Елена Коронатова - Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва

— Завсегда бы так.

— Помене бы хану пили!

— Не будут хоть последнее Миронихе тянуть!

На другое утро Нина написала Петренко: «…ко мне здесь все относятся прекрасно. Я почувствовала это после спектакля. А пьесу я сочинила сама…»

В нос шибанул тяжелый воздух. Нина испугалась, что ее вырвет. Как ужасно живет Игнатий! Тесно, темно. На печке трое ребятишек, в люльке маленький. Трехгодовалый Игнатка хрипит на лавке.

За Ниной с плачем пришла Акулина.

— Мальчонке недужится, видать, глотка болит. Может, че знаешь, Николавна.

— Я же не доктор, — попыталась отказаться Нина.

— Все же таки образованная. Пойдем, ради Христа.

И вот Нина застыла в нерешительности перед Игнаткой.

— Где у тебя болит? — спросила она, стараясь припомнить, что в таких случаях делал доктор Аксенов. — Дайте маленькую ложечку. Ах, у вас нет маленькой ложечки, так я сейчас принесу.

Она обрадовалась возможности хоть ненадолго оттянуть осмотр ребенка. Вспомнила, что доктор Аксенов всегда носил в карманах конфеты в ярких обертках. Конфет у нее не было, прихватила кусок сахару и пряник. Маленький Игнатка отбивался руками и ногами, но за кусок сахара согласился показать горло. Да, конечно, у него ангина (сколько раз сама мучилась). Приготовила полосканье из соли и соды — все, что им когда-то делал Аксенов.

— Погляди у Гришатки голову, Николавна, сдается мне, что лишай у него, — попросила плачущим голосом Акулина.

Гришатка, рыжий, весь в отца, деловито осведомился:

— Сахар дашь? — И, поковыряв в носу, объявил: — И пряник.

— Век буду молить за твое здоровье, — тянула Акулина.

Выручила память: когда-то бабушка лечила Степанидиных ребятишек, именно лишаи лечила. И Нина не очень уверенно произнесла:

— Знаете, иногда помогает клюква.

Акулина обрадовалась и тут же притащила клюкву.

— Вот делайте так, — поучала Нина, раздавливая ватным тампоном на арбузообразной голове Гришатки клюкву.

Вечером Мотря не без ехидства сообщила, что свекруха сама лечила горло Игнатки, смазав его керосином.

Неизвестно отчего, но горло у Игнатки скоро зажило. Каждый день, пробежав босиком по снегу, Игнатка являлся к Нине и требовал пряник, и тут же поспешно разевал рот. Дескать, смотри, не жалко.

Но лишай явно вылечила Нина. Акулина по всей деревне разнесла славу: «Не хуже докторов лечит». К Нине стали приходить за помощью: кто просил «подсобить от изжоги», кто «каплев от живота». Пришлось попросить у мамы лекарств. Та беспокоилась: «Наживешь еще себе неприятности. Не вздумай серьезные болезни лечить. Лекарства с оказией пошлю.»

…Нина на коромысле несла воду, когда увидела Игнатия. Проулок безлюдный — ясно, что он нарочно ее здесь подкараулил. Низко поклонился и, опустив голову, проговорил:

— Нина Николавна, не серчайте вы на меня. Не со зла вас обидел. Спьяну чего наш брат не наболтает. А вы вот моими ребятишками не побрезговали.

— Зачем вы пьете? — Нет, на такого Игнатия она не могла сердиться. — У вас же дети, семья…

Не поднимая головы, он пробормотал:

— С того и пью… Кабы… — Игнатий безнадежно махнул рукой и, подняв на Нину глаза, с удивившей ее мягкостью произнес: — Барышня вы, а воду носите красиво — в ведрах-то не плюхается. Кабы все по-другому, — он резко оборвал себя и зашагал к реке.

Он снова повадился приходить за книгами и газетами. Особенно понравилась ему тургеневская «Муму».

— Нина Николавна, кто такой Герасим? — говорил Игнатий. — Почитай, тварь бессловесная, однако, богом обиженный, а без ласки, выходит, и ему жизнь невозможная, — косящий взгляд Игнатия тоскливо блуждал по стенам горенки.

Торжествуя, Нина написала Виктору: «Только теперь я поняла силу и власть книги — она облагораживает душу».

А через день с плачем прибежала Акулина.

— Глянь, Николавна, как энтот ирод надо мной измывается. — Акулина, охая, задрала кофтенку.

На худой сутулой спине Акулины сплошной кровоподтек!

— Хошь бы ты, Николавна, поговорила с моим иродом. Он же тебя так почитает, так почитает, готов на божничку поставить. И не верь ты ему, сладкие слова он могет говорить. — В тоне Акулины Нина, к своему ужасу, уловила ревнивые нотки.

Пришлось пообещать Акулине во что бы то ни стало поговорить с Игнатием, хотя предстоящее объяснение и вызывало у Нины страх. Но Игнатий стал явно ее избегать. Однажды, завидев ее на крыльце — дворы братьев разделяла изгородь из жердей, — Игнатий нырнул в сараюшку. В другой раз Нина отправилась к ним в избу — Игнатий, притворясь спящим, так и не слез с печки.

Вскоре Мотря сообщила:

— Покатил наш гуляка в город. Вот помянете меня — все деньги, что выручит на базаре, пропьет. Сгорит он от ханы!

…Заявился Игнатий, когда Нина одна была в избе. Слышала, как, зацепив табуретку, он выругался. Положив на Мотрину кровать сверток, Игнатий окинул Нину знакомым горячим косящим взглядом и прохрипел (голос, видно, пропил):

— Привез вам от мамаши лекарства. У родителев, значит, ваших гостевал. Поговорил с вашим вотчимом… К вам пришел… Дозвольте книжечку…

— Вот что, — у Нины от негодования перехватило дыхание, — я… я знала, что вы издеваетесь над женой… Но такого?! Если еще тронете ее хоть пальцем, я заявлю в милицию! Так и знайте!

На лице его, как маска, застыла ухмылочка, глаза налились кровью. Потеряв над собой власть, Нина крикнула:

— Убирайтесь отсюда!

Что-то бормоча, странно косолапя, он вышел.

Не успела прийти в себя от пережитого волнения, как услышала истошные крики во дворе. Бросилась из избы и на пороге столкнулась с Никитичной, простоволосой, в слезах.

— Пойдем девонька, — Никитична схватила Нину за руку, — убивает он Акулину! Бежи за мужиками!

В распахнутую из сеней дверь Нина увидела Акулину. Она лежала у порога своей избы, правая рука ее неловко подвернута, платье изорвано, лицо залито кровью.

Игнатий, сбычив голову, шел к плетню.

— Ой, ноженьки мои, — запричитала Никитична, — сдвинуться с места нет сил… Зови, Николавна, мужиков! Убьет он ее, — старуха плюхнулась на лежащие в сенцах дрова. Нина почувствовала: и у нее ноги точно приросли к порогу.

Игнатий, выломав из плетня орясину и пьяно бормоча, двинулся к Акулине.

Что-то толкнуло Нину, что-то подхватило и понесло: она не перелезла, а перелетела через низкую ограду, разделявшую дворы братьев. Подскочила и схватилась обеими руками за орясину. Сивушный перегар ударил в лицо. Впервые так близко увидела глаза Игнатия — дикие, налитые кровью.

Легким движением Игнатий стряхнул ее, как котенка. Нина провалилась в сугроб.

— Ой, люди добрые, помогите! — голосила Никитична.

Нина выкарабкалась из снега, в два прыжка догнала Игнатия и повисла у него на руке.

— Не замай, — пробормотал он, глядя на нее бешеными, невидящими глазами.

— Прошу вас… прошу вас… Ну не надо… Ну голубчик! Ну голубчик!.. — повторила Нина, не выпуская его руки с орясиной из своих рук.

В пьяной сумрачности его глаз мелькнула искорка сознания. Игнатий вдруг увидел ее.

— Чистенькая. — Выпустив орясину, он схватил Нину за косы и, запрокинув ее голову, наклонился над ней. То ли истошный крик Никитичны: «Не тронь девку!», то ли страх и отвращение, которое он прочел на лице Нины, подействовали на Игнатия, но он отпустил ее и почти трезво произнес: — Не боись, силком не стану!

Спотыкаясь, побрел со двора.

— Куды ты, ирод! — надсадно закричала Акулина. — К Миронихе своей! Уж добей меня, добей, окаянный!

Пока Мотря со свекровью обмывали и переодевали Акулину, Нина пылко убеждала Акулину разойтись с Игнатием: не должна ни она, ни дети терпеть такое издевательство. Можно уехать в город и устроиться там на работу. Она знает одного женорга, товарища Анфису, та непременно поможет.

— Не говори, что зря, Нин Николавна, — строго сказала Никитична, — где ей с такой семьищей прожить в городе, без своей-то избы и коровы…

Игнатий явился домой на другой день к вечеру и завалился спать. Встал тихий, с Акулиной по-хорошему, поехал с сынишкой по дрова — все это сообщила Мотря.

В избу к брату Игнатий не заходил, за газетами и книгами присылал ребятишек. Завидев Нину, снимал шапку и низко кланялся. Нина отвечала, не поднимая глаз, и торопливо проходила мимо.

Акулина забегала похвастаться:

— Мой-то ребятишкам пимы подшил. Прялку новую изладил.

— Он ведь как трезвый, так руки у него золотые, — подтвердила Мотря, — что хошь наладит. — И со злорадством сообщила: — Энта, сучка-то, Мирониха, давеча встретила меня и грит: «Передай Акулине — никуды от меня Игнатий не денется». Про кулаков пишут в газетах, а она самая что ни на есть кулачка. Ей и посеют, и покосят, и домой привезут. Все на самогонку купит.