Владимир Двоеглазов - Ищу комиссара
— Как не признаешь? — удивился Костик. — Костик я, Костик Николай! Из милиции!
— Ишь чё, — пробормотала старуха. — Вовсе уж слепая стала. Я уж, грешным делом, погрезила: не Васька ли? Дак рановато бы…
— Ваське да, рановато, — согласился Костик. — Ваське бы еще сидеть да сидеть.
Старуха неуверенными, замедленными движениями поправила на плечах шаль и, обдумывая сказанное Костиком, продолжая глядеть на него невидящими серыми зрачками, спросила:
— Уж не убег ли?
Костик вздохнул.
— Убег, — просто ответил он. — Убег, бабуся, и собаки не гавкнули.
— Ишь чё, — сказала старуха и надолго задумалась, будто заснула стоя. Костик не мешал ей. Старуха соображала трудно, но, должно быть, теперь уже окончательно поняла, зачем пришел Костик Николай из милиции. — Ишь чё, — повторила она. — Дак чё бы ему прямо-то не сказаться…
— Кому — ему?!
Ответить старуха не успела: сверху послышался какой-то шум. Костик поднял голову и растерянно заморгал короткими ресницами: в проеме чердачной двери, ярко освещенный желтым осенним солнцем, весь усыпанный пылью и опутанный вековой паутиной, стоял заведующий пошивочной мастерской КБО Липатий Львович Ветцель.
— В-вы?! — изумился Костик.
— Он, — бесстрастно подтвердила старуха. — С обыском пришел.
— С каким обыском?! — вскричал Костик. — Кто с обыском?!
— Я, — дребезжащим голосом сознался Ветцель и покачав белой, в свалявшейся паутине, головой. Затем медленно стал спускаться по лестнице. — Что же… старый я дурак. Последняя сволочь. Проклятый гад… — Костику казалось, что эти слова произносит кто-то третий: Ветцель так ругаться не мог. — Подлец высшей марки. Чтоб меня на том свете черти в гробу крючьями так ворочали, как я тут…
— Ишь чё, — удивилась старуха.
Ветцель сказал:
— Добрая вы женщина. — И разрыдался окончательно.
Костик сел на выскобленную дожелта ступеньку крыльца.
10
Магнитофон фирмы «Телефункен» канул как в воду. Алиби спившегося инженера Сипягина было установлено: осуществить почти одновременно кражу нескольких мешков цемента и магнитофона он вряд ли сумел бы и, главное, вряд ли пошел бы на это. Дактилоскопическая экспертиза, как и следовало ожидать, ничего не дала.
Повторные допросы потерпевших — вертолетчика и его жены — с настоятельными и многократными предложениями вспомнить, что еще похищено из квартиры, также не принесли положительного результата. Жена вертолетчика выразила даже удивление по поводу «мелочности» Редозубова, решительно заявив, что если даже что-то еще и похищено, то ей ничего не нужно, кроме магнитофона, так как исчезновение именно этого последнего чрезвычайно огорчило их мальчика, недавно вернувшегося из Артека.
Между тем знай Редозубов с самого начала, что кроме магнитофона похищены две многоцветные шариковые ручки, сломанная зажигалка в виде пистолета, коробка из-под монпансье с рыболовными крючками и несколько оловянных солдатиков, — знай он это с самого начала, розыск вряд ли затянулся бы на полторы недели. Все эти мелкие, не имеющие практически ценности предметы (по сравнению с нетронутыми вещами в квартире вертолетчика) неопровержимо указали бы на то, что кражу совершили малолетние. Но, к сожалению, выяснилось это лишь после того, как их обнаружили.
Чиладзе на третий день после кражи вылетел в область на совещание в УУР, Костик ездил по району; Шабалин же, замученный отчетами по итогам девяти месяцев, обратил внимание на кражу лишь тогда, когда, подбивая процент раскрываемости, просматривал нераскрытые дела и прикидывал, что еще можно раскрыть в ближайшие два-три дня, с тем, чтобы проделанная работа вошла в отчет. Выслушав соображения Редозубова по поводу спившегося инженера, просмотрев короткие справки о беседах с жителями близлежащих домов, Шабалин, перелистывая тоненькое дело по «Телефункену», спросил:
— Всё? А это что тут у тебя в плане еще записано… проверить подростков… Хайма?..
Редозубов смешался. Совсем недавно он был свидетелем того, как Шабалин отчитывал лейтенанта Комарова, просматривая составленный им план оперативно-розыскных мероприятий: «Версии должны быть дельные, достоверные, реальные! А у тебя что? Дым! Дунул — и нету! Для счета! Для создания видимости, что ты чем-то занимаешься!» Редозубов не без основания полагал, что версия с мальчишками, записанная им на всякий случай, вызовет подобную же реакцию начальника ОУР. Однако случилось обратное. Едва уяснив, в чем дело, Шабалин заявил:
— Хайма? Это интересно! Его старик называл? Этим деятелем надо заняться немедленно!
Еще более неожиданными для стажера были дальнейшие действия Шабалина. Сняв трубку и набрав номер, начальник розыска вступил в странные переговоры с инспектором детской комнаты Савиной:
— Валентина Александровна? Я вас приветствую. Шабалин. Вы не могли бы сейчас подойти на минутку?
Уже одно то, что он назвал инспектора ДКМ на «вы», говорило о многом. Редозубов понял, что невольно оказался вовлеченным в какие-то особые, возникшие не вчера и не позавчера отношения начальника ОУР и инспектора детской комнаты. Выслушав пространные объяснения Савиной, доказывавшей, по-видимому, почему она не сможет явиться в отдел даже на минутку, Шабалин с глубоким вздохом продолжал:
— Болеете? Ах, какая жалость… Да нет, ничего особенного, Валентина Александровна. Так, пустяковая кражонка… Да, кажется, ваших деток работа… Да нет, мелочь… — Он прикрыл ладонью микрофон и быстро спросил: — Сколько маг стоит?
— Пятьсот пятьдесят, — ответил Редозубов.
— Мелочь, — повторил в трубку Шабалин. — Пятьсот пятьдесят… Да, конечно, рублей — не тысяч… Для детской комнаты это не кража, я понимаю. Не стоит внимания, Валентина Александровна. Ну, извините, что побеспокоил! — Он положил трубку и, довольный произведенным эффектом (после сообщения о размере кражи на той стороне связи воцарилось подавленное молчание), сказал: — Вот так всегда! Детки квартиры чистят, а детская комната — болеет!
Быстро уложив в сейф дела, прошнурованную черновую тетрадь и тоненькую папку по «Телефункену», он встал из-за стола, взглянул на часы — время шло к обеду — и, махнув рукой, словно говоря этим, что ничего не поделаешь, придется и сегодня без обеда, произнес:
— Поехали!
Они направились в дежурную часть. Желтого «газика» на месте не оказалось: его забрал уехавший по вызову на семейный скандал оперативный дежурный. Помощник дежурного предложил Шабалину обшарпанный, с помятым кузовом, грязно-голубой автозак. Редозубов открыл боковую дверцу кузова, забрался в темное прокуренное нутро и, подстелив купленный утром и не разрезанный еще «Футбол-хоккей», устроился на лавке для конвоя. Шабалин захлопнул за ним дверцу и сел в кабину.
Сидя в гулко громыхающем железными решетками закрытом кузове, Редозубов пытался взять себя в руки и ни о чем не думать, но вместо этого чувствовал, что глубокие сомнения и горькая тоска захватывают его все сильнее.
Он спрашивал себя и не находил ответа, не мог понять: как оказался он в этом пыльном грохочущем нутре добитого автозака, мчащегося по ухабам неизвестно куда, а главное — непонятно зачем? Неужели в том и состояло его, Редозубова, жизненное предназначение, чтобы вот так, сорвавшись с места, даже не пообедав, ехать за каким-то «Телефункеном», чтобы успокоить какого-то Игоря, вернувшегося из Артека и не нашедшего одной из своих игрушек? Для чего же он закончил автомобильный техникум, потратил столько бессонных ночей, изучая уравнения критической устойчивости, вычерчивая графики динамических систем и нагрузочных режимов, вникая в структурные формулы крекинг-бензинов и дистиллятных масел? Для чего провел столько напряженных часов и дней у стендов технической диагностики и в смотровых канавах? Неужели все это нужно было только для того, чтобы теперь, забыв про все, мчаться сломя голову за каким-то Хаймой?
Редозубов вдруг понял, что всегда, во все важные, переломные моменты своей жизни он, оказывается, шел на поводу у каких-то посторонних людей, руководствовавшихся исключительно личными или, вернее, ведомственными соображениями, нимало не интересовавшихся мнением самого Редозубова и, уж конечно, менее всего заботившихся о его судьбе.
За примерами далеко ходить не приходилось. Так, мечтая попасть в автомобильные войска и имея, казалось бы, для осуществления своей мечты все основания, он без возражений принял предложение капитана-пограничника только потому, что тот заявил, будто такие парни, как Редозубов, позарез нужны на границе. И когда на другой день у Редозубова спросили, где он хотел бы служить, капитан-пограничник, не дав сказать и слова, заявил, что вопрос, по его мнению, следует считать решенным: парень желает служить на границе, и он, капитан, может это только приветствовать. Самое же обидное заключалось в том, что, встретив Редозубова незадолго перед демобилизацией, капитан пограничник (вернее, он стал к тому времени уже майором), кивая на знаки воинской доблести и на две медали, украшавшие грудь Редозубова, воскликнул:
