Денис Драгунский - Дело принципа
Папе казалось, что эта женщина пряталась в одном из домов по улице Гайдна («там есть маленькие, почти заброшенные домики, этакие крохотные виллы, а также есть небольшие почти что дворцы, переделанные в многоквартирные дома» – ха-ха, это он мне рассказывает про улицу Гайдна! Умереть можно!). И вот эта женщина, наверное, пряталась в этом доме. Но в один несчастный вечер она вышла наружу, то ли на террасу, то ли спустилась в сад, и тут-то ее и подстерегла пуля стрелка, который выслеживал ее, прячась в домике напротив. Что же касается заговора против императора и вообще против нашей прекрасной империи, против «карнавала», как называли наш чудесный мир в салонах и кружках, то папа считал такой заговор весьма вероятным, просто даже обязательным.
– Я бы удивился, – говорил папа, – если бы такого заговора не было.
– А представь себе, – сказала я, – что такого заговора нет?
– Значит, – сказал папа, – этот заговор очень хорошо законспирирован! – и щелкнул пальцами, радуясь собственному остроумию. – Но вообще все это безобразие, конечно.
– Заговор? – спросила я.
– Нет, – сказал папа. – То есть, конечно, да. Заговор – это безобразие, кошмар, предательство и подлость. Но я не о том. Безобразие – вот так поступать, как поступила тайная полиция. Посылать убийц.
– Подумаешь, – сказала я. – Они же замышляли против кайзера! А значит, против нас с тобой. Все совершенно справедливо. Так им и надо! Так этой террористке и надо! Будь я на месте этого стрелка, – сказала я, чувствуя, как у меня колотится сердце и пересыхают губы, – у меня бы рука не дрогнула. Я бы влепила ей пулю промеж глаз.
– Боже! – сказал папа и закрыл лицо руками. – Что ты говоришь?! Девочка моя, откуда в тебе это?
– Эти люди хотят разрушить все, ты понимаешь?! Они призывают революцию или войну! Или то и другое вместе! Их надо уничтожать!
Папа перевел дыхание и внимательно на меня посмотрел.
– Их надо судить, – сказал он. – Я не сочувствую им ни капельки, но существует закон. Арестовать, изобличить и судить. А уж по суду – хоть расстрелять, хоть повесить. Как решит суд.
– Какой ты у меня замечательный! – сказала я. – Ты настоящий благородный аристократ, что бы там ни писал о тебе этот профессор, Дрекслер, так?
– А что он обо мне написал? – взволновался папа, – И где написал?
– Третьего дня написал, вечером. Вернее, не написал, а продиктовал своей жене, чтобы она написала в дневнике. Что ты угощал его обедом как будто бы на пари с самим собой. Был очень неловок и изображал отсутствие сословных предрассудков. А они перли у тебя изо всех щелей. И дочка у тебя болтушка и фантазерка.
– Откуда ты все это знаешь?
– Мне так кажется, – сказала я. – Ка-жет-ся! Мне кажется, что он ведет дневник, и там очень острые и злые наблюдения. Вот опубликуют его лет через сто – наши правнуки будут краснеть и ахать.
– Правильно тебе кажется, – сказал папа, облегченно засмеявшись. – Ты ужасная фантазерка и болтушка! А преступников казнить нужно только по решению суда. Все эти секретные операции – это ведь открывает шлюзы, как ты не понимаешь? Это дает террористам карт-бланш. Полное оправдание любым убийствам. Нет, это решительно невозможно!
Папа собирался произнести еще несколько прочувствованных умных фраз, но тут в дверь постучали.
– Да-да! – сказал папа.
Вошел Генрих.
– Девица Мюллер прибыла по вашему распоряжению, – сказал он.
– Ой, Грета! – вскочила я со стула. – Наконец-то! Папочка, спасибо! Вот это подарок! Теперь у меня будет самый лучший день рождения! Ну, где же она?
Я бросилась к Генриху, схватила его за рукав, отдернула в сторону, думая, что Грета стоит в прихожей, у него за спиной.
Но в прихожей никого не было.
– Где она?
– Девице Мюллер готовят постель внизу, барышня, – сказал Генрих, тыча пальцем в пол, имея в виду полуподвальную квартиру, где жила прислуга.
– Почему это внизу? – закричала я. – Тащите ее сюда! Нет, я сама за ней пойду! – и побежала по лестнице вниз.
Глава 31
Генрих побежал за мной и обогнал меня и забежал вперед для того, чтобы любезно открыть передо мной дверь.
Там был длинный тусклый коридор, по которому ходили какие-то люди, сутулые, в неряшливо наброшенных на плечи пиджаках. Они выходили из комнат, шли куда-то вдаль, возвращались, а я стояла в открытой двери и не могла сделать шаг, потому что оттуда ужасно пахло. Нет, никакой особой вони не было, но воздух был какой-то другой: тяжелый, пропахший жареным луком, гарью дровяных плит, немытых сковородок и давно не стиранной одежды. Этот запах я еще в имении научилась различать. Так пахло в крестьянских избах, куда мы иногда на секундочку заглядывали с госпожой Антонеску во время прогулок по ближайшей деревне. Так пахло и в кухне, где работала моя Грета Мюллер. Помню, как я удивлялась: и в кухне, и в избах пахнет так ужасно, чем-то пережаренным и немытым, но почему-то все наши слуги, особенно горничные, но и кучера тоже, когда приходили в дом, пахли очень хорошо. Или вообще никак не пахли, что на самом деле самое лучшее. Я, например, не люблю духов. По мне, так гораздо лучше лишний раз как следует вымыться. Три раза намылить и сполоснуть подмышки, ну и вообще все остальное, не говоря уже о ногах. Самое противное, когда иногда нюхаешь в опере, да честно говоря, и у знакомых девочек тоже, эти крепкие духи, из-под которых, как крыса из-под ковра, вылезает запах три дня немытой подмышки.
Вот я и стояла на пороге подвальной квартиры, не в силах сделать шаг вперед в это душное марево, а Генрих вежливо стоял сзади. Наконец он кашлянул и предупредительно спросил:
– Барышня, может быть, позвать девицу Мюллер?
– Где она? В какой комнате? – спросила я и, не дожидаясь ответа, три раза шмыгнула носом и пошла вперед.
Генрих снова обогнал меня и открыл четвертую, кажется, дверь направо.
Это была довольно большая комната. Там по углам были две застеленные кровати, над которыми были приколоты коврики, а на ковриках висели фотографии, картинки, в рамочках и без, просто вырезанные из журналов красотки и кошечки, засушенные цветы, бусики, крестики и, кажется, даже иконки. Двое мужиков в синих клетчатых рубашках свинчивали раму для третьей кровати.
А посредине, усевшись на какую-то матерчатую в цветочек сумку, сидела Грета. Она была в длинной бесформенной юбке, шерстяной кофте и в плотно повязанной косынке, из-под которой самую чуточку выбивались ее чудесные золотые волосы. Я подбежала к ней и села на пол напротив нее.
– Здравствуй, – сказала я.
– Здравствуйте, барышня, – сказала Грета без особого выражения.
– Как быстро ты приехала, – сказала я.
– Опять я все неправильно сделала, да, барышня?
– Что ты! – сказала я и положила ладонь на ее сцепленные руки, которыми она обнимала свои колени. – Просто день рождения у меня будет еще, дай вспомнить, через пару недель. Я не ждала, что ты приедешь сегодня. Но я очень рада.
– Они, барышня, так сказали, что им удобнее сейчас. Потому что им не было приказа ждать, – объяснила Грета, – а второй раз за мной ездить – лошадей загонишь.
– Дураки, – сказала я. – Но знаешь, Грета, дураки бывают очень полезными. Как хорошо, что ты приехала раньше. Я правда очень рада. Я правда хочу, чтобы ты была у меня на дне рождения.
– Спасибо, барышня! – сказала Грета. – Я как увидела конверт – прямо обомлела. А как раскрыла – глазам не поверила. Чтоб такой барин, ваш папаша то есть, вот так, по-благородному меня пригласил.
– Ну, вот видишь, как хорошо, – сказала я, обернулась и спросила у Генриха: – А что вообще тут такое происходит? Что тут делается?
– Девице Мюллер готовят кровать, – еще раз объяснил Генрих.
– Так, так, – сказала я. – А вот это чьи лежаночки? – Я нарочно сказала так, презрительно искривив губы. – Чье это?
– Я, право, не знаю имен, барышня, – сказал Генрих, – но кажется, это горничные или уборщицы, точно не знаю, но кого-то, кто живет наверху, – и он показал пальцем на потолок. – Вы же знаете, барышня, кто живет в подвальных квартирах? Слуги и живут. Вот наша Минни тут тоже живет, – он махнул рукой, показав куда-то вбок, – но у нее отдельная комнатка. Хотя иногда ночует наверху.
– Так, так, – сказала я, подымаясь с пола. – Видите ли, мой дорогой друг, девица Мюллер, – и тут я положила ладонь на голову сидящей на своей сумке Греты, – глубокоуважаемая девица Мюллер в данный момент не является прислугой. Она – моя гостья. Поэтому жить она будет наверху, в нашей квартире.
– Ой, что вы, барышня! Что вы, барышня! – заголосила Грета, но я слегка похлопала ее по макушке ладонью и жестом велела ей встать.
– У тебя много с собой вещей? – спросила я.
– Вот эта сумка и все, – сказала она.
– Отлично, – сказала я. – Эй, кто-нибудь, – обратилась я к мужикам, мастерившим кровать, – будьте так любезны дотащить эту сумку на второй этаж.
