Тихая заводь - Владимир Федорович Попов
— Три? — переспросил Балатьев, решив, что ослышался.
— А что вы хотите? Четыре тысячи на нем работало, а почти шестнадцать кормилось. Это сейчас девять с половиной осталось в городе. Шли все, от мала до велика. Стариков под руки тащили, инвалидов на колясках везли. Ну а потом… Эх!..
Бражка для этих воспоминаний оказалась для Акима Ивановича слабободрящим напитком. Разлил по рюмкам водку и, хотя гостей не уговорил, в сердцах выпил, лихо запрокинув голову.
— А потом дали прощальный гудок, да такой длинный, что всю душу вымотал. Гудели, пока весь пар с котла не вышел. Гудок гудит, сердце болит… Сроду оно у меня не болело, не знал, с какой стороны находится, а тут будто гвоздь воткнули. Люди ревут в голос. Не только бабы. И у мужиков рожи мокрые. Вот так отгудели, как отпели, и начали разбирать. Я не пошел. Моченьки не хватило…
Аким Иванович надолго замолк, и, чтобы отвлечь его от горьких воспоминаний, Балатьев спросил:
— А с ногами что у вас?
— Суставы болят — силов нет, и в бедре немеет. Спондилез какой-то прицепился… и соли, сказывают врачи, а от него в мои-то года… С тем и жить до скончания века. Эх!..
— А мы с Николаем Сергеевичем только что из Магнитки, — отвела неприятный для Чечулина разговор Светлана Константиновна. — У Сурова дома побывали.
— Да, да, — подхватил Балатьев. — Славный, культурный человек. И жена у него милая особа, нам почти родственница: регистрировала в загсе.
Аким Иванович грустно заключил:
— Было ему сто девяносто четыре года…
— Вот и сравни масштабы, — обратился Балатьев к жене. — Весь завод — сто пятьдесят тонн железа в сутки…
— Сто шестьдесят одна, — уточнил Аким Иванович.
— …а в Магнитке одна двухванная печь дает в сутки более четырех тысяч тонн, полтора миллиона в год.
— Магнитка, Магнитка… — досадливо проворчал Аким Иванович. — Знаете, Николай Сергеевич, какую обиду я на вас держу?
Балатьев принялся копаться в памяти: когда, где и чем обидел он обер-мастера? Жили как будто душа в душу. Может, не так что сказал, не так повернулся, а может…
— Уехал, оставив вас на расправу неприкрытыми? — высказал предположение.
— Нет, мы к тому времени сами прочно на ногах стояли, а что ушли — в вину не возвели. И раньше понимали, что птица вы залетная, а когда за этой птицей еще беспрерывно охотятся… Вы вот о Донбассе написали, о Магнитке написали… О ней ведь, правильно я понял?
— Видите ли, заводы у меня собирательные… — уклончиво ответил Балатьев.
— Какие ни есть, но о больших написали. А вот бы о нашем… Разве не работали мы до седьмого пота, до кровяных мозолей?
— Взыскательно работали, самозабвенно, — подтвердил Балатьев.
Аким Иванович положил на стол ладонями кверху большие, тяжелые, сплошь в синих венах руки.
— Вот посмотрите. Когда работать перестал, а до сих пор кожа задубелая, как подошва. А дела какие делали! Что с вами, что без вас потом. А пульная сколько сил вымотала! Шутка ли — на сырье нашем, с бору да с сосенки собранном, такую чистую сталь выплавлять: Каждую плавку помню, потому как каждая своего подхода требовала. Хоть бы тоненькую книжечку про нас…
Балатьев поймал на себе требовательный взгляд жены — успокой, расскажи. Но он и без этого взгляда успокоил бы — больно уж разволновался Аким Иванович. Даже в минуты тяжелых испытаний не видел его таким.
— Книжечку я уже пишу, дорогой мой соратник, — сказал он. — И не очень тоненькую.
— Ей-богу? — просиял Аким Иванович. — Молодец, широко шагаете.
— И заехал я сюда, чтоб восстановить в памяти и события, и людей, и обстановку. Только учтите, это будет роман; следовательно, события — обобщенные, образы — трансформированные, видоизмененные.
— Ну спасибо, обрадовали старика, — растрогался Аким Иванович, настолько растрогался, что все рюмки перелил. Кстати, и бодростью духа, и крепостью тела, и голосом, который все еще был зычным, не походил он на старика. Даже седина пощадила его. Пробивалась неровно, местами.
Снова пустились в воспоминания. Многих перипетий борьбы с Крохановым Аким Иванович не знал, о многих кознях Балатьев услышал от него впервые. Было, забегал Чечулин вперед, в область не столь интересную, и тогда Николай Сергеевич направлял беседу в нужное русло — к заводским событиям сорок первого года. Он по опыту знал, что, если беседа завязалась, самое важное надо извлечь сразу, пока рассказчик разогрет воспоминаниями и жаждет поделиться ими. Потом, когда он выложится и остынет, трудно бывает вернуть его в прошлое.
В конце концов Аким Иванович прорвался с интересовавшим его вопросом: как удалось Балатьеву справиться со стотонным козлом, который поджидал его в Синячихе?
— Довольно просто и довольно быстро, — ответил Николай Сергеевич. — Два пятитонных крана, конечно, поднять его не могли, а перевернуть — перевернули.
— Оскудел, наверное, умом на старости лет, — смущенно признался Аким Иванович. — Не усек.
Балатьев не заставил его разгадывать задачу, которую в свое время решал сложнее и дольше, чем представлялось теперь. Объяснил:
— Выкопали яму рядом на всю его длину и высоту, зацепили канатами за кран, и сыграл он туда как миленький вверх тормашками.
Такой выход из безвыходного положения привел Акима Ивановича в неописуемый восторг. Он и смеялся, и хлопал себя по коленям, и головой крутил неистово. На сей раз пришлось гостям по его настоянию выпить по рюмочке.
— И еще вопрос, давно на языке у меня торчит, — вкрадчиво заговорил Аким Иванович и примолк на мгновение, собираясь с духом. — Что это вы специальность вдруг переменили, в писатели подались? Спервоначала даже не поверил. Читаю в газете — Николай Балатьев. Ну, думаю, однофамилец, да и тезка к тому же. Гляжу дальше — ба, в Чермызе работал! Стало быть, наш Николай Сергеевич! Так чего это стекло синее на синие чернила поменяли?
— Я как раз черными пишу, — пошутил Балатьев, соображая при этом, как ответить, чтоб и вразумительно было, и в дебри не углубляться. — Наблюдений изрядно накопилось, Аким Иванович, мыслей разных. Счел полезным поделиться… А еще — советского человека показать в полный рост, жизнь заводскую. И если вашему покорному слуге удастся заставить читателя призадуматься о себе, о своем месте в жизни, значит, такая переквалификация себя оправдала.
— А как насчет денег? Говорят…
Балатьев от души рассмеялся.
— Говорят… Мало ли что говорят? Окладов у нас нет. Сдельщина. От выработки, без
