Нотэ Лурье - Небо и земля

Но Нехамка чувствовала уже, что сильно проголодалась. С каким удовольствием она съела бы теперь свежего хлеба с холодной сметаной или тарелку зеленого борща с огурцами, ей еще, кажется, никогда так не хотелось есть, как сейчас. «Придумываешь, как бы пойти на хутор, потому что он там». И все-таки свернула на узенькую тропинку и потихоньку пошла.

От разогретой земли приятно пахло чабрецом. Наверно, нигде нет столько чабреца, как на пригорках и в балках вокруг Бурьяновки! Чем ближе подходила Нехамка к хутору, тем беспокойнее становилось у нее на душе. Ускорила шаг. А что, если Вова уже уехал? Что тогда делать? Теперь Нехамка жалела, что провела столько времени в степи. Нечего было убегать. Наоборот, надо было остаться. Надо было собрать вокруг себя всех подружек и прогуливаться по улице. И пусть бы Вова на глазах у всех к ней подошел!

Нехамка спустилась в Сухую балку. Ей не хотелось, чтобы ее сейчас видели. Почему — она и сама не понимала. То ли хотела скрыть, откуда идет, то ли стеснялась, что возвращается с поля одна, — словом, боялась, как бы ее не подняли на смех. А в балке Нехамку никто увидеть не мог, балка снизу доверху заросла лебедой, сурепкой и полынью.

Чтобы сократить путь к дому, девушке надо было, выйдя из балки, свернуть и пройти мимо домика Липы Заики, где снимала комнату учительница. Но со вчерашнего вечера голубенькая мазанка Липы стала Нехамке противна. Она нарочно сделала крюк, обойдя дом стороной. Вдруг краем глаза она увидела Вову. Он бежал вдоль полосы молодой кукурузы. Бежал прямо сюда, к ней.

«Ага, не уехал!» — обрадовалась девушка и, словно не заметив его, стала подниматься в гору. Теперь в ней снова проснулась обида. И она нарочно пошла быстрей.

— Нехамка, — хрипло позвал Вова

Она шла не оборачиваясь, гордо подняв голову, словно внимательно разглядывала верхушки деревьев.

— Нехама!

Вова, с трудом переводя дыхание, взбежал вверх по склону и догнал ее наконец.

— Нехама, подожди… Я тебя уже столько ищу… Подводы готовы…

Она не ответила, даже не оглянулась, точно парень не к ней обращался.

— Нехама, стой… подожди же! — закричал Вова. — Слышишь? Мне нужно тебе что-то сказать… Нехамка!

— Да? А я не хочу слушать, — не убавляя шаг, с вызовом ответила девушка.

— Ведь я уезжаю… Сейчас…

— Можешь уезжать.

— Вот как ты со мной разговариваешь?

— Да, вот так.

— А если… не дай бог, не увидимся больше? Ты об этом подумала?

— Мне все равно, — спокойно ответила девушка.

— Ну, если так… — Вова остановился и беспомощно развел руками. Сердце больно сжалось. В конце концов, Что он сделал, чтобы теперь, в последние минуты, так жестоко с ним обращаться? «Все равно…» — да как она могла выговорить такое? Но он на нее не сердился. Наоборот, никогда еще его не тянуло так к ней, никогда она еще не казалась ему такой красивой и милой; она теперь ему еще дороже, чем прежде.

— Нехамка! — крикнул он, глядя ей вслед. — Нехамка! — Он немного подождал и тяжелым шагом пошел к плотине.

А Нехамка свернула к себе. Не доходя до дома, она услышала женский плач.

Через несколько минут она бежала, держась за го-лову, вниз, через огородные грядки, к плотине. Коса раскачивалась, как маятник, била по плечам, девушка тряслась от беззвучных рыданий и беспрерывно повторяла: «Война… боже мой… война…» На бегу она потеряла платок и не заметила. Она даже не чувствовала, как колючки царапали ноги,

У самой плотины, где стояли окруженные толпой подводы, она его догнала.

— Вова! Миленький. А я как же? А я?

Нехамка теперь никого, кроме Вовы, не видела и обеими руками судорожно обхватила его шею.

— Вова, — шептала, — Вова… Я ведь не знала… Не сердись на меня…

— А я и не сержусь, — тихо ответил Вова, гладя девушку по волосам.

Нехамка порывисто поднялась на цыпочки, прижалась губами к его губам. У нее закружилась голова.

— Вова… Вова… — повторяла она сдавленным голосом.

Вокруг стало шумно, уже начали рассаживаться по подводам. То одна женщина, то другая выкрикивала, разражалась рыданиями. Хонця и Хома Траскун с озабоченными лицами расхаживали среди подвод, наставляли возниц, прощались с мобилизованными. А Додя Бурлак, все еще в праздничном сюртуке, молча стоял и на все отвечал лишь усталым кивком седой головы.

Несколько минут сутолоки — и вот все разместились. Один Вова все еще стоял с Нехамкой. Возницы тронули вожжи. Наконец Вова ласково отстранил от себя Нехамку и повернулся к родителям.

— Будь здоров, отец. Будь здорова, мама.

— Возвращайся, сынок, целый и невредимый, — Калмен Зогот, отвернувшись, вытер глаза рукавом пиджака. — Простись с землей, на которой ты родился. Здесь лежат твои деды и прадеды… Это святая земля. Бей Гитлера, бей фашистов безо всякой жалости!

— О господи! — громко разрыдалась Зоготнха, обнимая сына.

Подводы тронулись.

— Садись лицом к хутору, — всхлипывала Геня-Рива, — тогда ты, даст бог, вернешься целый и невредимый…

— Ладно, ладно, — потом… будьте здоровы… я немного пешком пройду, — крикнул Вова, держась рукой за подводу.

Народ кинулся следом, а подводы, растянувшись цепочкой, уже переезжали высокую насыпь плотины. — Ради бога, пиши! — плача кричала Зоготиха, — Хорошо, мама!

Провожающие постепенно отставали, но все еще махали руками и что-то кричали.

«Что было бы, если б я опоздала, — думала Нехамка. — Могла б не застать его…»

Вова время от времени оборачивался и махал ей рукой. Вот-вот он скроется за горой, и она не увидит его. Нехамка рванулась и побежала.

— Вова, не сердись на меня, — просила она. — Не сердись, — повторяла девушка совсем тихо и дрожащими пальцами застегивала воротничок его гимнастерки.

Вова на ходу вскочил на подводу и, усевшись повыше, лицом к Нехамке, долго махал ей рукой. Подводы все удалялись и вскоре вовсе исчезли за горой. Вовы уже было не видно. Нехамка не уходила. Она стояла у дороги, с мокрым, как от дождя, лицом, стиснув зубы, смотрела туда, вдаль…

Мимо нее, тарахтя, проезжали все новые и новые подводы — из окрестных сел и хуторов. И все они по извилистым проселочным дорогам направлялись к широкому Гуляйпольскому тракту. Парни шапками махали стоящей на обочине девушке.

А Нехамка все стояла одна-одинешенька и глядела вдаль, где за горой скрывались последние подводы, оставляя за собой розоватый хвост пыли.

— Не сердись на меня, — шептала она, — Не сердись на меня…

Попрощавшись с Шефтлом, Элька торопливо перешла через мост и, не оглядываясь, повернула на узенькую утоптанную дорожку, которая вела вниз, к малозаселенной улочке. Она ступала легко, всем телом чувствуя, что Шефтл все еще стоит и смотрит ей вслед. И чем дальше она уходила, тем сильнее хотелось ей обернуться. Но она себя сдерживала и, постукивая каблучками, шла все быстрей.

Ничто не нарушало полуночной тишины. В домиках давно погас свет. Городок спал.

Может, надо было предложить ему остаться? В самом деле, почему она этого не сделала? Посидели бы, поговорили. Ведь о себе он почти ничего не рассказал… Вернуться? Пригласить? Донесся отзвук шагов. Элька прислушалась. Уж не Шефтл ли это? Сам к ней идет? Нет. Шаги удалялись. Это ее немного раздосадовало и вместе с тем — успокоило. Так лучше, решила Элька, откидывая волосы назад.

Теперь она шла медленней. Шла и вспоминала о нем и о себе самой, о времени, когда жила в Бурьяновке. Да, славное было время. За душой ни гроша, а ей хоть бы что. Могла спать в степи на сене или в КНС[2] на скамье. Платьице — одно-единственное, что на ней; за целый день съест несколько печеных картофелин, и ладно, а если надо было побывать в Гуляйполе, шла из Бурьяновки пешком, да и еще босая!.. И была счастлива. Все было для нее тогда так просто и так ясно — и бурные хуторские собрания, и раскулачивание, и организация колхоза… Неясными были только отношения с Шефтлом. Чего она хотела…. Она и теперь не знает. О себе она тогда совсем не думала, была захвачена работой. Как же она жила? Самой не верилось — она ли это? — ведь ей тогда было всего-то девятнадцать лет от роду, а смелости хватало организовывать колхоз, бороться с кулаками. В нее ль тогда стреляли в Ковалевской балке? И Элька сразу вспомнила о Шефтле, как подобрал ее там раненую и увез на своей телеге.

Элька невольно усмехнулась. Какой он был тогда упрямый. Держался за свою межу… Зачем он сейчас пришел?… Просто повидаться?… Так почему смутился? А что это он ей сказал, когда стояли на мосту? Неужели увидимся в воскресенье?

При этой мысли Элька повеселела. Она представила себе, как бричка везет ее вниз по извилистой гуляйпольской дороге. Вон уж видны знакомые могилки, насыпь плотины, зеленый, заросший очеретом ставок. И Шефтл стоит там. Он встречает ее… И Эльку охватила щемящая тоска по хутору. По низеньким вишневым палисадникам, густым старым акациям вдоль боковой тропинки, по многочисленным канавкам и пригоркам, заросшим калачиками и полынью… Как же она не собралась навестить милые, родные места, посмотреть, как выглядит хутор, колхоз. Повидаться с бурьяновцами — с Хонцей, Хомой Траскуном, — ох, им есть о чем вспомнить вместе, — с Калменом Зоготом, — а помнит ли, как оба чуть не замерзли ночью в степи? А ее бывшие воспитанники, пионеры — Вова Зогот, Нехамка, Иоська Пискун, — узнает ли она их? И главное — ей очень хочется побывать у Шефтла в доме, посмотреть, как он теперь живет…