо.
— Ты ж только с фонарем в хвосте посидишь, — говорил раздраженным голосом начальник станции. — Это дело особое. Тут не всякого можно.
— Но разве оно по моей квалификации, — уныло, видимо, не в первый раз уже, начал человек с обер-кондукторской сумкой.
Начальник станции перебил его:
— Почти от самого Царицына человек хворый ехал! — он, как на незнакомого, посмотрел на Леонтия. — Что вам угодно? Вы ко мне?
— К вам, — проговорил Леонтий с улыбкой: начальнику станции он немало переплатил и «катериненками», и «керенками», и донскими деньгами и твердо рассчитывал на его расположение, — дело у меня к вам очень важное…
Военный комендант привстал из-за стола:
— Что такое? Почему вы зашли?
— Я подумал было, — Леонтий, как только мог, изображал смущение: беспомощно улыбался, бестолково водил руками перед собой, — вагончик с солонинкой погружен утром еще. Нельзя ли до Зверева подцепить? Поезда, говорят, туда скоро пойдут.
Комендант сморщился:
— Мало ли какие поезда! И вообще — что это? Заходите, как к себе домой, лезете во всякую щель…
Леонтий, пятясь, отступил к порогу:
— Так ведь торговля. Товар же… Вагончик с утра погружен, — дверь за ним захлопнулась, но он все еще повторял с улыбкой: — Торговля… Вагончик погружен…
Он пытался осмыслить то, что узнал. Во-первых, какой-то состав шел из-под самого Царицына. Но и под Царицыным был фронт! Состав шел с фронта на фронт. Если в нем находилась воинская часть, значит, там позиции ослабили. Во-вторых, поезд уже прибыл на станцию, раз речь идет о замене заболевшего кондуктора, но в то же время на вокзале народа не прибавилось, на перроне не слышалось ни шума, ни топота. А допустить, чтобы солдаты эшелона, проделавшего такой путь, да не вышли на стоянке из вагонов, можно было только в одном случае: если их оттуда не выпускали. Но что же тогда за войска в этих вагонах? Штрафники?.. Однако, судя по разговорам с Горинько и Фотием Фомичом Варенцовым, провиант этим эшелонам не нужен вообще. Значит, и штрафников нет в них! Но тогда кого же все-таки везут с Царицынского на Воронежский фронт?
Что можно было предпринять? Пожалуй, только одно: срочно послать через фронт сообщение — происходила не рядовая переброска войск, к ритму которых приспособлены визиты обычных связных. Совершалось нечто совсем другое, непонятное.
Он мгновенно нашел, кто может выполнить его поручение: Мария Полтавченко.
Хорошая дивчина! Он попытался представить себе, какие у нее глаза, волосы, лицо, и вдруг не смог. Оказалось, он ничего этого не запомнил. Восхищение, которое он испытал, когда узнал, что она тоже боец отряда красных разведчиков, заслонило в его сознании черты ее облика.
