Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева
— Интересно, интересно, — недоумевал Самед Махмудович, нехотя и нетвердо выводя в зачетной книжке «отлично». — Позвольте узнать, какую школу кончали?
Но и тут Загидат одержала над ним верх: «У нас в Цурибе говорят: разве кто спросит, откуда взялось дерево, если плод на нем сладкий и сочный».
— Гм, вы, кажется, правы, — совершенно стушевался Самед Махмудович, но, опомнившись, добавил: — Однако, голубушка, это только начало, посмотрим, что будет дальше.
— А еще у нас говорят, что колючка колется и не распустившись, а цветок пахнет и в бутоне.
После этой истории Загидат проходила по институтскому коридору под восхищенный шепот: «Смотрите, смотрите, это идет та, которая…»
Даже старшекурсники показывали ее друг другу.
Итак, в один холодный и скользкий вечер Загидат возвращалась в общежитие. Во дворе ее догнал парень.
— Это вы та Загидат, которая положила на лопатки самого Самеда Махмудовича? — спросил он весело.
Но девушка молчала.
— Да-аа, откуда только берется такая самоуверенность, — проговорил он не то восхищенно, не то осуждая.
— Не самоуверенность, а уверенность, — рассердилась Загидат. Она не любила, когда ее задевали на улице.
— Маленькая, а острая, как перец, — удивился парень.
— И большое оружие — игрушка, если в нем нет маленькой пули, — отпарировала Загидат.
Словом, не будь этого гололеда и скользких сапожек, не пришлось бы ей сейчас искать подарок по всем магазинам Махачкалы.
Загидат сделала решительный шаг, чтобы избавиться от своего назойливого спутника… и, поскользнувшись, растянулась на льду. В ту же секунду ока вскрикнула, почувствовав нестерпимую боль.
— Что? Ушиблась? Сильно? — пытался он поднять девушку. Но, видя, что Загидат не может наступить на больную ногу, заволновался не на шутку: — Наверное, перелом. Не надо, не наступайте. А то кость сдвинется, тогда заживать долго будет. Я сейчас «скорую» вызову. — И он бросился к будке телефона-автомата, которая, вмерзнув в лед, косо стояла в углу двора.
Но когда приехала «скорая помощь», Загидат проявила неожиданное упрямство, наотрез отказавшись ехать в больницу, и согласилась только тогда, когда врач пообещал, что после рентгена и гипса ее отвезут в общежитие.
Врач сдержал слово. И часа через полтора Загидат уже лежала на своей койке в общежитии. Голодная, измученная болью, с вытянутой неуклюжей толстой ногой, запеленутой, как младенец, она только сейчас обратила внимание на своего нового знакомого, который не оставлял ее ни на минуту, и почувствовала нежную благодарность к нему.
У него было худое смуглое лицо, а глаза такие блестящие, словно он смотрит на огонь и отсветы этого огня вспыхивают в темных зрачках.
— Спасибо вам за все, — сказала она растроганно. — Пожалуйста, сообщите завтра моим сестрам.
Гаирбек приходил к ней каждый день. Приносил книги, конспекты. Рассказывал институтские новости.
С тех пор они стали друзьями. Про них говорили «хорошая пара», потому что Загидат была отличницей, а Гаирбек чемпионом по самбо среди студентов республики.
Однажды, когда институт чествовал победителей спорта, Гаирбек отозвал девушку в сторонку и сказал, что своей победой обязан только ей. Это могла быть обычная приятная, но ничего не значащая фраза, из тех, что юноши разбрасывают перед девушками, как цветы. Загидат и приняла бы ее именно так, если бы не глаза Гаирбека: они снова вспыхнули, как тогда, в первый раз, будто он смотрел на огонь. И девушка, пробормотав что-то, опустила глаза.
А в остальном это была ровная, спокойная дружба, без зноя и ливней. Она согревала Загидат, как тихое осеннее солнце.
Этому-то Гаирбеку она и искала сейчас подарок, сокрушаясь, что не может отыскать что-нибудь необычное. Казалось, она обошла уже все магазины, которые могли в этот вечер интересовать ее. Но вдруг глаза ее остановились на скромной, неброской вывеске «Сувениры». Откуда она взялась здесь, эта вывеска, и почему прежде Загидат никогда не замечала ее? Это был совсем маленький, почти домашний магазинчик, разместившийся в небольшом белом здании, видно, из старых особняков. Второй этаж, достроенный из красного кирпича, заселен: прямо над вывеской незашторенное окно, угол серванта, голубой, марсианский свет телевизора… Загидат уловила все это сразу, одним взглядом, потому что и сердце ее и зрение в этот момент были обострены. Она ощутила сладкий холодок волнения и шагнула в яркий проем дверей. Ее ослепили вспыхивающие блики: единственный прилавок магазинчика был заставлен разнообразной чеканкой; это были тарелки и картины всевозможных размеров. С прилавка, полок и стен они бросали медные отсветы, словно отражая пламя невидимого очага.
Магазин был полон женщин. Они толпились у прилавка. Они смотрели с каждой чеканки: женщина с младенцем, женщина с корзиной винограда, женщина, срывающая яблоко… Сильные и прекрасные, как богини, они протягивали руки навстречу льющимся черным лучам солнца. Но поверни голову — и эти черные лучи вспыхнут ласковым медовым сиянием.
У Загидат разбежались глаза. Какую выбрать? Женщину, кормящую грудью ребенка? И это в подарок мужчине? Ко Дню Советской Армии?! Женщину с корзиной винограда? Но эта чеканка большого размера, значит, стоит дорого. Женщина, срывающая яблоко? Но ведь она обнаженная.
Так Загидат перебрала множество картин, и каждая чем-то не устраивала ее. Разочарованная, она уже было повернулась, чтобы уйти, как в этот самый момент сердце ее подпрыгнуло от бешеной радости. Так бывает, когда в городской толпе вдруг нежданно-негаданно увидишь друга. И все расступается: машины и люди. И город словно приподнимает его на ладони, чтобы твой взгляд случайно не прозевал, не упустил его. А он еще не видит тебя, еще не предчувствует встречи, но… секунда, другая — и ваши глаза встретятся.
Так смотрела Загидат на эту небольшую чеканку, зажатую в простенке между остальными. И глаза ее видели только стремительного, летящего, медногривого коня дивной красоты. Он обдавал ее сбоим горячим дыханием. Ее рука потянулась погладить его шелковистую гриву. И остановилась, натолкнувшись на дружелюбный, но настороженный взгляд его живого карего глаза. Тут только Загидат увидела на чеканке и девушку в национальном платье, шептавшую коню что-то ласковое. Оказывается, взгляд коня обращен вовсе не к ней, Загидат, а к той девушке…
Но откуда эта музыка, нежная, как звон пандура? Ока звучит в ней самой. Но вот конь услышал ее, навострил уши, покосился огненным взглядом — теперь его не удержать. Со звоном сыплется роса из-под его копыт. А медная грива развевается на ветру, как надвое рассеченное знамя.
— Мне вот эту чеканку, — и Загидат протянула руку.
— Какую? — спросила продавщица, не отрывая глаз от товарного чека, который она выписывала.
— Гюльсары! — неожиданно для самой себя выпалила Загидат. Так вот почему этот конь так знаком ей и так дорог.
— Какая еще Гюльсары? У нас такой нет, — и
