Борис Володин - Возьми мои сутки, Савичев!

Борис Генрихович Володин

Возьми мои сутки, Савичев!

I. ДВА ЭТАЖА ОБХОДА

Заведующая первым отделением Баштанова явилась в роддом вся в насморке и не успела открыть дверь в раздевалку, как чихнула. Женщина она была блеклая, крупная, рыхлая, а резонанс в подвальном коридоре, где гардеробная, душевые и кастелянская, — великолепный.

Савичев оказался очевидцем всего происшедшего: он как раз спустился из родового к кастелянше поменять халат и замызганные за ночь кровью белые миткалевые штаны на резинке.

Там, у бельевой, стояла старшая операционная сестра — там всегда перед сменой стояла сестра или акушерка из старших и по карантинному гриппозному ритуалу осматривала горло всем шедшим на смену сестричкам и акушерочкам и следила заодно, чтоб они не увиливали от обязательного предсменного душа. Чуть позади ее поста, у двух столов с утюгами, как раз подсобралась очередь из сестричек, уже осмотренных и намеревавшихся подгладить полученные в кастелянском окошке стираные халаты и косынки.

Врачей она не осматривала: стыдно было бы, если б их осматривать, сами должны знать, что инфекция для роддома — пожар. Но Баштанова — характер такой — с самого появления в роддоме, хоть и зав, а была на подозрении в легкомыслии. И, услышав фанфарный ее чих, старшая ткнула в чьи-то руки банку с деревянными шпателями, которые совала во рты, метнулась к лестнице, ведшей в роддомовское нутро, вернулась через минуту-другую, а еще чуть спустя — будто за другим делом, будто и вправду ему в его кабинете колпак припасли маловатый — явил под низкий подвальный потолок свои баскетбольные метр девяносто пять сам Главный.

Вера-кастелянша как раз догладила Савичеву чистый халат — врачам-мужчинам она гладила всем сама, врачам-женщинам — если успеет, девочки — на самообслуживании, — и тут Баштанова, заслонившись несвежей вчерашней маской, вышла из «чистого» хода раздевалки прямо пред очи Главного, который на этот раз с поразительной, несвойственной ему медлительностью прилаживал и приглаживал новый колпак. И он тотчас очень медленно и интимно повел Баштанову от «чистого» выхода из раздевалки за поворот вдоль наружной стены гардеробного пропускника, ко входу, предназначенному для явившихся с улицы, которым надо облачиться в чистое, и для идущих переодеваться в уличное. И, задержавшись под самым ярким в этом отсеке фонарем — а сейчас, в пересмену, они горели все, коридор и черные таблички на дверях душевых и подсобок просто сияли, — Главный заботливо пророкотал:

— У вас, Руфина Николаевна, здравствуйте, глаза слезятся…

После этого он отпустил баштановский локоток и принялся завязывать у себя на затылке марлевые тесемки маски — белейшей.

— Насморк, здравствуйте, будь ему пусто, — покорно ответила Руфина Николаевна и, чтоб тотчас не чихнуть, потерла переносицу.

— Ну что ж… Домой, — сказал Главный, ласково прожигая нескладную собеседницу своими очами, черными и чуть навыкате. — До свидания.

— Я б не пришла, да ведь Плесова дежурит, обход делать некому, а еще, грешным делом, у меня сегодня две группы практикума из училища, — героически сказала Баштанова.

— Я надеюсь, вы не хотите меня под суд? — негромко, но внятно осведомился Главный и вроде бы при этом слегка улыбнулся под маской. — Как Пархоменко из пятидесятого?

При последних словах Савичев навострил уши, ибо о таком исходе событий в пятидесятом роддоме он еще не слышал.

— Да я, что ли, его сажала? — обиделась Баштанова. — Я ж его в глаза не видела никогда!

— Тем более, — ласково сказал Главный. — Там у вас алиби, а здесь его не будет. И потому не надо таких самопожертвований в родильном доме. Всего хорошего, аспирин три раза, водку с перцем, молоко с боржомом и чай с малиной.

Кивнул. И ушел.

Баштанова опять зачесала переносицу — очень уж хотелось чихнуть. Она чесала ее, пока Савичев, отправившийся в раздевалку переодеть свои миткалевые штаны, не поравнялся с нею.

— Вот идол, а, Серега? — сказала Баштанова с восхищением. — И Маша хороша наша, сразу настучала. Ты с суток?

— Ага, — сказал Савичев.

— Кто у тебя первым дежурил?

— Бабушка.

— Спать не дала?.. С ней ведь не как со мной, наверно?

— С вечера было полтора часа тихих, а потом повезли… Двадцать седьмой еще не открыли, а уже седьмой вчера закрылся на обработку. Аж с Арбата везли, только поворачивайся.

— Патологии много было?

— Двое щипцов и одно атоническое…

— Справились?

— Справились. Крови литр перелили и ампулу полиглюкина.

Савичев шел первым. И в дверь гардероба он вошел первым, а Баштанова уныло плелась сзади, как жена на Востоке.

— Щипцы высокие?

— Одни высокие. Такие высокие, что Главного вызывали. Но это в час было. А дальше до утра была сама Бабушка. Ты ж знаешь: если уж что-то случилось, она начинает трястись и трясется, пока дежурство не сдаст. И вообще всегда всю ночь бегает, а раз она бегает, так и ты бегаешь. По мне так под утро еще часок запросто можно было поспать.

— А у меня две группы из училища сегодня, — вздохнула Баштанова, заходя вслед за Савичевым в дальний, врачебный отсек раздевалки, чтоб повесить халат да забрать манатки. — Да ты переодевайся, не стой! Не смотрю я на твои мужские прелести.

— А по мне хоть смотри, — ответил тотчас Савичев, но все-таки подождал, пока Баштанова зашла по другую сторону двойного ряда раздевалочных шкафиков. Ее шкафик был на той стороне.

— Две группы по четыре часа, — объясняла она через шкафики. — И тема-то «Нормальный послеродовой период», пока обходишь, все покажешь. И зачет у них на носу, и меня-то по приказу о совместителях ссадили со ставки на почасовые… Слышь, Сергей! Провел бы ты их за меня сегодня, а?.. А то вдруг часы пропадут? Я те деньги-то отдам, они те тоже нужны, ты вон лысеть уже начал от забот.

— У меня язык не ворочается, — сказал Савичев. — А когда по расписанию начало?

— С десяти и с двух. А ты скажи им, мол, что без перерыва, и тогда одну группу в час кончишь, другую — в пять. И ее, вторую-то группу, и пораньше можно отпустить, там девчонки толковые, все с десятилеткой, — которые в институт не попали.

— Нет, не получится, — сказал Савичев, поколебавшись. — Обход-то у меня ведь во втором отделении, а Бабка тоже после дежурства. Значит, первую группу надо вести к нам. У нас хоть нормальных и много, но все равно обычную организацию отделения они не увидят, а от наших дел каша в головах получится. А тут еще договариваться с Бабкой, мол, что, мол, как, да и вообще вы не преподаете, да сначала сделайте дело — знаешь ведь, как она. И опять же — мне аборты у Бороды… В другой раз стал бы, а тут — одно к одному.

— А, фиг с ним! На такси только зря потратилась! — Баштанова даже хлопнула дверцей, и сумка, которую она, вынув, поставила на шкаф, свалилась. — Пойду в училище, — кряхтела она, собирая рассыпавшуюся мелочь. — Может, договорюсь, чтоб вместо практических я им сегодня бы лекцию отчитала или в классе повторение на фантоме… Лучше всего бы сейчас на такси и в постель.

Ну где Савичеву было угадать, что после конференции Главный оставит его и сначала скажет, чтобы зря не обижался за то, как его разобрали на конференции по косточкам. В принципе он все провел хорошо, только надо быть последовательнее. Если по состоянию пациентки решил начинать артериальное нагнетание и даже обнажил сосуд, так нечего останавливаться на полдороге. Хорошо, улучшение было настоящим, а могло быть и обманчивым. И тогда упустили бы время. Вот так вот.

— …Ну ладно, бог, говорят, милостив, Сергей Андреевич, — кончил первую часть Главный и сказал Савичеву, чтоб он сейчас в свое нечистое второе отделение не заглядывал, Бабушка сама управится, как может; и пусть Савичев сегодня не ходит в отделение к Бороде, аборты вместо него сделает Людмила (Савичеву за них четверть ставки писали, а до полутора он уже дежурствами добирал).

— Давайте, — сказал Главный, — в послеродовое. Грипп. Баштанова в гриппе, в консультации двое в гриппе — оттуда тоже не снимешь врача. Надо выкручиваться. Плесова, как освободится в родблоке, придет помочь. А до того — сколько успеется. Успеется — этаж, успеется — полтора, не придет Плесова — два…

Последние полгода по роддомовскому циклу Савичев был ординатором второго отделения — небольшого, на тридцать коек. Оно помещалось в первом этаже и было на всех связующих звеньях отделено от прочего роддома особыми тамбурами, ибо существовало не для обычных рожениц и родильниц, а для тех, что с инфекционными осложнениями — со всякими: будь то прыщик на спине, или грудница, или еще что-нибудь, — быть может, похуже. И поэтому на тридцать коек второго отделения полагалось тоже два врача, как работало и на ста койках первого. Правда, по сложной бухгалтерии в первом числилось пять ставок, но три из них расходились на всех — на оплату переработки по дежурствам, тем паче что на одну ставку не очень разживешься.