Рабочие люди - Юрий Фомич Помозов
Молодая женщина подвела Ольгу к керосинке, где кашеварил вислоусый, пожилой мужчина с высоко вздернутыми к вискам бровями. Казалось, он однажды чему-то удивился, да с тех пор на его лице так и осталось это вопросительное выражение. И хотя кашевар (это был отец новой знакомой) ни о чем не расспрашивал, Ольга, должно быть, под впечатлением его странного лица, сейчас же, как только присела на краешек перины, рассказала о своих злоключениях в немецком тылу. Кашевар пристально, как бы уже независимо от удивленно вскинутых бровей, взглянул на девушку, но ничего не сказал, а лишь придвинул к ней алюминиевую миску с какой-то клейкой бурдой, — похоже, выразил этим добрым жестом гостеприимства полное доверие к новенькой.
Ольга принялась есть, и ела жадно, при сочувственных вздохах своей знакомой. Мучнистое варево быстро насытило ее, а спертый душный воздух подвала разморил, и она прилегла с края перины, ощущая, как сладко и тяжело слипаются веки, как расходится от них по всему телу давящая тяжесть…
Проснулась она, видимо, глубокой ночью. Воздух колебался от знойного и учащенного дыхания спящих. Издали доносился дребезжащий храп, а вблизи слышался тоненький ребячий голосок: «Пить, пить!» Но не от этих звуков проснулась Ольга — от сочного и требовательного почмокивания губ, от жаркого их прикосновения к своей груди. Оказалось, это мальчонка Зотик, лежащий между ней и матерью, ошибся «адресом». И жажда материнства, и тоска по тому бабьему счастью, которое переполняло мать этого ребенка и вызывало зависть, овладели Ольгой, пробудили томление в груди. И тут же ей вспомнилась прощальная, нестерпимо-палящая близость к Сергею, и она подумала со стыдливой надеждой о своем материнстве, если, конечно, выживет…
Раздался глуховато-тупой удар взрыва. Каменный пол рванулся в сторону; из ближнего заваленного оконца подвала с хлопком выбитой пробки вылетела доска; стальные балки над головой скрипнули жалобно.
«Ну и пусть, пусть! — ожесточилась Ольга и с самолюбивым упрямством сжала губы. — Пусть война, но я должна, я обязана выжить! И у меня тоже будет сын!»
IV
Не засыпалось в духоте. Ольга приоткрыла железную дверь и выскользнула из подвала. Ее лицо тотчас же опахнуло речной свежестью, с примесью пороховой кислинки. Жадно дыша, она стала прислушиваться… Где-то вверху, чуть ли не над самой головой, раздавался отчетливый, звенящий треск автоматов. Охваченная тревогой и любопытством, Ольга стала подниматься по лестнице. С каждым шагом стрельба делалась оглушительней, и тревога усиливалась. Однако на третьем этаже из распахнутой двери вырвалась такая отборная ругань на чистейшем русском языке, что Ольга не могла не обрадоваться ей и, полная теперь, пожалуй, одного любопытства, на цыпочках прошла через коридор в комнату, благо дверь была сорвана с петель взрывной волной.
Над площадью почти беспрерывно взлетали хвостатые ракеты. При их свете Ольга разглядела на полу блесткую рябь битого стекла, опрокинутый стул с продырявленной спинкой, распяленную, наподобие спрута, люстру, детскую лошадку-качалку, груду толстых, явно энциклопедических книг-близнецов, а затем уже разглядела тех, кого следовало бы прежде всего заметить, — троих жавшихся в простенках между окнами и отстреливающихся из автоматов красноармейцев.
— Постой! Да ты откуда, сестреночка, взялась?..
Этот оклик раздался за спиной, и Ольга, вздрогнув, обернулась… Перед ней стоял молоденький солдат в сдвинутой на лоб кубанке с жестяной звездочкой, с гранатой на одном боку и с флягой на другом и строго, вопрошающе подергивал кончиками сросшихся иссиня-черных бровей.
— Да я из подвала, — радостно и торопливо отозвалась Ольга, а сама глаз не сводила с поблескивающей родной звездочки. — Там, в подвале, вообще много гражданских. Есть и ребятишки. Пищат бедненькие: «Мамочка, дай воды!» — и перевела взгляд со звездочки на флягу.
— Вот оно как! — пробормотал солдат в кубанке, явно озадаченный. — Выходит, мы вовремя поспели.
— В самый раз! — подхватила Ольга. — Но все же откуда вы взялись, желанные?
— Нас командир роты Наумов послал в разведку. Что-то, говорит, больно завлекательный этот дом-тихоня на площади. Если, говорит, он под немцами, то, стало быть, их линию обороны выравнивает, ну, а если мы завладеем им, тогда он вклинится в самую глубину вражьей обороны… И вот мы отправились, чтоб все честь честью вынюхать. Да тут, видим, немцы крадутся… Делать нечего! Пришлось им встречный бой навязать.
— И много вас?
— Всего четверо, сестреночка.
— И только-то?
— Да ведь мы же разведчики! Нам бы все выведать, а там и обратно возвращайся. Однако… — Тут солдат почесал затылок и сдвинул кубанку уже на самые брови. — Однако теперь вроде как заказана нам дороженька назад. Придется своих советских граждан защищать от немецкого рабства. Будем здесь держать оборону. Так, что ли, боец Черноголов?..
— Точно так, товарищ сержант! — отозвался один из разведчиков звонко-веселым тенорком.
— А коли так, ловчись! — выкрикнул сержант в кубанке. — Вон, видишь, валяются книжищи?.. Так ты их положи на подоконник заместо кирпича да амбразуру сделай.
— Нет, вы уж мне разрешите помочь! — вмешалась Ольга.
— Постой! — одернул сержант. — Больно ты горячая, как я погляжу. Здесь Черноголов и Глущенко без тебя управятся. А ты на-ка возьми флягу с волжской водицей и ребятишкам отнеси.
V
Весть о появлении в доме четверых советских разведчиков вывела жильцов подвала из состояния привычной тревоги и готовности к самому худшему. А приход в подвал сержанта в кубанке, которая теперь была лихо сдвинута на затылок и всем открывала строгое и вместе простое и доброе лицо с вздернутой к носу верхней припухлой мальчишеской губой, — этот приход пробудил в измученных, изверившихся людях давно позабытое чувство надежды на самый благоприятный исход в будущем.
В подвале оказались санинструктор и двое раненых бойцов. При встрече санинструктор назвал сержанта степенно и уважительно — Яковом Федотычем Павловым, а тот его запросто — Калинычем.
Ольга прислушалась к их разговору.
— Вот какое дело, Калиныч, — старался басить (для пущей солидности, что ли) сержант Павлов. — Решили мы сообща держать оборону в этом доме. А патронов и гранат у нас кот наплакал. Боюсь, долго не продержимся. Так ты того… собирайся. Доберешься до мельницы и доложишь командиру роты о нашем решении. Намекни и насчет помощи.
— Но как же раненые, Яков Федотыч?
— О раненых женщины позаботятся. А ты время-то не теряй и собирайся, пока не рассвело. Только не пори горячку. Восточная торцовая часть дома — ну, та самая, которая выходит в сторону нашей обороны — хорошо пристреляна немцами. Когда мы давеча к ней подползали, нас минометы накрыли… В общем, выхитряйся и проворься, Калиныч!
Санинструктор крепко-накрепко подзатянул ремень на гимнастерке, сразу стал гибким, как тростиночка, и под придирчивым, но одобрительным сержантским взглядом
