Аскольд Шейкин - Резидент
А хорошо, что у него есть баз за тем бугром! В случае, если кто увидит его здесь, будет и объяснение: не просто гулял. Не без дела шел. Как странно приходится жить: надо никогда никому ничего не объяснять, но в то же время чтобы всем было понятно, что и почему он так, а не иначе делает. Вот и попробуй…
Какая-то женщина — немолодая уже, в платке — шла от города, и он вдруг стал сомневаться: не мать ли это? Он узнавал ее по одежде, по тому, как она придерживала полы кофты. Старая кофта была ей мала и, чтобы полы не разлетались, она придерживала их при ходьбе. Теперь у нее новая кофта, но привычка осталась.
Наконец, он точно узнал: мать! Это его мать — Екатерина Шорохова! И он сразу подумал: «Неужели — все? Провалился. Иначе чего б ей идти на баз?»
Он пошел навстречу.
— Винтовку под стенку подбросили, — заговорила Екатерина еще издали, видимо понимая то, как он волнуется, и спеша скорее сообщить ему, в чем дело. — Горе такое, подумать… И потом еще…
— Что потом?
Он подошел уже к ней совсем близко, вплотную, и взял за руки.
— Булигин Евграфа на бойню не допустил. Кричал, будто хоть двадцать тысяч заплатит, чтобы тебя до раззора довести. Цены ты им снижаешь, — она пытливо заглянула ему в лицо и заговорила, по-матерински оправдывая его: — Нешто звери они? На голоде людском наживаются? Ты им так и скажи…
* * *Евграф Рогачев, компаньон и старший приказчик, тридцатилетний рыжий толстяк с круглым добродушным лицом, сидел на лавочке у калитки. Леонтий с налету сказал ему:
— Иди во второй участок, возьми двух стражников и айда с ними к Булигину. Я туда тоже приду. Стражникам обещай по полсотни. Требуйте, чтобы скотину на забой приняли. Булигину скажи, что я к нему уполномоченного комиссии по борьбе с дороговизной и спекуляцией приведу и что в Новочеркасске до самого генерал-майора Фуфаевского дойду.
Евграф всплеснул руками:
— Леонтий! Так они же правые! Миленький мой! Правые они! Ну кто сейчас по этим дурацким законным ценам торгует? Ведь своим торгуем, Леонушка! Это в Совдепии продавцу все равно, по какой цене торговать — чужим торгует, а у нас, слава богу…
Леонтий покачал головой:
— С утра с Булигиным пил? Эх ты…
— Так он же все понимает, Леонушка!
— Торговать, Евграф, будем по ценам законным. В Ростове мясника на три года в тюрьму посадили. Я сидеть не хочу.
Евграф весело свистнул:
— Три года! Да знаешь ты, что будет через три года? Тут и через год…
— Не болтай, — оборвал его Леонтий. — Иди за стражниками.
Евграф вскочил с лавочки:
— Сам иди. А только если и дальше так, тебя через месяц и в живых не будет. Как другу тебе говорю.
На улицу завернула четверка конных казаков. Следя за ними, Леонтий не слушал Евграфа. До его сознания доходили лишь отдельные слова:
— Леонушка… добром поладь… отчаянный стал народ…
«Сводки у меня в портсигаре, — думал Леонтий. — Надо их перепрятать… О чем это Евграф? Мясники убить могут? И убьют! Могли и винтовку подбросить… Не получается из тебя, Леонтий, торговец: к народу жалостливый… Уже к дому Фисунова подъехали…»
— Ладно, — сказал он Евграфу. — Торговать будем, как все. Скажи Булигину. Но если меня потом штрафом обложат, чтобы в беде не бросали.
— Горой встанут!
— Иди на бойню. Я тоже туда скоро приду.
Евграф полез было обниматься, Леонтий оттолкнул его и ушел в дом.
В своей комнате он бросился к окну и отстегнул потайные крючки, удерживающие раму. Толкнешь, рама упадет, можно выпрыгнуть в сад, а там через заборы…
Казаки все еще возле дома Фисунова. Им вынесли ковш с водой. Пьют.
Он вынул из портсигара плоский сверток тонкой бумаги, исписанной рядами цифр и обрывками слов, и зажал в кулаке. Перепрятать уже не успеешь. Выйти в кухню и бросить в печь? Потом все ведь не вспомнишь. Сожжешь, а потом окажется, что казаки приехали лишь из-за этой винтовки? Подбросили и донесли: «В таком-то дому укрывают оружие». Хуже, если сделано про приказу Семена Варенцова — для проверки, для шантажа. Очень уж зло смотрел он тогда у депо, при Богаевском. Будут сейчас про винтовку расспрашивать, а на самом деле приглядываться да решать: копать дальше или не надо? Потому так и подъезжают лениво.
Он посмотрел на себя в зеркало: на вид самый представительный и преуспевающий торговец. «Как буржуй, — подумал он. — Хороший буржуй подозвал бы казаков, водки поднес, искать бы того помог, кто винтовку подбросил: власть-то его. И казаки для него, и расстрелы. Все ему служит!..»
— Мама! — крикнул он через дощатую перегородку. — Там казаки у дома. Кликните их, пусть подъедут. Отдадим винтовку-то.
— А тебе ничего не будет, Леонушка?
Странно как она спрашивает? Догадывается, что ли, уже о том, какой жизнью он на самом деле живет? А может, и Настя догадывается? Плохо, если так. Значит, грубо работает. Они ж незаметно для себя тем ему должны помогать, что всерьез все его торговые дела принимают…
Ответил:
— А что мне, мама, за нее будет? Не моя же!
Мелькнула мысль: «Может, бежал кто да выбросил. Хорошего человека подведешь!» Он отогнал ее. Нет уж. Коли назвался, так полезай.
Казаки долго осматривали место, где лежала винтовка, расспрашивали Екатерину, Артамона Елисеевича. Тот пинал землю возле забора, кричал:
— А на што вона мне. Что я — грабитель? Я теперь человек уважаемый! Я всю жизнь почету ждал!.. Кто идет? Артамон Елисеев Шорохов! Отец мясоторговца Шорохова!
Урядник записал его имя, фамилию, адрес. От этого Артамон Елисеевич еще более разошелся:
— И жинка моя… И дочка… Леонтий! А Леонтий! Да выйди ты к господам казакам!..
* * *На бойне, ожидая в конторке, когда разделают туши и можно будет отправить их на ледник, Леонтий долго слушал болтовню Евграфа.
— Генерал Алексеев, в Екатеринодаре который с добровольцами, болеет шибко. Не помер бы. А добровольцы эти — потешные ребята! Куда нашим до них. Я в Ростове был, когда они его заняли. Не церемонятся. Комиссара поймают, так и звезду на спине вырежут, и язык отхватят. И все днем делают, не хоронятся, не так, как у нас. И «Боже, царя храни» открыто поют…
Леонтий, слушая, посматривал в окно: прошел состав с мешочниками, потом пассажирский, с классными вагонами. Поезда эти ходили каждый день, считать вагоны было не надо, и, глядя на них, Леонтий все думал, как навести болтовню Евграфа на случай с винтовкой, да так, чтобы тот не хитрил, если тоже замешан.
— Слушай, — наконец спросил он, — кто мне домой винтовку под стенку подбросил? Тоже Булигин? Евграф захохотал.
— Что ты, чертяка! — крикнул Леонтий.
— Это не он. Это Пухликов. Сегодня Размоловы партию бычков пригоняют. А ему закупать: он же офицерским столовым ставит. Он нам с тобой и подбросил, чтобы не до покупки было. И донес, конечно, будь здрав! Про то, что ты с Горинько сторговался, он же не знает. Вот и решил, — Евграф взглянул на Леонтия. — Рожа-то… Рожа у тебя, как у зверя!
— Ты знал об этом?
— Только тут, на бойне, узнал. Слышал, как приказчик его спьяну трепался.
— Врешь!
— Истинный крест!
Леонтий ощупал карманы: здесь ли бумажник? — коротко бросил Евграфу:
— Я ушел. Заканчивай тут все один.
* * *На оптовом базаре он, не торгуясь, скупил у Размолова всю партию, хотя знал, что столько скота ему не нужно: прежде чем распродашь, он похудеет, потеряет вес, да ведь пока еще и гориньковский гурт не пустили в дело!
Все свершилось так быстро, без обычных длительных переговоров, что остальные мясники растерялись, упустив момент, когда рассчитывали вступиться сами. Они стояли и смотрели на Леонтия глазами голодных собак: кусок кинут, а может, сапогом ударят?.. «Всегда так и надо с ними», — подумал он.
Пока перегоняли скотину на баз, стало темнеть. Евграф был особенно внимателен к Леонтию, все уговаривал провести вечер вместе:
— Хочешь, в театр пойдем. Там сегодня Вертинский выступает. «Думают, у меня только песенки. А я выжидаю, когда эти песенки перевоплотятся в молитвы. Когда я смогу входить в храм и молиться ими моей голубой даме», — во как он о себе в газете пишет!..
* * *Пошли они в ресторан при вокзале. Что же произойдет после совещания в скутовском доме? Когда начнется? Ответы на эти вопросы можно было найти только в людных местах.
Евграф пил разгульно, приглашая к столу встречных и поперечных, затевая ссоры. Леонтий знал это и в то время, как Евграф шумел: «Всех! Всех угощаю!» — спокойно сидел в углу за столиком. Он любил бывать здесь. Отлегала от сердца забота, что пропустишь состав — если шел поезд, здание вокзала ходило ходуном. Леонтий даже дремать мог здесь, уверенный, что в нужный момент проснется.
У двери толпились рабочие-железнодорожники и солдаты. В ресторан их не пускали. Леонтий увидел среди них Афанасия Гаврилова, подошел к нему, спросил:
