Денис Драгунский - Дело принципа
Меня разбудил скрип двери.
На цыпочках вошел Фишер. Я совершенно не удивилась, не подумала – где папа, где Генрих, как он смеет входить без спросу, и вообще. Я села на кровати, поправила прическу и сказала:
– Как хорошо, что вы пришли. Где вы пропадали столько дней?
– Ох, дорогая Адальберта, – сказал Фишер, – вы нам устроили столько суматохи. Едва разобрались.
– Не я, – возразила я, – а какой-то агент тайной полиции. Читайте газеты. Но не в том дело. Фишер, у меня к вам серьезный разговор. Давайте сразу и начистоту. Я готова поработать на тайную полицию самое маленькое один раз, а может, и больше. Если надо будет, кайзеру или вам – без разницы. Мы, наемные убийцы – народ бесхитростный, веселый и исполнительный. Пиф-паф – и все дела. Вы говорили, что вас беспокоит этот итальянский князь, и что вы хотели бы, чтобы я, значит, его… Да? Да?
– Да, – сказал Фишер.
Обожаю людей, которые на такие вопросы отвечают быстро и прямо!
– Отлично, – сказала я, – но услуга за услугу.
– Слушаю вас внимательно, – сказал Фишер.
Я увидела, что он действительно слушает меня очень внимательно.
– Фишер, – начала я, – вы адвокат и все можете. Вы адвокат, а значит, умный человек. Кроме того, вы человек сильный и решительный.
– Вы мне трижды или даже четырежды льстите, дорогая Адельберта, – сказал Фишер.
– Прекратите, – сказала я. – Давайте коротко. Фишер, есть ребенок. Он еще не родился. Он пока еще в животе у одной моей знакомой. Я хочу, чтобы у этого ребенка в жизни все было хорошо.
Фишер пожевал губами и сказал:
– Нет ничего проще. Вам нужно только договориться с вашим папочкой. Он выдает вам некий капитал. Вы кладете этот капитал в банк на имя ребенка или на имя его матери, если вы ей так сильно доверяете, – и все. Все это можно оформить в течение двух-трех дней.
– Фишер, какой вы скучный, – упрекнула я. – Я это и без вас знаю. Чтобы положить деньги в банк, а перед этим выпросить их у папы – для этого не нужен адвокат. Фишер, у меня к вам серьезный разговор, а вы все время виляете. Фишер, посмотрите на меня внимательно. У меня нелепая фигура, почти совсем нет груди. А если сменить прическу, а к прическе одежду? Фишер, сделайте меня мальчиком. Пусть меня зовут Адальберт-Станислав Тальницки. Унд фон Мерзебург, разумеется. Вернее, без «унд». Просто фон Мерзебург, я же буду мальчик.
– Что я должен для этого сделать? – испуганно спросил Фишер.
– Ничего особенно страшного, – сказала я. – Ничего, что выходило бы за рамки адвокатской профессии. Поменяйте документы: украдите метрическую книгу в церкви, замените там нужный лист. Ну и что-нибудь еще, откуда я знаю? А может, и этого не надо. Изготовьте мне метрическое свидетельство и паспорт на мужское имя.
– И что потом? – спросил Фишер.
– Да ровным счетом ничего, – сказала я. – Дальше я сама. Вернее, сам. Поеду в другой город или в лучше в Швецию, куплю там домик, ну и все.
– А что скажет ваш отец? Что скажет ваша мать?
– Маме на меня наплевать, – сказала я. – А папу можно убедить в чем угодно.
– И зачем все это? – спросил Фишер.
– Адвокаты не должны задавать таких вопросов, – сказала я. – Если вы очень недоумеваете, самое большее, на что имеете право, – это повысить гонорар. Не бледнейте так. Не вращайте глазами. Эти действия трудно назвать противозаконными. Это не подлог. У подлога есть какая-то цель. Например, присвоение чужого имущества.
– Нет, – сказал Фишер, – у адвоката есть еще одно право – отказаться. Я никогда не занимался такими странными, такими абсурдными, такими, уж извините, безумными вещами. Но не это главное, – продолжал Фишер. – Я знаю, зачем вам это нужно. Вы хотите стать мужчиной и жениться на Грете Мюллер. Вы хотите, чтобы ребеночек, которого она прижила от повара, носил вашу фамилию. Честное слово, глупо. Положите на нужный счет деньги, если вы так влюблены в эту девицу. Давайте ей деньги, покупайте ей одежду, принимайте участие в воспитании ребенка, как добрая тетя. Никто вам слова дурного не скажет. Наоборот, все будут в восторге. Такое большое сердце у Адальберты Тальницки! Но не сходите с ума.
– Хочу, – сказала я.
– Нет, – сказал Фишер, – нет и еще раз нет. Но не потому, что я так озабочен нравственностью. Не потому, что мне непосильно выписать вам копию метрического свидетельства или подменить первоначальные документы – ах, Адальберта, в нынешнем мире все можно сделать за деньги.
– Le veau d’or est toujours debout! – запела я. – Ха-ха-ха-ха! On encense! Sa puissance d’un bout du monde à l’autre bout![21] Тарам-пам-пам! – Ну, значит, да?
– Нет, Адальберта. Догадайся, почему. – Он перешел на «ты».
– Потому что ты идиот и трус! – сказала я тоже на «ты» в ответ.
– Нет! – закричал Фишер. Он вдруг упал на колени перед кроватью, на которой я сидела, обнял мне бедра и поцеловал в живот. – Потому что я тебя люблю, Адальберта! Я влюбился в тебя, когда ты была еще девочкой. Я никому тебя не отдам! И не позволю тебе погружаться в пучину извращений. Ишь чего выдумала, девчонка! – сказал он, встав на ноги и обидно щелкая меня по носу. – Совсем потеряла приличия. Не выйдет!
И щелкнул меня по носу еще раз.
Я проснулась.
Открыла глаза. Папа сидел на моей кровати и пальцем ласково теребил кончик моего носа.
– По-моему, ты первый раз в жизни заснула днем, – сказал он. – Твоя первая гувернантка жаловалась, как в три года перестала спать днем, так и все.
– Первая гувернантка! – засмеялась я. – Эмилия, которую ты соблазнил и выгнал?
– Боже! – сказал папа, – какая чепуха! Какой злобный бред! Кто это тебе сказал?
– Мама, – сказала я.
– Не желаю больше слышать об этой ужасной женщине! – папа едва не закричал.
– Вас, Тальницки, и не поймешь, – сказала я. – Еще недавно она была бедной больной голубкой, прилетавшей на крыльцо твоего дома.
Папа кашлянул и отвернулся.
Помолчал, а потом спросил:
– Ну как твоя гостья?
– Спит, наверное, – ответила я.
– Она очень хорошенькая, – сказал папа. – У тебя прекрасный вкус.
– Что ты имеешь в виду? – возмутилась я.
– Ну, ты хотела, чтобы у тебя на дне рождения была одна из наших служанок, ну, то есть в смысле одна из крестьянок. И ты выбрала самую красивую. Ну и вот.
– Ладно, – сказала я, – пусть будет так.
– Да, – сказал папа, – я ведь вот за чем пришел. К нам через полчаса, – папа посмотрел на часы, – да, уже через полчаса должен прийти господин Фишер – мой адвокат. Дело в том, что на часть нашего имения нашелся покупатель. Требуется твое участие.
– Хорошо, – сказала я. – Дай мне привести себя в порядок.
Глава 32
Фишер пришел через полчаса.
Мы с папой как раз успели расположиться в дедушкиной комнате – вы помните, конечно, что эта комната называлась дедушкиной скорее символически. А на самом деле это была маленькая деловая гостиная и курительная.
Генрих встретил Фишера и провел его к нам. Я для такого визита успела переодеться: длинная строгая юбка, не очень длинная, а примерно до верха лодыжек, и узкие туфельки, кожаный поясок, белая блузка с кружевной планкой и домашний жакетик в народном стиле с подсолнухами и миленькими глазастыми совами. Папа слегка сморщил нос, когда его увидел, но я ему шепнула: «Ненавижу стиль модерн». Фишер был, как всегда, в своем темном, довольно потасканном, но еще приличном костюме, в клетчатой бабочке (я такую первый раз на нем видела). Он вошел, поглядывая на свои новенькие наручные часы. Он ими обзавелся сравнительно недавно, я заметила. Может быть, неделю назад. До этого у него были карманные. И вот теперь, мне кажется, он как-то по-мальчишески хвастался своей новой игрушкой.
– Кажется, я не опоздал, господин Тальницки? – сказал он, постукивая пальцем по циферблату.
– «Омега»? – спросил папа, тут же раскусив детское тщеславие Фишера.
– «Омега», – Фишер улыбнулся и радостно закивал. – Привыкаю к наручным. Надо идти в ногу с веком.
– К наручникам? – спросила я.
– Далли! – папа хлопнул ладонью по столу.
– Извините, ослышалась, – сказала я.
Фишер покосился на меня.
В его глазах мелькнула совершенно искренняя и опять какая-то детская, какая-то мальчишеская обида, как будто ему столько же лет, сколько и мне, и я над ним зло подшутила в присутствии других мальчиков и девочек.
– Итак, – сказал папа, – вернемся к нашим баранам. В смысле к нашим лесам и пашням, садам и виноградникам. Действительно есть покупатель? А то я уже совсем потерял веру в национальную буржуазию.
– Прекрасный покупатель, – сказал Фишер. – Человек надежный и богатый.
– Фамилия, если можно, – спросил папа, – а также род занятий.
– Фамилия простая, – сказал Фишер, – Ковальский.
– Ковальский? – сказал папа. – Русский или поляк?
– Немец, – сказал Фишер.
– Здешний? – спросил папа.
– Ну да.
– Так, так, – сказал папа. – Вообще-то я не самый главный завсегдатай клубов, но тем не менее. Что-то я не припомню такого Ковальского. Скажите, дружище Фишер, вам, как адвокату, это надобно знать: в нашем отечестве кто-нибудь ведет реестр миллионеров?
