Елена Коронатова - Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва

Постепенно веселье налаживалось. Пригнув голову к мехам, гармонист наяривал частушки. Девки вытолкнули па круг Надьку. Она пожеманилась для интересу и пошла по кругу, выстукивая дробь коваными сапогами на высоком подборе. Приятным голоском Надька пропела:

Не хотела я плясать,Не хотела топнуть,Для такого гармонистаЯ готова лопнуть.

Надьку сменила чернявая Фроська, ни капли не смущаясь разношенных сапожишек, она старательно выбивала дробь:

Гармониста любить —Надо чисто ходить,А зас…кой такойНе полюбит никакой!

Девки выходили одна за другой на круг и, выбивая ногами немыслимую дробь, выкрикивали частушки с каждым разом хлестче и хлестче. Нина почувствовала, как у нее горят уши. Вот оно, «похабство», про которое говорила Никитична. «С ними необходимо поговорить. Как не стыдно! Ведь девушки!» Покосилась на Мотрю — улыбается. Привыкла, наверное. Казалось, что про свою учительницу все забыли. Но вот один парень похабно выругался, и Кольша крикнул парню:

— Эй, ты! Прикуси свое жало!

— А ты что за начальник!

Где-то она видела этого длиннорукого и длинноногого парня, но где, не могла вспомнить. На ликбез он не ходил. Кольша показал длиннорукому увесистый кулак: «Этого не хотишь?» — и тот утихомирился.

Парни все чаще покидали избу, а возвратясь, садились к своим симпатиям на колени. Они не очень-то церемонились. Девки взвизгивали…

Больше Нина выдержать не могла, шепнув Мотре: «Пошли», первая стала пробираться к выходу. Они прошли через сенцы, где парни, матерясь, пили самогон.

На улице с наслаждением втянула в себя колючий, морозный воздух. Тишь в деревне. Только слышно, как гудит тайга. Вспомнила, что по ночам на поскотину забредают голодные волки, и что-то медленно стало стынуть у нее в груди. Все бросить. Уехать домой… Но как потом смотреть в глаза Петренко? Барышня заскучала в деревне!

Снова сиди весь вечер одна в горенке. Сиди и кукуй. Нина забралась в кровать, подвинула табуретку поближе и поставила на нее лампу. Самое отрадное — взяться за письмо Виктору, но только утром отправила ему длиннющее послание. Давно не писала Петренко. Но что ему написать? Как сегодня парни и девки веселились на посиделках, а она, Нина, им мешала?

Потушила лампу, укрылась с головой одеялом, чтобы скорее согреться и заснуть. Трудно иногда заснуть. А что, если поставить в Лаврушине спектакль? Ведь решила это еще на совещании и забыла! Тогда не станут ходить на посиделки и глушить самогон. Но где взять пьесу? Натка жаловалась, что мало хороших пьес «из советской жизни». Здесь же пьеса нужна про деревню — тогда всех заинтересуешь. Пьесу она напишет сама. Подумаешь, сложно! Ведь одни разговоры. Нечего откладывать в долгий ящик. Пьесу она напишет сегодня же, хоть до утра просидит, а напишет. Навьючила на себя все теплое, что было, и уселась к столу.

Полагала, что к утру с пьесой разделается. Но придумала только сюжет: кулак свою дочку-красавицу хочет насильно отдать замуж за кулацкого сына. Но в дочку кулака влюбляется бедняк. У бедняка мать умирает — надорвалась, работая на кулачье. Кулак выталкивает бедняка, когда тот приходит сватать любимую девушку. Но в конце концов добро побеждает, зло наказано. На следующий вечер начала писать — это оказалось куда труднее. И снова легла под утро. Так повторилось и на третью ночь. Порой наваливалось великое искушение прилечь хоть на десять минут, но боялась проспать до утра.

На четвертые сутки не выдержала: во время занятий присела на подоконник и задремала. Разбудил ее смех.

Кольша, набросив на плечи полушалок, изображал кого-то у доски. Он поправил воображаемую прическу и, склонив голову набок, тонким голосом со знакомыми интонациями сказал:

— Прошу списывать с доски внимательно, без ошибок. — От дружно грянувшего хохота замигала лампа. Смеялась со всеми и Нина.

— Нам необходимо подготовить спектакль, — объявила она. — Кто хочет играть на сцене, пусть останется.

Ушли немногие. Оказалось, сначала нужно было объяснить, что такое спектакль и как это «играть на сцене». Лаврушинцы отродясь не видели ни одного спектакля, ни одной кинокартины. Остались они из любопытства. Нину это обстоятельство не смутило, пренебрегала она и тем, что пьеса не дописана. Пересказала, импровизируя на ходу, сюжет.

Замолчала и услышала, как за печкой бренькает сверчок. Ну хоть бы кто-нибудь слово сказал! Не понравилось им, что ли? Выручила Мотря — сердито тараща глаза, сказала:

— Пиеска куды с добром. Меня-то в Лаврушино сосватали из другой деревни. Так у нас завсегда с городу со спектаклей наезжали.

— А знатно кулацкого сына поперли из женихов, — заметил одобрительно Кольша.

Тут же распределили роли. Кольша пожелал играть кулака, Надька — невесту. Для Ваньши пришлось срочно выдумать роль — он никак не хотел отставать от брата. Беспокоило одно: как артисты выучат роли — они же с трудом по слогам читают. Но оказалось, что роли они выучили с Нининых слов чуть ли не на первой репетиции.

Артисты важничали, соблюдали таинственность, выставляли за дверь посторонних. Только Мотре, как Нининой хозяйке, разрешалось присутствовать на репетициях. Больше всего Нина маялась с исполнительницей роли матери бедняка Груней Кожиной. Среднего росточка, бледнолицая Груня стеснялась, хихикала в кулак в самые неподходящие моменты. И однажды, когда раз Нина пришла совсем в отчаяние, поднялась Мотря. Подойдя к примостившейся на скамейке осовелой Груне, Мотря властно сказала:

— Гляди, как надо. — Повязав голову полушалком, Мотря неожиданно у всех на глазах преобразилась: уголки большого рта страдальчески опустились, на лбу собрались морщины, даже ее яркие глаза как будто потускнели. Тихо, с придыханием Мотря заговорила:

— Послухай ты меня, сыночек родименький, не по себе ты дерево рубишь, — Мотря закрыла лицо концом полушалка и неожиданно запричитала: — Изведут они тебя, окаянные! На кого ты меня, горемычную, спокинешь?

Нина пришла в восторг — это же талант, настоящий самородок! Тем более, что в пьесе таких слов не было — Мотря «от себя» их выдала. Все наперебой принялись уговаривать Мотрю участвовать в спектакле. Мотря, соблюдая приличие, поотказывалась и согласилась.

Дома разыгралась буря. Никитична кричала:

— Где же это видано, чтобы баба вместе с девками и парнями на игрищах выкамаривала!

— А теперича не старый прижим, чтобы баба никуды не ходила! — кричала свекрови Мотря.

— Мужик бы пошел — туды-сюды, а то баба со двора бегает, — не унималась Никитична.

— Равноправия, — всхлипнула Мотря.

Нина попыталась урезонить Никитичну.

— Это же общественная нагрузка.

— Вон ейная нагрузка, — указала Никитична на притихших ребят.

Подал с печи голос и дед-молчальник:

— В ранешнее-то время заголили бы ж… да розгами наддали б, тады знала б, как со двора по шпектаклям бегать.

Мотря в голос рыдала.

Нина обратилась: за помощью к Степану, он молча ковырял шилом хомут.

— Степан Захарович, вы же уполномоченный сельсовета, а мы проводим политпросветработу. Разве вам все равно, куда пойдет молодежь: к Миронихе или к нам на спектакль?

Тугодум Степан долго не отвечал. Мотря, притихнув, сверлила его глазищами. Наконец он заговорил:

— А вы, Нин Николавна, заместо Мотри девку поставьте.

— В том-то и дело, что невозможно заменить Мотрю, она играет лучше всех! Без нее и спектакль не получится. Я в рик написала, — покривила душой Нина, — что это по вашему предложению мы решили ставить спектакль.

Кажется, последний довод подействовал на Степана, и он милостиво разрешил Мотре играть. Нина дала себе слово сегодня же написать Степанчикову.

Настал день спектакля. Подмостки соорудили, сдвинув столы, сшили из половиков занавес, отделив им «сцену» от «зрительного зала». Нашелся грим: уголь, свекла — румяна, мука — пудра. Из пакли сделали усы и бороды.

Зрителей набралось — стоять негде. Кольша слегка переигрывал, нес отсебятину. Но публика была в восторге. «Ей, Кольша! — орали зрители. — Пузу не потеряй». Невеста Надя, оробев, еле выдавливала слова. Но снисходительные зрители громко ей сочувствовали: «Словечка-то, бедной, молвить не под силу». Больше всего успеха досталось на долю Мотри. Бабы вытирали глаза. Но самое удивительное — Мотря голосила, а по вымазанному лицу текли самые настоящие слезы.

Не обошлось и без небольшого курьеза: когда кулак Кольша стал выгонять жениха Серегу Лаврушина, Серегин товарищ, сидевший в первом ряду, одним махом взлетел на сцену с криком «Бей его, холеру!». Самое занятное заключалось в том, что публика решила — так и следует по ходу действия.

После спектакля бабы окружили Нину.

— Завсегда бы так.