Высокий титул - Юрий Степанович Бобоня
— Эстетического?
— Ну!
— Заставить человека полюбить и ценить все прекрасное, вызвать у него это чувство!
Голомаз хлопнул себя ладонями по ляжкам:
— Скажи-ка!.. Сорок лет у своей Марьи Маркеловны дрессирую это самое чувство, а она… — Он достал из кармана галифе часы-луковицу и щелкнул крышкой: — Не с тобой бы мне такие разговоры вести, да уж к слову пришлось… — И зычно: — Василий!
Я моргнуть не успел, как на пороге кабинета беззвучно обозначился Васька Жулик:
— Тут я!
— Сколько метров холста мы брали в сельмаге для утепления дверей в сельсовете и подведомственных ему учреждениях?
— Сорок два метра и семнадцать сантиметров! — отчеканил тот.
— Где он?
— В конюшне, рядом с новыми вожжами висит!
— Немедленно пойди туда с товарищем Ловягиным и отрежь ему на… синтетические расходы тридцать метров и семнадцать сантиметров. Остальное — на место!
— Я завсегда!
Голомаз хотел сказать еще что-то, но не успел. По крыльцу простучали быстрые легкие ноги, дверь распахнулась, и в кабинет влетела Дина. Она положила на стол председателя ключи от культмага, заложила руки в карманы своего синего халатика, уставившись на Голомаза. Я не знаю, что видел своими воловьими глазами Семен Прокофьевич, но я увидел распаленное девчоночье лицо, на котором робко проступали слегка припудренные веснушки. И еще я увидел глаза. Не ярко-голубые, не с броской синевой, а, как тень на снегу, и очень человеческие…
Что-то засосало под ложечкой, и я на мгновение вдруг услышал собственное сердце.
Дина прищурилась и молчала. Председатель сельсовета еще больше набычился, покраснел, туго сцепил зубы, выкатив до предела глазищи. Так они и застыли на самую малость, а потом Голомаз спросил:
— По-ч-чему без разрешения?
Но Дина ответила тоже вопросом:
— А почему печи топить раньше времени запретили, товарищ Голомаз? — Чуть надломленные у висков Динкины брови взметнулись кверху.
Голомаз приосанился:
— Официального решения я не принимал, товарищ Калугина!.. Была такая устная установочка всем руководителям учреждений, в том числе и председателю сельпо товарищу Ворохову… Вы ему докладывали о создавшемся положении?
— По пять раз на день! Кстати, у себя в кабинете Ворохов установочкой вашей не воспользовался! Сидит за столом, как этот… ну, вылитый вы!.. Сидит и руками разводит: «Ташкент, мол, на дворе!» Тогда я и говорю ему…
Семен Прокофьевич вдруг зацыкал всеми зубами, заслонился руками от Дины, так что она сразу замолчала, быстро перелистал добрую стопку листиков на настольном перекидном календаре и ткнул пальцем в черную цифру:
— В этот день, товарищ Калугина, состоится очередная сессия сельсовета, тогда и…
— Это ж… бюрократизм! — крикнула Дина. И даже сапожком притопнула.
— …Тогда вы поймете, комсомолка Калугина, — Голомаз придал своему голосу необычайную торжественность и как-то мстительно сощурил глаза, — бюрократ я, как вы соизволили меня оскорбить, или не бюрократ!.. Оскорбить меня, который еще совсем мальчишкой вместе со своими ровесниками, в семнадцатом году махал шашкой и флагом!.. Махал ради того, чтобы таким, как вы, — он кивнул на ключи культмага, лежащие на столе, — доверили завоеванное добро!.. За это ли я махал шашкой, а?
Дина опустила голову очень низко, потому что до слез, должно быть, покраснела, и с отчаянием спросила:
— А до сессии? Замерзать, да?
Голомаз глубоко вздохнул и ответил с горечью:
— До сессии, товарищ Калугина, я никакой директивы спустить Ворохову не могу…
И тихо стало в кабинете. Так тихо, что было слышно, как позвякивают медали и значки на груди Голомаза, которые он немедленно стал протирать, да сопит и шарит у себя по карманам Васька Жулик…
Втроем мы вышли из кабинета. Васька предложил:
— Пойдем, отпущу материю!
Дина все еще нервничала:
— Нет, какой, а!.. Да на него писать надо в… не знаю куда!.. И напишу!
— Пойдем, что ль! — торопил Васька. — Опосля напишете!
— Дочка! — окликнула Дину стоявшая на крыльце давешняя старуха. — Я счас письмо получила от внучека Саньки, а прочитать не умею… Уважь, а?
Дина осталась с ней, а мы с Васькой пошли в конюшню.
Конюшня больше походила на хозяйственный склад. Стойло для Рюрика занимало лишь один ее угол. Остальной метраж занимал кирпич, сложенный аккуратными штабелями, пакеты шифера, ящики и доски-сороковки.
Васька сдернул с перекладины штуку холста и принялся отмерять от нее нужный кусок кнутовищем. Он уверенно мерял, Васька, потому что заверил, что его «измеритель» — сам продавец хозмага Захарушкин. Я ткнул ногой ящик с гвоздями:
— Ну и добра у вас здесь!
— А как же! — важно отозвался Васька. — На то он и поставлен, товарищ Голомаз!.. Только к осени тут ничего не будет, по кирпичику, по шиферинке, по гвоздичку — все уплывет, и не к бабке Беснихе, что ноне шиферу домогается! Понял?
— Это почему ж бабке шиферу не достанется? Куда уплывет-то?
— На кудыкину гору! — хмыкнул Васька. — Крыша-то у бабки всамделе худая, да разве так просят! Шифер по-людски просить надо, — Васька щелкнул себя по кадыку, — а не заявления на него писать!.. Их, заявления, куда пишут? Их пишут в милицию — там завсегда учтут и разберутца!..
Васька ловко швырнул остаток холста на перекладину:
— На, неси и развешивай на видных местах!.. Заговорились мы тута…
Меня догнала Дина. В руках она держала письмо и фотокарточку.
— Послушай, Степ! Бабке этой шифер нужен, а Голомаз не дает! А у нее внук, которого она воспитала, как мать, в армии служит — вот от него письмо. Она дала. Ты погляди!
С фотографии из гермошлема на меня смотрело курносое личико паренька. Остальное дополнял скафандр.
— Ай да космона-а-авт! — улыбнулся я определив халтурную декорацию бродячего фотографа. Но — очень похожую декорацию.
— Ну! — прыснула Дина. — А самое интересное в письме! Слушай: «Служба моя, баушк, трудная. В каких частях служу — писать не положено. А недавно побывал там, где и немота, и глухота, и не покурить, не… (следующее слово было жирно зачеркнуто). Скоро буду дома. Дам телеграмму…»
Дина перестала читать, спросила:
— По-твоему «немота» и «глухота» — где?
— Н-ну, в подводном танке, например, а может…
— Знаешь что-о! — вкрадчивым голосочком протянула Дина. — Надо показать Голомазу фотографию и письмо!.. И вообще, насчет космонавта намекнуть, а? Тогда…
— Он даст бабке шифер! — уловил я Динкин замысел.
— Договорились! И… куй железо, пока горячо! Иди к Голомазу и «пробивай» шифер, ладно? А вечером в клубе мне расскажешь…
Ну как я мог отказать ей?..
Я вернулся в председательский кабинет. Семен Прокофьевич был занят. Он ловил крупнющую зеленую муху на окне и не заметил моего вторжения, хоть я предварительно и стучался.
Муха не давалась. Она сновала с «глазка» на «глазок», потом перелетела на другое место и потащила за собой семипудовое тело председателя.
