Прощальный ужин - Сергей Андреевич Крутилин
Однако посетительница задержалась лишь на минуту-другую; окинув взглядом Оку, лес, она прошла в малый зал, где собраны были самые последние работы Кудинова: «Марта с котенком», «Строители», «Разлив стали», «Москва строится» и другие. Этими его работами открывались многие выставки — весенние, осенние, республиканские; их воспроизводили на вкладках журналов, на первых полосах газет. Критики в обзорных статьях называли их непременно «новым этапом», «поворотным пунктом» — от лирического пейзажа — к станковой живописи.
Его «новый этап», однако, не заинтересовал женщину. Она быстро оглядела все эти полотна, не останавливаясь ни перед одним холстом в отдельности, не стараясь узнать время их написания, желая лишь охватить их сразу, одним взглядом. И этот взгляд был вял, скучен. Лицо ее стало плоским, обыденным.
Такое лицо не могло быть у Эльвиры.
Эльвира — Кудинов был уверен в этом — не осталась бы равнодушной к картинам, выставленным в малом зале. Она остановилась бы, внимательно вглядываясь в каждый холст, в каждый этюд. Все-таки ее должно было б заинтересовать: чем Игорь жил без нее? Кого он любил? Кого рисовал? Какие мысли его занимали?
Пусть он жил без нее внутренне очень скупо, совсем не так, как бы ему хотелось. Но ведь он жил, думал, сомневался, искал! Пусть он рисовал не то, что иногда хотелось, — это мог допустить Кудинов. Многим посетителям выставки не нравятся его «Строители»; да мало живописного и в темной фигуре сталевара Улесова, пробивающего летку… Скажем, такие картины ее могли и не тронуть. Он допускал это. Но ведь там же, в одном ряду со «Строителями», висел и портрет Марты с кошкой на коленях; висели этюды, на каждом из которых изображена была Лариса… Самая обыкновенная женская ревность, любопытство наконец, должны были заставить Эльвиру остановиться; заставить вглядеться в лица тех, кого он любил, кого он писал вместо нее.
Однако посетительница не остановилась — ни перед утонченной красавицей Мартой, которая сидела в кресле красной драпировки и небрежно гладила сухой ладонью серого котенка, ни перед Ларисой, лицо которой мелькало в каждом этюде, на каждом холсте. То ли посетительница устала, то ли у нее уже сложилось определенное мнение о его творчестве, — но она не захотела утруждать себя разглядыванием женщин, которых в последние годы любил Кудинов.
Игорь успокоился: нет, не Эльвира.
Осмотрев выставку, посетительница подошла к столику, на котором, рядом с вазочкой, в которой стояли астры, успевшие завянуть со времени вернисажа, лежала книга отзывов. Какой-то юноша с рыжими волосами — то ли студент, то ли рабочий — перелистывал странички альбома, читая записи. Не найдя ничего интересного, юноша отложил альбом. Тогда посетительница, которую Кудинов уже окрестил про себя провинциалкой, подошла к столику и присела на стул. Щелкнул замок сумочки — женщина достала шариковую ручку. Ее лицо походило на лицо бухгалтерши, проверявший счета.
Она не спеша начала перелистывать страницы альбома. Некоторые записи занимали ее, и она их читала. Дойдя до чистой страницы, женщина задумалась и не спеша стала писать…
Кудинов покрылся испариной. Сколько дней он ни дежурил в этом зале, ему еще ни разу не приходилось видеть, чтобы писали при нем. Обычно он приходил, и Екатерина Ивановна, кивнув на альбом, говорила: «Игорь Николаевич, есть новые записи. Поглядите!»
Игорь торопливо присаживался к столу и читал.
На этот раз отзыв о выставке, о его работах, — писался при нем, рождался на его глазах. Еще бы ему не волноваться.
Женщина писала недолго. Но Игорю эти две-три минуты показались вечностью. Он стоял у портьеры и следил за движением руки посетительницы, стараясь по этому легкому движению, по выражению лица понять, что она там пишет.
Посетительница захлопнула тяжелый переплет альбома; положила в сумочку ручку и встала. Поискав взглядом сына, она взяла его за руку и, не посмотрев на Кудинова, стоявшего в дверях, пошла через зал, к выходу.
31
Книгой отзывов вновь завладели студенты. «Ох, до чего же досужий народ, — незло ругался про себя Кудинов. — Все-то им надо знать!»
Все тот же рыжий юноша, открыв альбом, прочитал последнюю запись и многозначительно хмыкнул. Неохотно передал его другим зевакам. Молодые люди и девицы по очереди смотрели альбом, читали запись, сделанную женщиной, чему-то смеялись.
Кудинов не спешил протянуть руку и сказать: «Ну-ка, молодые люди, позвольте!» «Эти молодые люди, пожалуй, суриковцы, — решил про себя Игорь Николаевич. — Они могут узнать меня».
Он повременил, и как только студенты, насмеявшись вдосталь, ушли из зала, Кудинов схватил альбом и стал лихорадочно перевертывать страницы.
Ага, вот она — последняя запись…
Очень крупным почерком размашисто было написано:
«С грустью осмотрела я выставку Игоря Кудинова. У художника есть все: и мастерство, и уменье. Но нет одного — чувства. А ведь только чувства и озаряют все вокруг нас… Ухожу с ощущением, будто прожила долгую-долгую жизнь с бесцветным человеком.
Эльвира
гор. Тула. 7 окт.»
Кудинов читал чуть ли не по складам и не мог поверить своим глазам. Так было и написано: «будто прожила долгую-долгую жизнь с бесцветным человеком». Игорь не знал: чего тут больше, в этой записи: ревности ли, женской обиды на него, что он любил и бросил, или же запись эта была отголоском старого их спора об искусстве, который они вели в доме отдыха?
В эти дни, прошедшие после открытия выставки, Кудинов много думал об этом: о цвете, об искусстве, о жизни. Эти его мысли, вернее, выводы, не совсем совпадали с записью, сделанной Эльвирой, но были очень близки тому, что она думала о нем: скучный, бесцветный человек…
Теперь, в эту минуту, Эльвира, сама того не зная, была ему нужнее, необходимее, чем тогда, в юности.
Кудинов швырнул альбом на стол и опрометью бросился из зала — догонять Эльвиру.
Екатерина Ивановна, хлопотавшая в углу, возле тумбочки, где стоял чайник, вздрогнула даже, глянув на Игоря Николаевича: не пожар ли?
Расталкивая зевак, толпившихся возле двери, Кудинов выбежал в фойе. Посетителей у гардеробной стойки было немного — люди одевались, раздевались, на цветастом коврике чернели пятна воды: дождь не прекращался.
Эльвиры у гардероба не было. «Слишком я медлителен! — подумал Кудинов. — Я всегда, во все времена жизни, опаздывал на полминуты!»
Не надевая пальто, он как был — в свитере, без головного убора, взлохмаченный, растрепанный, выбежал на улицу. Постоял на тротуаре, толкаемый торопливыми прохожими. Посмотрел налево, на верх Кузнецкого
