Юрий Пензин - К Колыме приговоренные
Молчание нарушил дядя Паша.
— А я слышал по-другому, — ни к кому не обращаясь, сказал он. — Вроде бы они были не из зоны, а ехали на прииск с большими деньгами. Она — кассир, а он — охранник. Ну, едут они, значит, едут, он за рулём, а она рядом, со своей сумкой. Ага… с сумкой… И вдруг вот они — беглые! На дороге, значит. «Куда вам?» «А недалеко», — отвечают. Доехали до моста — выходи! Скрутили их и на сопку. Ее сначала снасильничали, а потом обоих, говорят, ножичками и зарезали.
Снова воцарилось молчание, и снова показалось, что в лесу кто-то ходит и тяжело вздыхает.
— А не выпить ли нам за упокой их души? — вдруг предложил Степка и вопросительно уставился на дядю Пашу.
Дядя Паша что-то недовольно буркнул, но, видимо, полагая, что отказать выпить за упокой души неудобно, пошел к машине за второй бутылкой. Когда выпили, обстановка разрядилась, только один Сёма всё смотрел в костёр и в разговоре участия не принимал. Видимо, история, связанная с найденной им могилой так его тронула, что ему было не до водки и не до разговоров.
— А я так думаю, — сказал уже успевший повеселеть Степка. — Человек умирает так, как живет. Твоей, дядя Паша, истории с ножичками я не верю, а вот что они погибли, можно сказать, геройски из-за своей любви — это правда. Вот им и по жизни и по смерти — и память. Вон какой крест-то, чуть не с самый камень, и латунка новая, всё как надо. Бабка мне рассказывала, — вдруг рассмеялся он. — Не знаю уж, правда это или нет. Сосед, говорит, был у неё, скряга — свет таких не видел. На сундуке с деньгами сидит, а рубашка — хоть рыбу лови, вся в дырах. И никому не верил, считал, что все ему хотят только зла. Думая, что и по смерти ему хорошего ничего не пожелают, когда умирал, говорят, велел на памятнике своем написать: «Вечный покой праху моему». Может, и неправда это, — закончил Степка, — кто знает.
Когда шофера ушли спать, Ромашов ещё долго сидел у костра. Мысли, навеянные могилой и рассказами шоферов, не выходили из головы. Теперь ему уже казалось, что истории людей складываются не из одних вех, знаменующих переход к новому качеству жизни. Это только внешнее проявление истории, и выражается оно в больших потрясениях, в войнах и революциях, а внутренние её слагаемые идут к нам из поколения в поколение от первобытного предка, впервые осознавшего себя человеком. И Аксёнов, и Беликова не выпали из истории, потому что своей любовью и смертью они оставили людям частичку своей души, которая через такие вот рассказы, как сегодня, будет передаваться и в новые поколения, формируя их духовную жизнь и нравственность. А Пряхин! Разве не оставил он и Мите, и племяннику память о добром и умном участии в их жизни. Такие люди, как они, если и выпадают из истории, то только под пером придворных или броских на сногсшибательные полотна историков, потому что эти люди не у власти, никого не давят силой и не лезут первыми за стол. Настоящая же история свидетельствует о том, что духовные и нравственные слагаемые её идут от таких людей, как Аксёнов, Беликова и Пряхин, и те исторические перевороты, что знаменуют переход к новому качеству жизни, возможны лишь, когда к этому созрели эти её слагаемые. Если этого не произошло, социальные потрясения выльются в нищету и голод, а в войнах и революциях прольется невинная кровь.
В Кадыкчан Ромашов добрался на второй день. Машину за снаряжением в Озёрки выделили, но отправили с ней не его, а завхоза. Предстояла долгая камералка, которую он никогда не любил. Снова он будет сидеть за обшарпанным столом, перебирать скучные бумаги, говорить то, о чём не раз говорилось, думать не о том, что трогает, а пережевывать свои мысли и тупеть от их серого однообразия. Но он знал, что светлый кусочек жизни, оставленный им при возвращении с поля, надолго останется в его памяти.
Прохиндей
— Саша, ты меня обожаешь? — спрашивает она.
— Об-божаю, — отвечает пьяный Саша, — но п-при одном условии…
— При каком? — надувает она губы.
Саша долго думает, потом поднимает вверх указательный палец и отвечает:
— Не п-претендуй!
— Но ты же обещал, — чуть не плачет она.
— Об-бещал, но не женюсь, — говорит Саша и, выпив водки, закусывает.
Она — это Верочка из промтоваров. У неё круглое, как блюдечко, лицо, пухлые губы и вздернутый вверх носик. Ей уже двадцать два, пора замуж, а женихов в посёлке нет. Кроме Саши, у неё Володя, но с ним неинтересно, потому что в нём нет того, что есть в Саше.
Саша — местный прохиндей. Хило сложенный, он похож на лысого кролика, которому обрезали уши. Любит напустить на себя туману, для чего говорит намеками или не договаривает. Когда в гостях его спрашивают, чего он хочет — чаю или кофе, он отвечает: «Допустим, чаю», — а если предлагают водки, он говорит: «Однако». За что его любят девки, понять трудно. Всем он обещает жениться, но ни на одной не женится.
Сейчас Саша у Верочки в гостях, но ведет себя так, словно не она, а он тут хозяин.
— Не кури! И без тебя душно! — сердится он, развалясь в кресле.
А Верочка не только курит, но и кусает губы. Ей обидно, что Саша не обращает на неё никакого внимания. Она знает: сейчас он в кресле вздремнёт, а потом уйдёт. И верно: вздремнув, Саша бодро вскакивает, — он словно и не пил, — идет на кухню, выпивает водки и говорит:
— Верунь, а мне пора.
Верочка становится у него на дороге:
— Куда?!
— Дела, дела, — отвечает Саша и уходит.
После Верочки Саша вдет к Леночке.
— Приветик! — бросает он ей с порога и, сбросив на ходу пальто, идет к ней в комнату и целует в щёчку.
Леночка — это не Верочка из промтоваров. Она правильного сложения, работает в Доме культуры и у неё на всё свои взгляды.
— А у нас новая постановка, — сообщает она Саше.
— Однако, — отвечает ей Саша и уже на кухне заглядывает в холодильник.
— А у меня сегодня коньяка нет. Будешь пить водку? — спрашивает Леночка.
— Допустим, — отвечает Саша.
Леночка собирает на стол и, вместе с этим, не забывает свою постановку:
— Знаешь, я решила изменить трактовку главной героини, а Яков Иваныч ни в какую. Ах, так! И прямо: или моя трактовка или без меня!
Зная, что после такого рода вступления Леночка переходит к главному: когда он на ней женится, Саша делает вид, что ему интересно её слушать. «Ишь ты!» — сердится он на несговорчивого Якова Иваныча.
Наконец, стол собран, они садятся и выпивают. Закусив, Леночка говорит:
— Саша, ты негодяй, но от меня не отвертишься.
— Удивляешь, — отвечает Саша и выпивает вторую рюмку.
— Когда в ЗАГС? — спрашивает Леночка.
— Паспорт потерял, — врёт Саша.
— Ты мне это уже говорил, — не очень сердится Леночка.
— Ленусь, знаешь что, — вскакивает из-за стола Саша, — ЗАГС — это старомодно. Давай повенчаемся в церкви.
— Здрас-сьте! А где церковь? — зло смеется Леночка.
— Построят, — отвечает Саша и наливает себе водки.
Леночка поднимается из-за стола и хочет крикнуть: «Ах, построят! А ну, иди отсюда!» — но не делает этого, потому что в посёлке нет женихов, а Яков Иваныч — еврей, и жену свою поэтому не бросит.
У Наденьки Сашу встречает её шестилетний Бориска.
— Ты когда на маме женишься? — строго спрашивает он.
— А где она? — заглядывает Саша на кухню.
— Мама сказала: если придет этот прохиндей, гони его в шею, — не отвечает на вопрос Саши Бориска.
В дверях появляется Наденька. У нее по-верочкиному круглое лицо, но нос, как будто его специально выращивали, большой и, как печеное яблоко, с малиновым отливом.
— Не запылился? — спрашивает она Сашу.
— Отнюдь, — отвечает он.
Наденька работает в продтоварах. В руках у неё большая сумка, в ней ветчина, яблоки и шампанское с водкой.
— Годится, — замечает Саша и помогает Наденьке всё выложить на стол.
За столом Наденька говорит ему:
— А я на тебя в суд подаю.
— Интересно, — улыбается Саша.
— У меня твоя расписка, в которой ты обещал на мне жениться, — продолжает Наденька.
— Я?! — удивляется Саша. — Писал расписку?!
— Да, писал, — говорит Наденька и показывает ему расписку.
Саша долго думает, даже зачем-то смотрит в потолок, и заявляет:
— Пьяный был.
— Хуже для тебя. В суде это — отягчающее вину обстоятельство, — пугает его Наденька.
Разговор поддерживает Бориска.
— А тебя в тюрьму посадят, — говорит он Саше.
— Не твоё дело, — отмахивается от него Саша и строго замечает Наденьке: — Мамаша, неправильно сына воспитываете.
И Наденька прогнала бы Сашу, да кому она нужна со своим Бориской.
Пришло время, и Саша нарвался на скандальные неприятности. Уже у Лидочки его встретил отец.
— Ты к Лидке? — строго спросил он.
— А она дома? — заглянул через его плечо Саша.
