Георгий Лоншаков - Горшок черного проса
Не менее чувствительный удар красные нанесли несколько раньше на реке Саламыш.
Слушая эти и другие неутешительные вести, Найденов с горечью думал, что разгром двух полков на Вятке, показавшийся ему поначалу невероятной катастрофой, лишь капля в море большой, настоящей катастрофы, нависшей над армиями Колчака, а тогда он мучился в основном из-за спаленной родной усадьбы.
После тщательной проверки в штабе полка артиллеристов Макарова оставили в части, где были орудия и снаряды, но мало людей, умеющих обращаться с ними. Самому же капитану, как и Найденову, было приказано ехать в город Осу, где, по последним сведениям, был штаб четвертой дивизии генерала Смолина.
В пути тяжелые мысли терзали Найденова. То, вспоминая неудавшийся прорыв, он начинал опасаться, как бы Смолин не усомнился в точности выполнения задания, не сделал бы его козлом отпущения, не взвалил на него всю ответственность за провал операции. Хотя едва ли кому-то стало бы легче, если бы расстреляли пешку — Найденова. Однако таким путем Смолин мог бы хоть как-то реабилитировать себя перед ставкой.
То приходил на память бывший прапорщик Максимов, привязанный к дереву в лесу на берегах Вятки, — что с ним сталось? Нет, погиб, конечно… Жуткая, мучительная смерть.
Оса — небольшой, уютный городок — был забит войсками. Кругом спешно возводили укрепления, рыли траншеи, оборудовали артиллерийские позиции и пулеметные гнезда. Всюду висели категоричные приказы, воззвания, объявления. Население, частью мобилизованное на работы, частью пополнявшее ряды потрепанных полков, с тревогой ожидало предстоящих боев.
Офицеров принял начальник штаба дивизии: генерал Смолин был занят более важными делами. Сразу было сказано, что Найденов передал ложный приказ в двадцать первую дивизию красных. Поручик облегченно вздохнул. Тучи над его головой рассеялись. Однако начальник штаба предупредил, что Найденову придется, не откладывая, ехать в Омск, чтобы дать показания в контрразведке ставки. Это не столько озадачило Найденова, сколько обрадовало: появилась возможность наконец-то встретиться с Наташей.
Решена была и судьба Макарова. Капитану вновь вверялась батарея, и ему предстояло охранять подступы к реке, на этот раз к Каме. Макарова предстоящее расставание опечалило.
В штабе им было выдано причитающееся жалованье, и друзья отправились в единственный в городе ресторан, больше смахивающий на захудалый кабачок, нежели на приличное увеселительное заведение. Но ничего другого не было. Впрочем, и этот ресторанишко показался им после всего пережитого сущим раем. Не беда, что в зале накурено и шумно: главное, что нашелся и для них столик, а на небольшой эстраде, как в далекие довоенные времена, пел цыганский хор — отзвук чего-то безвозвратно ушедшего. Под гитарный аккомпанемент красивая цыганка сильным и чистым голосом исполняла тургеневский романс:
Утро туманное, утро седое,Нивы печальные, снегом покрытые…
— Ты знаешь, а ведь поет она недурственно, — заметил Макаров, не сводя с певицы жадных глаз.
— Может быть, потому, что мы отвыкли, — заметил Найденов.
— О нет, мусье. Я в этом деле толк знаю. Хороша, черт побери! Такую бы заполучить…
— Что же мешает?
— Боюсь, что на аукционе будут слишком высокие ставки. Впрочем, я бы не пожалел…
Продолжая петь, цыганка спустилась с эстрады и пошла между столиками. Ее сопровождали восхищенные взгляды офицеров. Каждый из них считал за счастье коснуться ее платья или поцеловать руку, и красавица благосклонно протягивала ее. Против этого соблазна не устоял даже почтенный полковник с нафабренными жесткими усами лихого вояки.
— И этот туда же, — проворчал Макаров, а когда молоденький прапорщик, видно, из числа недоучившихся студентов, осчастливленный вниманием певицы, с повлажневшими от возбуждения и хмеля глазами, принялся покрывать руку цыганки судорожными поцелуями, капитан едва не плюнул.
— Ревность? — спросил насмешливо Найденов.
— С чего это ты взял? — небрежно бросил Макаров.
Кто-то мне судьбу предскажет?Кто-то завтра, сокол мой,На груди моей развяжетУзел, стянутый тобой… —
пела между тем цыганка.
— Слышишь? Вот все ее кредо. Ты, я или кто-то третий — это не важно!
— Стоит ли ее за это осуждать, — улыбнулся Найденов и, налив, в фужер шампанского, позвал глазами цыганку. Та поймала взгляд и подошла к столику. Теперь на них были направлены взоры всего зала. Молоденький прапорщик, кажется, готов был заплакать от зависти, когда цыганка, закончив петь, подошла к столику и села на колени Найденову. Подавляя невольную дрожь, он сказал, протягивая цыганке фужер с шампанским:
— Красавица… В жизни не слышал такого прекрасного голоса! Но сейчас речь не об этом. Рядом со мной сидит капитан Макаров — боевой офицер, герой, еще десять дней назад участвовал в яростных боях. И он безумно влюблен в вас. Умоляю, осчастливьте моего друга, и он отдаст за вас жизнь.
— Сокол мой, — сказала с улыбкой цыганка. — Но ведь позвал меня ты… Я сразу заметила тебя, сокол мой. Сразу, как ты пришел. Я вижу, сокол мой, ты робок в любви. Я вижу еще, что ты умеешь сдерживать свои чувства. Мне нравятся такие мужчины.
— А как же мой храбрый друг? — спросил вполголоса Найденов. — Он не перенесет…
Цыганка подарила озадаченному капитану многообещающую улыбку и сказала Найденову:
— Сокол мой… Я вижу — вы как братья. Я понимаю, что такое мужская дружба. Если вы сможете не стреляться из-за меня, то я смогу осчастливить вас. Возьмите номера на втором этаже. Скажите, где вы будете, и я к вам ночью приду. Только я дорого стою.
Она встала и, покачивая бедрами и расточая направо и налево улыбки, пошла в сторону эстрады.
— История, — сказал, опрокинув рюмку коньяка, Найденов.
— История, — согласился капитан.
Им стало весело. Они выпили еще и еще раз. Капитан поманил пальцем официанта и попросил его заказать два номера в гостинице.
По мере того как друзья накачивались спиртным, шум и гул в зале становились все сильнее и сильнее. Стало душно, дымно. Офицеры сидели с расстегнутыми воротничками кителей. Макаров был вне себя от возбуждения:
— Хороша, стерва! Царица! Нет, ты посмотри, какие у нее бедра! У-ух! А что за взгляд! Нет, ты посмотри, Вася!
— Странно все… — сказал Найденов.
— Что странно?
— Кого-то будет ласкать эта женщина, а кого-то осина…
— Это кого? А-а-а… Ты опять про этого пленного? Такой вечер, Вася, а ты… Пора бы забыть, — поморщился капитан.
— Трудно, Гриша. А впрочем, пусть все катится к черту! Хватит!
Песни цыганского хора были одна другой зажигательней. Зал словно наэлектризовало. Хлопали пробки, лилось шампанское. Кто-то кричал «браво» и аплодировал. Но хор заглушал все. И когда грянула знаменитая «цыганочка», началось безудержное, безоглядное, похожее на экстаз веселье. Кто-то кого-то целовал, кто-то лез в драку. И на эстраде, и между столиками плясали. Подпрыгивали на столах фужеры. Расплескивалось вино. Мелькали лица, погоны, обнаженные женские плечи. Сыпались дождем деньги. Вихрем летали в пляске цыгане. Найденов некоторое время тупо смотрел перед собой, оглушенный этим гамом, но потом окунулся во всеобщее веселье. Он плясал, кого-то отталкивал. Устав, подсаживался за другие столики, знакомился, пил шампанское и снова пускался в пляс.
Сколько это продолжалось? Час, два? Никто толком не знал. Казалось, что время остановилось. Но конец все-таки наступил, и довольно неожиданно. Кто-то, порядком захмелевший, выстрелил из нагана в потолок, и зал вдруг замер. Все поглядывали друг на друга — уставшие, потные, опустошенные. Всеобщее возбуждение разом улеглось. И уже никому не хотелось ни есть, ни пить, ни плясать. Зал постепенно пустел, хотя некоторых приходилось уводить под руки.
Офицеры рассчитались за выпитое и пошли к себе, потребовав в номера чаю.
Еле передвигая ноги, добрел Найденов до своего номера, разделся и с наслаждением упал в постель. Простыни были прохладные, хорошо отутюженные. Он лежал без сил, в полузабытьи, а в голове мелькали то пляшущие фигуры, то огненные вспышки выстрелов, то солдаты, бегущие в атаку. Этот полубред был прерван негромким стуком в дверь. Найденов ждал этого момента, но тем не менее стук застал его врасплох. Приподнявшись, затаив дыхание, он прислушался. Стук повторился:
— Это я, сокол мой!
Значит, она пришла к нему первому… Найденов польщенно улыбнулся в темноте. Несколько мгновений в нем происходила борьба. Открыть? Не открыть? Соблазн велик, что и говорить. Так почему бы и нет? После того что пришлось пережить… А Наташа? Наташа… Нет, он не будет открывать.
— Сокол мой! — В шепоте цыганки послышались нетерпеливо-капризные нотки.
