Сабир Азери - В тупике
Кафару слышен был весь этот разговор из его комнаты, он увидел, как усмехнулся вдруг профессор Муршудов, и сразу понял смысл этой ухмылки; чувство стыда, которое он испытывал, обожгло его еще сильнее; Кафар съежился, словно хотел исчезнуть, стать невидимым, прижался к самой стене.
Женщины снова перешли на шепот.
— Это на продукты. Не сердись, это подарок, как сестре. Выйдешь в город, встретится тебе вдруг что-нибудь приличное — ну, там, для себя или для детей… — Гемер-ханум снова заговорила громко, с таким расчетом, чтобы и Кафар ее услышал. Увидев, как смутилась при этом Фарида — ей-то как раз не хотелось, чтобы Кафар знал обо всем этом, все понявшая Гемер-ханум, в душе потешаясь над собеседницей, чуть ли не перешла на крик. — Это все ерунда, сестрица!.. А настоящую услугу мы вам, как родным, окажем месяца через два. Мы с Микаилом уже для себя решили: что бы там ни случилось, а мечта Чимназ в этом году обязательно должна сбыться.
Хоть Фарида и не показывала виду, эти слова ее обрадовали, как раз это-то и Кафару надо было послушать. Она незаметно сунула конверт под скатерть.
— Ну что ж, я, пожалуй, пойду, — объявила наконец Гемер-ханум и встала.
Она поцеловала на прощание Фариду, и той пришлось ответить на этот поцелуй.
— Я об одном только прошу, дорогая, — задержалась Гемер-ханум в дверях. — Все ведь сейчас в ваших руках… Не отдавайте нашего мальчика следователям! Это же такое несчастье, такой позор для нас будет, если нашего мальчика начнут по милициям таскать… К тому же перед самой его поездкой… Как нелепо все… Честное слово, стыдно даже подумать, разве он преступник. Вчера из Москвы звонили, говорят, не сегодня завтра виза будет готова…
«Ну и черт с ней, с вашей визой», — хмуро думала Фарида.
Гемер-ханум наконец замолчала и с надеждой посмотрела на Фариду.
— Н-не знаю… мужа надо бы уговорить… Пока он и слушать ничего не хочет. Они, говорит, сделали меня калекой, заставили в эту летнюю жару валяться в постели, лежу, как в тюрьме. А немного нажмешь на него — сразу нервничает, сразу головная боль начинается — его ведь теперь проклятое давление все время мучает… — Фарида говорила все это почти шепотом.
— Ну что же теперь поделаешь, баджи, что произошло, то произошло; представь, что все это случилось не с моим ребенком, а с твоим… Слава богу еще, что все обошлось благополучно…
— А вы что же, хотели бы, чтобы…
— Да нет, нет, господь с тобой! Что ты такое говоришь, сестра…
Разговор приобрел нежелательный оборот, но тут Гемер-ханум выручил профессор Муршудов, вышедший к ним на веранду.
— Ну что ж, здоровье уважаемого Кафара-киши уже гораздо лучше… Вечером мне надо быть у одного тяжелобольного, поэтому я зайду к вам завтра утром, хорошо?
Он попрощался. Поспешила за ним следом и Гемер-ханум, но во дворе замедлила шаг и посмотрела на их окна с такой тревогой, что Фарида усмехнулась: «Помучайся, помучайся! Ничего с тобой не станется».
Когда гости окончательно скрылись из глаз, Фарида достала из-под скатерти конверт, распечатала его и глазам не поверила: в нем было пять пачек, на каждой из которых стояла цифра «1000». Одни сторублевки.
Да, ровно пять тысяч рублей. Сколько же их у этих сукиных детей, если вот так вот — не вздохнув, не охнув — они могут выложить пять тысяч рублей?! Не грех и содрать с них семь шкур, раз такой случай… Еще их счастье, что все обошлось… Ну да ладно, пусть устроят Чимназ в институт, оставят Махмуда в аспирантуре и доведут дело до защиты. Если это все перевести в деньги — можно считать, что шкуру ола с них сдерет. Вот почему и говорят, что не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Нет, кажется, и впрямь бог послал это маленькое несчастье для нашего же счастья…
Фарида решила спрятать деньги в старом шифоньере между бельем. Но едва вернувшись на кухню, тут же пошла назад, вытащила пачки и затолкала их в старую, разодранную сумку, а сумку забросила за диван… Но не прошло и пяти минут, как деньги из-за дивана были извлечены. Она вспомнила, что диван старый, что Махмуд его уже неоднократно чинил. Станет Махмуд в следующий раз возиться с диваном — обязательно наткнется на деньги. Фарида обвела комнату взглядом и тут ее осенило: печь! Завернув сумку в старую, драную рубашку, она сунула ее в топку голландки. Это была очень старая печь, одно название от нее и осталось — так давно ее не топили. Да, это было надежное место, ни один вор не догадается.
Фарида то подходила к печи, то отходила от нее, наклонялась, заглядывала в топку снизу — нет, свертка с деньгами не было видно. Не то что вору, самому черту не придет в голову, что у Кафара может оказаться пять тысяч и что он засунет их в печь, в золу, в грязь… «Куплю на эти деньги побрякушек для Чимназ, — думала Фарида. — А еще лучше — приодену ее на эти деньги. Если девочка поступит в институт, она должна будет одеваться как следует».
Распахнув дверь, Фарида спросила с улыбкой:
— Ты еще не проголодался, муженек?
Кафар ничего ей не ответил. Фарида, решив, что муж просто не расслышал, подошла к постели и повторила свой вопрос. Кафар пробормотал раздраженно, что есть совсем не хочет, нет никакого аппетита, а вот чаю выпил бы с удовольствием.
Фарида поставила чайник на огонь. Ужин у нее уже был готов, да и еще бы ему не быть готовым: Гемер-ханум принесла сегодня с базара отличные продукты — баранину, двух кур, фрукты, зелень. Оставался еще и хаш, сваренный специально для него. А себе и детям она приготовила курицу.
Первой вернулась с работы Чимназ. Поначалу она даже удивилась, увидев, как сегодня радостно оживлена мать — последнее время Чимназ видела мать хмурой, озабоченной, улыбка почти не появлялась на ее лице. Было видно, что у матери отличное настроение, что она чему-то очень рада, и даже не очень-то и старается эту свою радость скрыть. Интересно, что это ее так обрадовало?
Фарида, почувствовав, что дочь сейчас пристанет с расспросами, постаралась опередить Чимназ. «Приходила жена этого, кто он там, академик, что ли, чтоб он сдох, — сказала она, будто вскользь, — и дала совершенно твердое слово, что в этом году они обязательно устроят тебя в институт. Да и пусть только попробуют не устроить! Я им такое покажу — свет белый станет не мил. Они в наших руках, дочка, исполнят любой наш каприз…»
Чимназ расцеловала мать — громко, весело; целуясь, они даже подмигнули друг дружке. Потом Чимназ пошла к отцу, поцеловала и его, стараясь не смотреть ему в глаза. Кафар тут же почувствовал, что дочь что-то таит от него.
— Как ты себя чувствуешь, дочка? — спросил он.
— Хорошо, папа. А ты как сегодня? — видно было, Чимназ задала этот вопрос просто так, из вежливости, и как только отец ответил ей: «Хорошо», тут же убежала на кухню. — Ой, мама, я просто умираю с голоду!
Вскоре из кухни послышался звон посуды.
Потом пришел чем-то расстроенный Махмуд. Он первым делом прошел к отцу, хмуро поздоровался с ним, так же хмуро поинтересовался его самочувствием.
— Что случилось? — встревожено спросил у него Кафар.
— Ничего.
— Как это ничего?.. Что-то ты мне не нравишься.
— Что же мне, по-твоему, петь, веселиться? Впервые в жизни Махмуд разговаривал с отцом так грубо; он осекся и надолго замолчал. Молчал и Кафар, тер свою сломанную ногу. Странное дело, пока он занят разговором, зуд вроде бы утихает, а замолчал — и нога под гипсом горит как в огне. И ничего тут не поделаешь — скреби гипс, не скреби, зуд нисколько не уменьшается.
И отец, и сын тяготились молчанием; Махмуд даже встал, собираясь выйти, но никак не мог придумать, под каким предлогом это сделать, чтобы снова не обидеть отца.
Выручила его мать:
— Разговаривать с голодным человеком — все равно что зажигать спичку около пороховой бочки. Иди, Махмуд, пообедай. Есть курица, есть голубцы. А ты, Кафар, будешь хаш?
Кафар отрицательно покачал головой.
— Ты был у следователя? — спросила Фарида, когда Чимназ, расправившись с курицей, упорхнула с кухни.
— Нет, не был.
— Почему? Ведь он же велел, чтоб сегодня ты обязательно к нему зашел.
— Ну, зашел бы, и что бы я ему сказал? — Махмуд раздраженно повысил голос, и Фарида прикрыла кухонную дверь. — Следователь хочет раздуть это дело.
— Не верю.
— Как это — не веришь? Почему, интересно, не веришь?
— Потому что сегодня у нас была мать этого ублюдка.
— Кто? Гемер-ханум? — Да, Гемер-ханум.
— Ты знаешь, она ведь тоже, как выяснилось, ученый. Доктор исторических наук!
— Ну, надо же! Да эти проходимцы все ученые! Вот еще бы тебя ученым увидеть.
— Знаешь, мама, дело так оборачивается, что вряд ли ты это увидишь.
— Что такое, что случилось?
— Ну, что тут могло случиться… Сегодня профессор Касумзаде сказал мне: если, мол, впутаете в это дело сына Муршудова, то об аспирантуре можешь и не мечтать. Даже, мол, если поступишь в аспирантуру — все равно от этого толку не будет никакого.
