Валентин Катаев - Том 4. Повести
Орловский. Что ты говоришь! Теперь тебе надо хорошо питаться. Аппетит есть?
Тарасов. Ого!
Орловский. Екатерина Васильевна, вы ему побольше какао давайте.
Мать. Да уж вы мне его только отпустите. А уж я… Колечка, вот Сергей…
Орловский. Константинович.
Мать. Сергей Константинович ручается за тебя перед полковником Селивановым. Тебя выпускают.
Тарасов (радостно). Ну?
Орловский. Да. Мы тебя выпускаем. Эх, Коля, Коля! Честное слово, я от тебя этого не ожидал. Сочинять — ты меня прости — какие-то плоские агитки, чуть не частушки, водиться со всякой швалью — с матросней и солдатней, бегать по разным этим губкомам, агитпропам… Зачем? Кому нужно? Разве это дело настоящего поэта? Впрочем, не будем об этом больше говорить. Что было, то было. И кончено. Все забыто. Правда? Курить хочешь? (Протягивает сигареты.)
Тарасов (закуривая). Шикарный табак.
Орловский. Я думаю. Египетские, «Абдулла». Сейчас я тебе напишу пропуск, и можешь идти домой. (Идет к столу, пишет.) Над чем работаешь? А я, брат, за это время выпустил в Крыму новую книжку стихов. На чудесном верже. Смотри. (Достает книжку и подает Тарасову.) Эпиграф из «Возмездия» Блока:
Жизнь — без начала и конца.Нас всех подстерегает случай.Над нами — сумрак неминучий,Иль ясность божьего лица.
Тарасов. Мрачно.
Орловский. Но гениально.
Тарасов. А я бы взял дальше из того же «Возмездия». (Читает наизусть.)
Но ты, художник, твердо веруйВ начала и концы. Ты знай,Где стерегут нас ад и рай.Тебе дано бесстрастной меройИзмерить все, что видишь ты.Твой взгляд — да будет тверд и ясен.Сотри случайные черты —И ты увидишь: мир прекрасен.
Орловский. Мир — прекрасен? Нет, это не для моей книги. Помнишь, из «Пляски смерти»:
Ночь, улица, фонарь, аптека,Бессмысленный и тусклый свет.Живи еще хоть четверть века —Все будет так. Исхода нет.
Юнкер (входит). Господин поручик…
Орловский. Вы видите, я занят.
Юнкер скрывается.
Умрешь — начнешь опять сначала,И повторится все, как встарь:Ночь, ледяная рябь канала,Аптека, улица, фонарь.
Тарасов. Мрачно.
Орловский. Но гениально.
Тарасов. Нет, Сережа, это не гениально. Не гениально, потому — неправда.
Живи еще хоть четверть века —Все будет так. Исхода нет.
Четверть века! Да через четверть века жизнь будет неузнаваема! Мы живем в счастливейшее, изумительнейшее время! Старый мир рушится. Неужели ты не чувствуешь?
Неужели ты не видишь,Неужели ты не знаешь,Неужели ты не хочешьОглянуться и понять?
Надо смотреть в будущее. А ты смотришь в прошлое. В этом вся штука, Сережа.
Орловский. Ну, это нас заведет слишком далеко. (Протягивает Тарасову бумагу.) Подписывай и можешь идти домой.
Тарасов читает бумагу. Мать и Орловский напряженно всматриваются в лицо Тарасова. Мать — с надеждой, Орловский — подозрительно.
Тарасов. Я это должен подписать?
Орловский. Ну да.
Тарасов. За кого ты меня принимаешь?
Орловский. За Колю Тарасова, способного поэта и крайне легкомысленного человека, который наделал массу глупостей. Надо, Колечка, выкручиваться. Пиши.
Тарасов молча кладет бумагу на стол.
Не хочешь?
Мать. Коля!
Тарасов. Мама, это не ваше дело.
Орловский. А ты знаешь, в чем тебя обвиняют?
Тарасов. Не знаю.
Орловский. В коммунистической пропаганде. Имей в виду, что у меня имеются все твои шедевры. (Достает папку «Дело Тарасова» и показывает черновики, бумаги и общую тетрадь.) Знаешь, что это значит? Это военно-полевой суд и смертная казнь.
Тарасов. Пугаешь?
Орловский. Предупреждаю.
Мать. Он не знает, что говорит! Не слушайте его! Коля, умоляю тебя… Ведь все было так хорошо, сидели, разговаривали, читали стихотворения…
Тарасов. Мама, успокойтесь. (Орловскому.) Купить меня хочешь?
Орловский. А что? Может быть, ты уже куплен? Ах да, я и забыл — за советский паек, по ржавой селедке за строчку.
Тарасов. Замолчи! Замолчите, я не желаю с вами разговаривать.
Мать. Только не ссорьтесь. Умоляю вас, не ссорьтесь.
Орловский. Вы забываете, кто из нас арестован. Встать!
Тарасов. Вот, вот. Это ваше настоящее лицо. Вы не поэт, а золотопогонник.
Орловский. Большевик!
Тарасов. Ага, сообразил? (Разрывает бумагу и бросает в корзину.)
Мать. Коля, что ты делаешь?
Орловский. Хорошо. Вы сами этого захотели. (Подходит к столу и нажимает кнопку звонка.)
Входят юнкера.
Взять. В тринадцатую камеру.
Мать. Коля, что ты сделал! (Бросается на колени перед Орловским.) Простите его! Пощадите его, пощадите. Он же мальчишка. Скажите, чтобы его не уводили! Скажите!
Тарасов. Прощайте, мама.
Юнкера ведут Тарасова к двери.
(В дверях, Орловскому.) Бездарность.
Тарасова уводят. Мать рыдает.
Орловский. Мадам, я сделал все, что было в моих силах. Простите. Я занят. (Кричит.) Проводите даму.
Слышен крик Тарасова.
Камера с арестованными большевиками. Среди арестованных Оля, солдат, пожилая интеллигентка и другие. Дверь распахивается. Тарасов с кровоподтеком на лице влетает в камеру и падает на товарищей.
Оля. Тарасов! И ты?
Дверь захлопывается.
Кабинет Орловского Орловский у окна.
Орловский.
Ночь, ледяная рябь канала.Аптека, улица, фонарь…
Улица. Фонарь. Аптека. Рассвет. По пустынной улице ведут осужденных под конвоем.
Внутренность аптеки. Гуральник и дочь в халатах делают лекарство. Они смотрят через окно с накладным орлом на улицу и видят, как ведут осужденных. Среди них они узнают Тарасова и Олю, которые идут рядом, обнявшись. Кроме Оли и Тарасова, в рядах осужденных — солдат, пожилая интеллигентка, комсомолец Вайнштейн. Впереди вахмистр на лошади. По бокам — конвойные. Сзади на извозчике юнкер с пулеметом.
Проход осужденных по улице. Медленно. Небольшой предутренний дождик, туман. В рядах осужденных — Тарасов и Оля, обнявшись.
Через окно аптеки на них смотрят Гуральник и его жена.
Жена. Ты видишь?
Гуральник. Вижу.
Жена. Куда их ведут?
Гуральник молчит.
Почему ты молчишь.
Гуральник. Вот Тарасов.
Жена. Где, где?
Гуральник. Вон…
Жена. Арон, куда их ведут?
Гуральник. Замолчи.
Жена. Такие молодые!..
Гуральник. Замолчи!.. Или я… Или я не знаю, что сделаю. (Слезы текут по его лицу.)
Идут по улице Оля и Тарасов.
Тарасов. Вот и жизнь прошла, Олечка…
Неужели и жизнь отшумела,Отшумела, как платье твое?..
Оля. Тебе страшно?
Тарасов. Страшно. А тебе?
Оля. Представь себе, не страшно. Я не верю… в это.
Конвойный. Эй, там, не разговаривать!
Тарасов. Мы могли бы так любить друг друга… Ах, гады, гады!..
Оля. Еще ничего не известно.
Тарасов. Эх, что говорить!
Движение осужденных по городу — панорамой. По дороге попадаются одинокие прохожие. Они останавливаются. Это рабочие, идущие на работу. Они поворачивают и идут за осужденными по тротуару. Они накопляются. Их уже кучки, их уже небольшая толпа.
Вахмистр. Разойдитесь!
Никто не расходится.
Процессия доходит до того перекрестка, где в день Первого мая стояла арка. Ее остатки стоят и сейчас. Жалкие остатки.
Оля. Арочка наша. Помнишь, какой день был? Эх, до чего обидно!
Тарасов (безучастно). Да. Обидно.
Оля. Коля, возьми себя в руки. Еще ничего не известно.
