Вера Морозова - Дом на Монетной
Медленно ползет время. Как самую радостную музыку, слушает она дыхание мальчика. Пора. Гноя нет. Осторожно ввела тонкую трубочку из петушиного пера. Радость! Воздух проходит. Расправила затекшие руки, взмахнула ими… Опять принялась держать, боясь, чтобы не затянуло трубочку. И такие случаи бывают! Конечно, можно было бы доверить ее Савелию, но уж лучше сама. Пускай он смоет кровь, а то жену испугает. Да, нужно же мать позвать.
Женщина вошла на цыпочках. По счастливым лицам, по наступившей тишине поняла, что смерть миновала. Мария ласково кивнула:
— Живой Васятка! Спит… Скоро совсем будет хорошо! — И, заметив слезы на ее глазах, с досадой сказала: — Живому пристало радоваться, а ты отпеваешь… Не гневи судьбу! Лучше нагрей побольше воды да прибери в хате. Скоро молочка дашь. Мне нужно как следует отмыться, а то других ребятишек перезаражу… Федора на эти дни возьму к себе.
Мысль о том, что она сама могла заразиться, ее не тревожила.
Книгоноша
Уходили на рассвете. На востоке разгоралась ярко-красная полоса. На узорчатые ели, синеющие на горизонте, взгромоздилось солнце. Угасал на западе серебристый рожок месяца. Солнце надвигалось на сиреневые тучи, все шире и шире разбрасывая ослепительный сноп лучей. Потянул прохладный ветерок, пошептался с березой у развилки дороги и затормошил верхушки деревьев. Все яснее проступали очертания леса, все больше разгорался розовый свет. Запетляла проселочная дорога, сливаясь вдали с лесом. Разверзлась синь небес, и поднялось могучее солнце, окутывая розовым туманом поля и долы. Запели птицы. Зарождался новый день.
Мария опустила на землю мешок, затянутый веревкой, и радостно встречала новый день. Из-под ситцевого платка, заколотого под подбородком булавкой, падала густая русая коса. На домотканое платье с широкой оборчатой юбкой накинута клетчатая шаль. На ногах легкие шерпуны из веревок.
Рядом с Марией присела пожилая крестьянка с обветренным широкоскулым лицом. На правой щеке темнело родимое пятно. Клетчатая шаль, как и у Марии, перевязана на груди крест-накрест. Женщина поправила загорелой рукой седые пряди волос, выбившиеся из-под платка. Перехватила узел.
— Благодать божья! — Женщина перекрестилась и ласково поглядела на девушку, поежившуюся от утренней свежести. — Опять в Обнищаловку?
— В Обнищаловку, нянюшка! — Девушка приподняла ее узел. — Не тяжело ли?
— Что за тяжесть?! Не след идти в Обнищаловку. Староста лютый, пес цепной. Прости меня господи! Не заподозрил ли недоброе? Пойдем, моя ласточка, в Красавушки. Там сродственники. Отоспимся опосля дороги. Холодного молочка отопьем из погреба. — Женщина терпеливо уговаривала Марию. — Шестой день в дороге. Ноженьки-то все отбила, да и спать по сеновалам несладко. А тут еще беспокойство…
— А далеко ли до Красавушек, нянюшка?
— Семь лет невестка в хате, а не знает, что кошка без хвоста! — На улыбчивом лице удивление. — Да верст десять, кто ж их мерял!
— Ну вот, Матрена-мамушка, и сама-то толком не знаешь. Говоришь: сродственники! — добродушно передразнивала ее Мария. — Ну, пойдем, не ленись, старая!
— В ногах правды нет. Зря изводишь себя, милая! В Обнищаловку вправду идти боязно. Береженого бог бережет! Заарестуют ироды проклятые! — Матрена сердито сдвинула брови.
— За что же тебя заарестуют? У страха глаза велики! — засмеялась Мария, на щеках запрыгали ямочки. — Заарестуют…
— Да разве ж я за себя боюсь?! Кому я нужна! За тебя сердце изболелось. Уж скорее бы к себе вернулись. Спаси и помилуй нас, грешных! — Матрена широко перекрестилась. — Пойдем в Красавушки! В деревне на Тихвинской обетный день. Посмотришь ихних девок, с мужиками потолкуешь. Помещик там праздник Костромы устраивает… Моим старым ногам дашь покой…
— Ну хорошо, старая! Только знай: в следующий раз по селам пойду одна. Да и трудно тебе вышагивать эти длинные версты. — Уступила Мария, целуя ее в морщинистые щеки. — Одна, обязательно одна!
— Видно будет, — уклончиво ответила Матрена, подавая мешок, и неожиданно заключила: — Пока жива, одной не ходить! На моих руках выросла. Вместе будем бедовать, а за то, что уважила старую, спасибо!
Помещичий дом возвышался на пригорке. Сквозь пушистые липы красовалась белая изгородь. В старинном парке на виду часовенка с золотым крестом. Желтели дорожки, посыпанные песком.
Чугунные ворота барского дома распахнуты. В воротах казачки в сафьяновых сапожках. Управляющий. Тучный. Насупленный. Пугливо заходили в усадьбу парни. За ними гуськом— девушки. Низко кланялись на три стороны. На поклоны управляющий не отвечал. Мария с нянюшкой нерешительно остановились в воротах. Управляющий повернулся к ним:
— Чьи?!
— Анисьи сродственницы! — с поклоном ответила Матрена, держа за руку Марию.
— Заходи! Что зенки таращите!
На залитой солнцем лужайке топталась молодежь. В беседке, увитой плющом, — господа. Худенькая барышня в кружевном белоснежном платье, сам помещик. Видно, недавно вернулся с охоты. В светлом охотничьем костюме, тирольской шапочке с фазаньим пером. У ног худые борзые собаки с длинными мордами и настороженными ушами. Ременной плеткой барин нетерпеливо постукивал по желтому голенищу сапог.
— Барышня по весну приехала в имение. Господин для нее устроил купальские игрища — похороны Костромы, — за шептала Марии всезнающая нянюшка.
Мария улыбнулась: похорон Костромы, языческого праздника, она никогда не видела. Обычай этот ушел из народа. А помещик в Красавушках решил от скуки его возродить.
Крестьянские девушки отобраны одна к одной: ловкие, красивые. В венках из васильков, в косах яркие ленты. Колыхались белые пышные рукава кофт с искусной вышивкой. Девушки взялись за руки и медленно двинулись навстречу парням. Тихо полилась песня:
А, бояре, вы зачем пришли?
Девушки поклонились и замерли. К ним подходили парни. В расшитых рубахах с широкими кушаками. На головах войлочные шляпы. Парни, наигрывая на балалайках, пританцовывали:
А, бояре, а мы к вам пришли.
Протяжно заговорила дудочка. Девушки поплыли по кругу. Закружились оранжевые, синие, зеленые сарафаны, будто разноцветные колокольчики. Все бойчее притопывали лаптями парни. Нарастала и крепла песня. Красочной лентой замелькал хоровод:
А, бояре, мы невесту выбирать.
В центре хоровода появилась девушка, вся в лентах и цветах. Варвара — известная на всю округу красавица. Пепельные косы до пят. Большие голубые глаза в пушистых ресницах. На матовых щеках яркий румянец. В ушах поблескивали серьги. В красных сапожках. Приподняв точеные руки, Варвара поплыла лебедем по кругу.
Мария смотрела на нее с восхищением. Варвара в сегодняшнем празднике — Кострома-Весна.
Девушки с величальными словами и низким поклоном придвинулись к Варваре. Распустили ее косы, вплели ленты. На шею надели стеклянные бусы. Варвара-Кострома с достоинством кланялась подружкам.
Громче зазвучала песня. Парни окружили девушек, приговаривая:
А, бояре, нам вот эта нужна!
Хоровод расступался. На носилки, увитые лентами, с пением усадили Варвару. Посыпался дождь полевых цветов. Парни, подхватив носилки, понесли их к пруду. Зазвучали дудки, сопилки. Ударили в лукошки, пахнувшие свежим ивняком. Носилки поставили на берегу в осоку. На Варвару-Кострому пригоршнями лили воду.
Все было очень красиво и красочно.
Помещик громко смеялся. Барышня кривилась. Очевидно, все происходящее казалось ей грубым, неинтересным. Снисходительно поглядывала она на отца, прикрывая зевающий рот ладошкой. Передернула худенькими плечиками. Наклонившись к отцу, что-то сказала. Помещик встряхнул головой, крикнул:
— Спасибо! Девкам по кульку конфет и ситцу на кофты! Парням бражку!
Сразу замолкла песня, будто кто-то оборвал струну. Парни стянули войлочные шляпы. Поясные поклоны отвешивали девушки. Лишь Варвара стояла с высоко поднятой головой. По пруду поплыли венки с намокшими лентами.
«Вот и окончено представление!» — грустно подумала Мария.
— Знаешь, паря, у нас скоро царя не будет!
— Брешешь!
— Вот те крест! Не будет! Его заменят выборные по шарам!
— Фью-ю!
— Да обожди свистеть-то! В других странах выбирают по шарам, и у нас так будет. Крестьянам житуха — и податей-то нет, а землица-то наша!
— Вот учудил! Как же без подати?
— Не плати, и баста! Выберем царя из крестьян. Кормить его, а паче сродственников, не будем! А то всякие там принцессы, графья, князья… Каракозов-то хотел убить царя. Да, на нашу беду, спас его ваш костромской картузник!
— Но-но… Бог спас царя! «Жизнь царева в руках божьих!»— так в церкви поют…
