Юрий Пензин - К Колыме приговоренные
А затеянное Потаниным собачье дело в посёлке тогда всех устраивало. Не тряслись за детей мамаши, не бегали с ними в амбулаторию за прививками от бешенства, никто не кусал уже и пьяных мужиков, правда, с помоек несло больше, но что поделаешь: и в полезном, какое бы оно ни было, всегда есть капля вредного. Довольные Потаниным, все закрывали глаза на его браконьерство, которым он занимался, чтобы прокормить собак. Прирученные им собаки во двор пускали не всех. Пускали дурачка Кузю, собиравшего в посёлке милостыню, чтобы прокормить себя и свою больную мать, пускали они и сторожа Ефима, который по своей глупой простоте своего добра не нажил, а за чужое готов был всадить любому в заднее место ружейной дроби, не трогали они и проститутку Тоню, о которой хоть и говорили, что она подстилка, но на самом деле отдавалась она мужикам не из похоти, а из жалости к ним. А вот снабженцу Ерохину, отгрохавшему кирпичный дом на одной зарплате, они порвали брюки и покусали ноги.
— Не воруй! — смеялся вслед ему Потанин.
Поселковой голове, обещавшему народу золотые горы и манну небесную, они откусили палец.
— Не обманывай! — смеялся и над ним Потанин.
А главное, они не терпели любителей выпить за чужой счет.
— К Потанину без бутылки не ходи! — смеялся он, когда эти любители убегали от него покусанными.
Конечно, в истории с собаками нельзя было не отдать должного и жене Потанина, Федосее. Какая это баба потерпит на своём дворе свору собак, а Федосея терпела, потому что у неё было доброе сердце и мягкая, как воск, душа. «Они же несчастные», — говорила она, и глаза её, большие и круглые, казалось, наполнялись слезами. Своего Потанина она называла ласково Потаня, хотя он её, как впрочем, и всех баб в посёлке, звал Фенькой. Рода она была кержацкого, а потому, как считал Потанин, глупого и никому не нужного. Однако это не мешало ему ставить её выше всех баб в поселке.
— Моя Фенька глупой породы, — говорил он соседке, — но тебе до неё, как до Киева.
Похожая на худую сороку, соседка обиженно дергалась:
— До какого Киева? До украинского, что ли?
— Дура! — смеялся Потанин. — По-твоему, Киев в Туркестане?
Соседка обижалась и, когда уходила, клевала Федосею:
— Подумаешь, цаца!
А Федосея Потанина и любила, и считала, что умнее его в посёлке никого нет. Ведь вот и собаки: не кто-то другой решил их приручить, а он, её Потанин. Чтобы подчеркнуть это, она при всякой встрече со знакомыми говорила:
— А мой-то Потанин опять собаку привёл.
Знакомые, не подавая вида, что над ней посмеиваются, говорили:
— Господи, да с таким-то мужиком чего не жить. Живи — не хочу!
Федосея этому радовалась, как ребёнок, а обиженная Потаниным соседка злилась. По натуре она, наверное, баба была неплохая, но, кто этим не страдает, держалась о себе высокого мнения. Свой острый нос она совала во все поселковые дела, по любому вопросу имела своё мнение, в общем, считала себя далеко не дурой. Да и из семьи она была немецкой. Отца ее звали Францем, правда, чёрт его дернул назвать её по-русски, Авдотьей. Поэтому, когда спрашивали её имя, она говорила:
— Ой, да зовите меня просто Францевной.
Вот эта-то Францевна и решила отомстить Потанину за его Киев. Недолго думая, она разнесла по посёлку, что Потанин ходит к чужой бабе. Она сама видела, как он ночью перелазил к ней через ограду. Кто поверил в это, кто нет, но никому не пришло в голову, что такого медведя, как Потанин, ни одна ограда не выдержит, да и зачем ему это делать, когда любая баба сама откроет ему калитку. Конечно, скоро слухи о коварном Потанине дошли до Федосей, и она от расстройства слегла в больницу. Для Францевны это не прошло даром. Одинокий и расстроенный Потанин дня через три после этого пригласил к себе сторожа Ефима. Когда они выпили, он сказал ему:
— Иди, скажи этой стерве: Потанин умер.
— Как умер? — не понял Ефим.
— Скажи, от кровоизлияния, — пояснил ему Потанин.
До Ефима, хоть он и был сильно пьян, дошло — что от него надо.
Францевна, когда он заявился к ней, сидела за столом и пила кофе из любимой чашечки.
— Потанин помер, — брякнул он ей с порога, а присев на табуретку, что стояла рядом, схватился за голову и сделал вид, что плачет. — Ведь вот, живой был, — стонал он, — а раз — и помер!
Францевна выронила из рук любимую чашечку, и от неё остались на полу одни осколки.
— Не может быть! — вскричала она и тоже схватилась за голову.
Держалась она за неё недолго. Вскочив на ноги, она воздела руки к потолку и застонала:
— Не-ет, Потанин не мог умереть!
Ефим решил, что она ему не верит.
— Да постыдилась бы, Францевна! Кровоизлияние у него.
Отыграв свою роль, Францевна бросилась в дом Потаниных, а Потанин, закрыв глаза, уже лежал вверх лицом на кровати.
— Ой, бедная Федосеюшка! Да за что же ей это?! — увидев его, взвыла Францевна по-новому.
Выла она не очень долго, а когда перестала выть, Потанин открыл глаза и сказал:
— Здорово, стерва!
Францевна, не ойкнув, как была, так и упала в обморок. В этот же день Федосею выписали из больницы, а на её кровать положили Францевну.
А погиб Потанин по-глупому. Шли они с Мишкой по улице. Как всегда, по солнечным дням, с рисовкой напоказ, разгуливали по ней голоногие пигалицы, старухи, кучкуясь у подъездов, ругали нынешние порядки, звонкоголосая детвора шныряла под ногами, и ничто, казалось, не предвещало беды. У магазина они встретили дурачка Кузю. Был он в грязном халате и в стоптанных, не по размеру, ботинках. Застывшая на лице мягкая улыбка и голубые с белыми ресницами глаза придавали ему вид подростка, а сбитая в грязную мочалку бородка — вид неопрятного старца.
— А у меня сегодня день рождения, — радостно сообщал он всем, кто проходил мимо.
Его поздравляли, подавали, кто что может, а потом всякий раз спрашивали:
— И сколько же тебе, Кузя, исполнилось?
Кузя морщил лоб, усиленно думал над ответом, а потом, безнадёжно махнув рукой, отвечал:
— Ой, что-то я забыл у мамки спросить!
Все над этим весело смеялись.
Сейчас перед ним торчали два подпитых придурка: один длинноволосый, с фингалом под глазом, другой с дебильным выражением лица и недопитой бутылкой водки. Они разыгрывали Кузю.
— А ну, Кузя, и сколько же я проживу? — спрашивал длинноволосый.
Кузя, отыгравший эту игру сто раз, поднимался на цыпочки, задирал вверх голову и выкрикивал:
— Ку-ку!
— Не-е, мало, — смеялся длинноволосый, и Кузя куковал сколько ему надо.
После этого придурок с дебильным выражением лица наливал ему водки.
— А ну, кыш! — погнал их Потанин.
— А ты не очень! — погрозили ему придурки и отошли в сторону.
При входе в магазин Мишка с Потаниным столкнулись с Францевной. Она недавно вышла из больницы и теперь строила из себя жертву злого заговора двух алкоголиков: Потанина и сторожа Ефима. Увидев Потанина, она юркнула у него под рукой, а когда отбежала на безопасное расстояние, крикнула ему:
— Чтоб тебя, бурбон, задавило-зарезало!
Да, всё бывает в жизни: одному, как говорят, волхвы пальцем в небо попали, другому дура ляпнет — и в точку.
Когда Потанин и Мишка вышли из магазина, придурки уже дрались друг с другом. Придурок с недопитой бутылкой, по-козлиному подпрыгивая, пытался ударить ею длинноволосого. Однако, понимая, что если промахнется, не попадет в голову, ему будет плохо, делал он это с трусливой опаской. Длинноволосый же, тоже подпрыгивая, отступал от него и делал вид, что в кармане у него нож. Вытащить его, опасаясь, что бутылка сразу полетит ему в голову, видимо, он тоже не торопился. Со стороны они были бы похожи на двух дерущихся петухов, если бы страшно не крыли друг друга матом.
— Эх, разве так дерутся! — снимая с себя пиджак, рассмеялся Потанин.
Когда Мишка попытался его удержать, он оттолкнул его в сторону и сказал:
— Студент, не мешай!
Увидев перед собой Потанина, длинноволосый хрипло произнес:
— Дядя, а ведь я тебя на перышко посажу.
— Давай! — двинулся на него Потанин и в это время сзади получил сильный удар по голове бутылкой.
— А, гад! — обернулся он к дебильному придурку и, схватив его за пояс, поднял над головой и, как котёнка, бросил на землю.
Придурок ойкнул, у него хукнуло в животе, и стих.
К длинноволосому Потанин обернуться не успел, его нож вошел ему в спину по самую рукоятку. Оставив нож в спине, длинноволосый бросился бежать, а Потанин, словно не веря тому, что случилось, прохрипел ему вслед:
— Падла, да он же меня зарезал!
В гробу Потанин, как покойник, не смотрелся. Лицо у него было свежим, а вздернутые вверх брови и вытянутый к подбородку нос придавали ему вид человека, удивленного тем, что с ним случилось. Казалось, он сейчас встанет из гроба, расправит плечи и, ни на кого не глядя, выйдет из дому.
