Деревенская повесть - Константин Иванович Коничев
В эту ночь он спал дольше и крепче всех. Соседи по общежитию успели умыться, позавтракать, а он себе спал спокойно. И напрасно уборщица, приводя в порядок помещение, осторожно ходила вокруг него, стараясь не разбудить застенчивого деревенского парня. Он лежал как убитый и проснулся около полудня. Долго протирал глаза Терентий, не соображая, где он находится. В общежитии никого уже не было. В раскрытые громадные окна вливался свет сентябрьского солнца. Из огромных корпусов Трёхгорной фабрики доносился глухой шум машин.
«Вот не заказал, чтобы разбудили, проспал, чорт меня побери-то».
Гремя подкованными каблуками прочных яловых сапог, Чеботарёв поднялся.
Выкупавшись в ванне и вкусно позавтракав, Терентий получил в канцелярии пропуск на выставку и для бесплатного проезда — трамвайный билет на целых десять дней. Затем через Кудринскую площадь и Крымский мост он переехал к Нескучному саду. Здесь до революции была городская свалка, а в 1923 году, по указанию Владимира Ильича, расчистили местность для открытия Всесоюзной выставки. Деревня со своими экспонатами занимала в Нескучном саду главное место.
В беспрерывном людском потоке затерялся Терентий Чеботарёв. Глаза его разбегались, не в состоянии сразу надолго на чём-либо определённом сосредоточиться. Проталкиваясь в толпе, приставая то к одной, то к другой группе экскурсантов, он бегал до позднего вечера по всем павильонам. В отделе животноводства его внимание привлекли орловские рысаки, воронежские тяжеловозы-битюги, тучные холмогорские и ярославские коровы. Терентий ходил возле откормленного до блеска гладкого породистого скота, записывал в тетрадку сведения об удойности коров, о скорости пробега рысаков, о весе свиноматок и какой тяжести воз зимой и летом может везти по нормальной дороге словно из бронзы вылитый совхозный битюг. Действие тракторов, пахавших в стороне от павильонов на чернозёмной площадке, произвело на него незабываемое впечатление. Но досадным казалось то, что эти тракторы были привезены из-за границы.
Руководитель группы приезжих крестьян говорил им, что недалеко то время, когда будут у нас свои тракторные заводы и свои тракторы. Будут, ибо это предусматривается ленинским планом кооперации.
Девять суток прожил Терентий в Москве, многое видел, многое слышал — есть о чём рассказать деревенскому люду. Но, кроме всего виденного и слышанного, неизгладимо врезались в память Чеботарёва два противоположных факта.
Однажды вечером, сидя в мягком кресле, в бывшем особняке капиталиста Прохорова, Терентий читал газету «Беднота». Двое других экскурсантов неумело тренькали на рояли, мешая ему читать. У входа, за бархатной портьерой, сдержанным шопотом разговаривали уборщицы с комендантом здания:
— Товарищ комендант, сегодня звенигородские экскурсанты прихватили с собой семь простынь и десяток полотенец…
Терентий отложил «Бедноту» и невольно прислушался к их разговору.
— Как быть, товарищ комендант, осматривать у них мешки и кашавки всё-таки неудобно? Гости, смычка…
Комендант, молодой рабочий с бледным лицом, хмуро посмотрел по сторонам и сказал тихо:
— Я это знаю. Слышал. Но предупреждаю вас: ни единого намёка о пропаже. Из-за двух-трёх несознательных мужиков нельзя же подозревать и обижать порядочных людей. Вы лучше помолчите об этом…
Терентия Чеботарёва этот разговор заставил глубоко задуматься. И было о чём.
Много хорошего, показательного видел Терентий на выставке. Особенно приятно поразила его образцово оборудованная новая, советская деревня с хорошо обставленными квартирами и дворами, с телефонами и электричеством.
«Пройдут годы, десяток, два, — думал Терентий, — и тогда ни черта не останется от старой, как баба-яга, деревни. Тракторов бы побольше. Они перепашут не только межи, перепашут мужицкую душу. Машина всколыхнёт деревню. Машина и грамотность вытряхнут из мужика привычку — тащить всё, что попало ему под руку, и прятать в собственную кашавку».
Терентий вспоминал рассказы крестьян, участвовавших в двух революциях в Петрограде, о том, как среди них находились из далёких северных углов такие «бунтари», которые срезали с роскошной мебели бархат и кожу в царских покоях Зимнего дворца. Но эти поступки ещё можно было оправдать тем, что у крестьян, одетых в серые солдатские шинели, вековая злоба бурлила против тунеядцев, а культура их в лучшем случае была ограничена знаниями из церковноприходской школы, где учили молиться богу и повиноваться царю.
«Эх, деревня-деревня, — тяжело вздыхал возмущённый Терентий. — Семь простынь, десять полотенец!.. Чорт побери! Нельзя же в наше советское время жить так, как жили при царе и капитале, когда считалось удобным схватить человека за горло, задушить его, а потом этой же рукой вымаливать прощение у господа бога…».
На иной лад настроил Терентия Чеботарёва другой факт. Краснопресненский райком партии проводил общее собрание рабочих Трёхгорной мануфактуры. Собралось их около трёх тысяч. Делал доклад директор фабрики. Он говорил, что фабрика скоро в выпуске продукции достигнет довоенного уровня.
— Наш рабочий не идёт теперь на базар с зажигалками или с отрезом ситца. Рабочий — хозяин предприятия, хозяин своей страны, он всё сможет, если захочет взяться за дело… — Директор часто пил воду из стакана и старался перекричать все возгласы и возражения. В президиум сыпались записки.
— Ты скажи, почему зарплата низка? Почему квартиры не ремонтируют? — кричали одни.
— Каково здоровье Ленина? Где сейчас Владимир Ильич? — спрашивали другие.
Терентий сидел с экскурсантами в переднем ряду и, слушая гомон необычайно большого собрания, говорил соседу:
— Порядок! Тоже орут, как на деревенской сходке.
Сосед, кивнув, заметил:
— У нас куда тише бывает…
А директор всё громче гремел:
— Товарищи рабочие, наша революция победила. Мы развёртываем мирное строительство. На Западе идут бои рабочего класса против буржуазии. В отдельных городах Германии созданы советы. Но предатели из Второго Интернационала, буржуазные лакеи — социал-демократы, хотят утопить в крови рабочее движение. Нами, советскими рабочими, должна быть оказана помощь германскому пролетариату…
— У меня шестеро детей, а ты мне — о помощи немцам, — недовольно проговорила женщина, сидевшая позади Терентия. — Вы сначала о нас подумайте…
Рабочие вскакивали на скамейки, на табуреты, выкриками прерывали речь докладчика. Наконец доклад кое-как был доведён до конца.
Директор сел за стол президиума и, обтирая с лица обильный пот, сказал:
— Шумят черти. Говорить мешают. Придётся ещё раз по цехам обсудить…
На этом собрании, в президиуме, скромно сидел бритоголовый человек в холщовой толстовке, в очках и перелистывал записки, поступившие от рабочих. Он наклонился к председателю собрания. Тот не замедлил подняться и объявить громогласно, что слово имеет представитель Центрального Комитета коммунистической партии. И назвал его фамилию. Рабочие шумно рукоплескали. А когда рукоплескания улеглись, представитель Центрального Комитета начал речь:
— Внимание, товарищи! Здесь вот больше трёхсот записок, а вопросов — почти один только вопрос: каково здоровье Владимира Ильича, каково здоровье нашего любимого вождя?! Прежде чем ответить на этот вопрос, скажу
