Поколение - Николай Владимирович Курочкин
Сиро… Так звал Мацубару только один отец, которого он давным-давно и во снах не видит.
— Мацубара-сан, — тихо позвал Эндо.
— А-а?.. — протер глаза Мацубара. Проснулся и пронзительно горько почувствовал одиночество. — Эндо, друг… Спасибо, что пришел.
Эндо молчал, пересыпая в ладонях песок. Они сидели совсем рядом, почти соприкасаясь.
— Не знаю, как тебя и благодарить.
— …Там русский капитан хотел видеть вас…
— Да? — удивился Мацубара, подумав про себя: «Два вещих сна за столь малое время. Не слишком ли? Прохудилось, видно, решето со снами…»
Эндо запустил обе руки в песчаный холмик и с улыбкой заглянул в ладони, из которых шустро уползал маленький крабик. Перед тайфуном крабики Сиогамы убегают подальше от воды, зарываясь в песок. Потом возвращаются к морю. Этот задержался. Видно, чувствовал новый тайфун…
— «На белой безмятежности песка затерянного в море островка… — тихо начал Эндо, и Мацубара подхватил:
— …я с маленьким играю крабом. И слезы на глазах». Эндо… Как вовремя! Как просто, оказывается, поделить мир на всех. Я понял смысл, почти смысл жизни — нельзя отмерять его от себя. Прости.
Эндо всхлипнул.
— Идите, капитан, — сказал он, спрятав глаза под ладонями, — я посижу еще.
Мацубара пошел прочь, всей тяжестью ступая в зыбкий песок, обжигающе горячий к середине дня. «Жги сильнее!» — хотелось кричать ему.
Сейчас он увидит человека, который дал ему прозрение.
«Вы меня поймете, если я признаюсь вам, что я вновь родился? Благодаря вам. Это было так трудно! Мучительно тяжело родиться человеком» — так он скажет русскому капитану. Честно скажет. Разве это не радость — пережить бурю и вернуться с другом издалека?
Быстрым шагом Мацубара обогнул склад, бодро вышел на причал и — растерялся. Он ожидал увидеть сразу и русских, и людишек из разных служб, которые станут крутиться поблизости — как бы капитан Мацубара не сказал лишнего. О нет! Он скажет только основное: нечего прятать хищный клык Кадзикаки за слащавыми улыбками фальши. Покажите! Покажите его — символ страны, герб города, пославшего некогда знаменосца добра! У Мацубары хватит сил сказать это, он не боится участи Хасэкуры!
Но причал был пуст.
— Где русские? — спросил Мацубара у вахтенного и не скрыл своего беспокойства. — Где русские?!
— Ушли, господин капитан, — ответил матрос, — совсем ушли.
На выходе из залива до размеров точки уменьшился пароход, и Мацубара смотрел на крохотную точку, силясь совладать со своим лицом.
Он сел на причальный пал, и раскаленная верхушка его заставила остановиться дыхание, так неожиданно хлестнул жар и вытеснил все ощущения, кроме одного желания — убить этой болью все остальные. «Ну, жги сильнее!» — выдохнул Мацубара со стоном.
Какое-то время он сидел без движений. Пал остыл, боль утихомирилась. Ничего не изменилось вокруг — причал, знакомые запахи порта, щербины на бетонных плитах, кое-где в стыках и щелях торчком зеленели былинки.
«А он приходил, русский капитан… Ну почему ты, Эндо, не поспешил за мной? Он же приносил какие-то слова…»
На ветке, сломанной дождинкою, — слеза.
Ушел тайфун — я выплакал глаза.
Приплясывали мелкие волны у причала, изредка какая-нибудь одна попроворней забиралась в якорный клюз «Хиросэ», слышался всхрап, и похоже было, будто усталый конь пьет воду.
Мацубара поднял голову, словно ощутил на себе понимающий взгляд «Хиросэ». Большие с наклоном вперед лобовые стекла очень напоминали склоненную голову лошади: терпение, тайна и печаль сплавились в темном бархате глаз-стекол.
Светило солнце. После тайфуна над Сиогамой всегда горячее солнце.
1984
Николай Дорошенко
МАШЕНЬКА
1
На стене висят часы, старинные, с затуманившимся циферблатом; работает их механизм не как у обыкновенных, а с еле слышною затаенною силою. Так, сдерживая дыхание, обычно начинает говорить человек, решившийся сообщить что-то очень важное. И Машенька невольно оглядывается на часы, когда шуршание их механизма становится словно воспаленным, когда в нем слышится еще и тихое постанывание. А потом раздается сухой щелчок, и вслед за щелчком неожиданно густо, неожиданно могуче поднимается темный и медный звук: бу-умм… Однако уже через несколько мгновений, как бы передумав напоминать о себе в полную силу, часы продолжают выдыхать голос свой потихоньку: шурх… шурх…
Некоторое время Машенька сидит оцепенев, скосив глаза на часы, потом спохватывается и, обняв телефонную трубку обеими ладонями, спрашивает:
— Ну и…?
— Ну, и больше я туда не пошла! — слышится в трубке нетерпеливый голос. — Что я, ненормальная или, может быть, потеряла там что-то?
— Не связывайся ты с ними, — еще раз оглянувшись на часы и совсем бесцветным голосом, сказала Машенька. — Им лишь бы время провести, а потом училище закончат и поразбегутся.
— А то, думаешь, я не знаю?
На улице ночь; окна наглухо залеплены непроницаемой тьмой. Но тьма эта кажется необычайно подвижной, ветка какого-то дерева вдруг выныривает из тьмы, скребет по стеклу и опять пропадает; Машенька не успевает разглядеть ее, а вместо ветки к стеклу уже прилепляются желтые или бурые листья. Прилепляются они со всего маху, на свету делаются неожиданно яркими, а со следующим порывом ветра исчезают навсегда в бездонной тьме ночного воздуха.
В гостинице, где Машенька дежурит, тепло; из-за ненастья на улице здесь все даже более уютным кажется: и круглые, белые плафоны, и фикусы с неуклюже-крупными листьями, отсвечивающими матовым блеском.
Словно ошалев от тепла и покоя, вдруг громко-громко хлопает входная дверь, появляется в вестибюле мужчина в промокшем пальто, щурится на яркий электрический свет с той же беспомощностью, с какой только что щурился на непогоду, наконец бросается к окошечку администратора.
— Одну минуточку, Света… — говорит Машенька в трубку и открывает задвижку на окошечке.
— Как бы переночевать у вас, девушка, а? — с напускною бодростью в голосе спрашивает мужчина. Глава его смотрят на Машеньку внимательно, чуть вздрагивают темные сузившиеся на свету зрачки.
— Нету мест, — ответила Машенька чрезвычайно недовольно и закрыла окошко, но руку с задвижки не убрала, потому что привыкла к повторным просьбам…
— На одну ночку, девушка…
— Я вам русским языком или каким объяснила? — сердится она, открыв окошечко еще раз. — Ну куда я вас положу, а?
— Да мне бы только до утра… — уже неуверенно бормочет мужчина, и зрачки его начинают суетиться.
— Ой, я не могу, — вздыхает Машенька в трубку. — И идут, и идут…
— А Лешка не приходил?
— Да ну его!.. Ладно,
