Шесть дней - Сергей Николаевич Болдырев
— Нет, — решительно возразила Лариса, — это я должна была. — Плечи ее поникли.
— Дочь моя меня прогнала… — сказал Ковров. Открыл свою боль и оттого впервые за этот тяжелый день чуть просветлело на душе.
— И объяснить ей ничего нельзя, — сказала Лариса.
— Каторга на всю жизнь… — пробормотал Ковров.
Лариса не стала успокаивать, поняла, что Ковров прав.
— Иван и Майя тебя приглашают, — сказала Лариса, тоже впервые называя его на «ты», — приходи, Алеша, всем нам будет с тобой хорошо. И тебе тоже будет хорошо, — уверенно сказала она. — Иван сказал, чтобы я тебя привела.
— Ладно, — сказал Ковров. — Только не сегодня. Я себя знаю: молчком буду сидеть, всем вам настроение испорчу. Я сам к вам приду…
Они поднялись из-за столика и разошлись по своим рабочим местам, будто ничего и не произошло в этот обеденный перерыв…
После смены Ковров один возвращался с завода. Остановился на стальном мосту перед доменными печами. На этом же месте они когда-то стояли с Ларисой, и Ковров рассказал ей, как не удалась его семейная жизнь и как не смог он найти утешения в беспорядочных своих увлечениях. Странно было вспоминать и ту его жизнь, и тот разговор с Ларисой, в котором он признался ей во всех своих грехах. Может быть, последнее время она потому и была холодна с ним, что никак не могла забыть его признаний? «Нет! — сказал он себе. — Совсем не в том дело». Лариса поняла, что, признаваясь ей, он кончал с прежней жизнью. Не могла не понять. Просто дело в том, что последние дни он сам не обращал на нее внимания. Где-то глубоко в сознании боялся, что она окажется виновницей его разрыва с детьми. Какая же она виновница?.. Свои у нее заботы. И у него свои: дети, с которыми надо как-то разобраться. Что сделаешь, жизнь есть жизнь… Но им обоим, ему и Ларисе, как бы сложна ни была эта жизнь, друг без друга не обойтись. «Нет, не обойтись!» — сказал он себе.
Он стоял, опершись локтем на стальные перила, а мимо него спешили женщины и мужчины, у каждого были свои дела и свои заботы, и лишь некоторые с удивлением оглядывались на человека у перил, смотрящего на выстроившиеся в ряд, оплетенные трубопроводами громадины печей. Ковров вдруг осознал несуразность своей праздной позы на пешеходном мосту, где никто не задерживается, потому что одни идут заступать на смену, а другие торопятся по домам к своим семьям, к своим горестям и радостям. Ковров как-то по-молодому повернулся и зашагал в потоке людей, устремившихся к заводской проходной.
XX
Глубокой осенью Середин вылетел в Москву в сопровождении начальников отделов заводоуправления. Перед отъездом у него не было ни минуты свободной. Дома он сидел допоздна с документами, которые скоро должны были выйти за пределы завода. Вспоминал Нелли в редкие просветы между совещаниями, утверждением разных смет и расчетов, выслушиванием рапортов цехов о выполнении плана. Знал, что Нелли понимает, как он сейчас занят. И от нее тоже требуют соображений о будущем лаборатории. «Ничего, — говорил он себе в такие минуты, — надо потерпеть, а потом я доберусь до нее».
Направлялись к Григорьеву с планами частичной реконструкции цехов по оптимальному, как они считали, варианту. Не латание дыр, а смелое изменение технологии выплавки стали в мощных, так называемых двухванных мартеновских печах, сооружаемых в габаритах старых коробок цеховых зданий. Решить непростую задачу помогла консультация приглашенного на завод Ивана Александровича Меркулова. На первое время после сооружения двухванных печей чугуна с грехом пополам хватит. Шестая домна продолжала выдавать значительное количество металла на холодном дутье. Да и каупер начали ремонтировать форсированными темпами. А позднее подоспеет новая доменная печь.
Меркулов рассказал, с каким трудом ему приходилось «пробивать затор», как он выразился, с ускорением строительства новой печи. Даже меркуловский авторитет и присущая ему железная логика ученого не помогли против обывательского, но тем не менее трудно преодолимого тщеславия тех, кому не давали покоя чужие «лавры». Ведь приходилось преодолевать сопротивление не отдельных людей, а целой организации, которая принялась защищать уже не конструкцию своих инженеров с позиции технических расчетов и доводов науки, а «честь мундира», где не бывает места ни логике, ни научному подходу. Такое сражение выиграть всегда неимоверно трудно. Но как раз к этому времени, говорил Меркулов, в ЦК партии пришло письмо из обкома, о котором Середин уже знал. Споры о том, почему Григорьев не подписал авторской заявки, были прекращены, и спроектированные устройства получили в министерстве Меркулова твердое и окончательное «добро».
Все эти события предшествовали поездке Середина в Москву и избавляли его от необходимости принимать меры для ускоренного строительства печи. Но и без того хлопот должно было хватать. Середин далеко не был уверен, одобрят ли в министерстве предлагаемый путь частичной реконструкции, тем более, что сложность личных отношений между тем, кто консультировал проект — Меркуловым, и тем, кто должен был утвердить его — Григорьевым, была хорошо известна.
С Внуковского аэродрома, не заезжая обедать, начальники отделов отправились по министерским управлениям отстаивать наметки завода, а Середин поднялся к Григорьеву. Помощник, едва увидев входящего в приемную Середина, проводил его до дверей григорьевского кабинета. Наверное, так же встречали работников завода в управлениях, все здесь было наготове для решения деловых вопросов. Ничего не скажешь, четко организована деятельность аппарата.
Григорьев сидел за столом, погруженный в какую-то бумагу, вскинул на Середина взгляд занятого человека, кивнул, указал на кресло перед столом и опять углубился в бумагу. К такому приему Середин не был готов, ему невольно казалось, что все только и должны заниматься делами «его» завода.
В первый момент его охватило беспокойство. Но он тут же сказал себе: что же удивляться, от этого человека всего можно ждать. Разглядывая нахмуренное лицо Григорьева, он постепенно успокаивался. В конце концов хорошо, что деловой, как он предполагал, не очень-то приятный разговор начнется не сразу, можно немного прийти в себя. Интересно, знает ли Григорьев, с какими планами явился к нему Середин?
Григорьев окончил изучение документа, вызвал помощника и молча протянул ему бумагу.
— Я слушаю, — сказал он, поднимая глаза. Взгляд его потеплел и он, видимо, поняв, что Середин ждал другого приема, попытался исправить неловкость, сказал: — Как твое здоровье?
Легкий румянец окрасил его лицо, он смущенно заулыбался.
— Я ничем не болен, — ответил Середин, не желая поддерживать этот «светский» разговор и прощать Григорьеву неласковую встречу. — Ты мне лучше скажи,
