Валерий Залотуха - Отец мой шахтер (сборник)
Плюшевой пытливо вглядывался в лицо Ивана, пытаясь понять: нравится ему или нет. Спросить Плюшевой не решался.
– Краской пахнет. Я правильно говорю? – спросил Иван.
– Краской пахнет, – нахмурился Плюшевой, но тут же объявил, указывая на дверь сбоку: – Зато – удобства!
Иван взглянул на него непонимающе. Плюшевой сделал шаг и открыл дверь в совмещенный санузел:
– Удобства…
– Удобства, – негромко повторил Иван, запоминая новое для себя слово, и, стремительно войдя в санузел, торопливо повернул кран. Труба заурчала в ответ, но воды не было. В глазах Ивана возник искренний испуг, который, правда, был совсем недолгим, потому что вода полилась из крана тоненькой струйкой.
– С водой у нас хорошо, – успокоил Плюшевой, – ночью горячая всегда. А вот электричество отключается – завод забирает.
В длинном полутемном коридоре Плюшевой подобрался к висящему на стене телефону и набрал короткий номер.
– Козетта Ивановна? – спросил он вкрадчиво. – Это Плюшевой вас беспокоит… Козетта Ивановна, а Ашот Петрович дома? Не спит еще? Ашот Петрович! – заговорил он громче и бойчее. – Я это, Ашот Петрович! Встретил, доставил, расположил. Доволен, Ашот Петрович, очень доволен! Как в Америке… Да, завтра в десять. Так точно! Спокойной ночи, Ашот Петрович! – Плюшевой повесил трубку на рычаг, измученно вздохнул и, стянув с головы фуражку, вытер вспотевшее лицо.
Порция гуляша с картошкой была огромной. Мужественно и безмолвно Иван поглощал этот ужин Гаргантюа под немигающим взглядом сидящей напротив тети Павы. Очистив тарелку, Иван откинулся на спинку стула и улыбнулся. Тетя Пава коротко вздохнула и опустила смущенно-радостные глаза.
– Добавочки? – предложила она с надеждой.
– Что? – не расслышал или не понял Иван.
– Добавочки, – от волнения почти беззвучно повторила тетя Пава.
– Вы сказали: «добавочки»? – обрадованно заговорил Иван. – Когда я был еще маленький мальчик, моя бабушка так же спрашивала: «Добавочки»! – Глаза Ивана светились радостью. – А потом я забыл это слово, и вот теперь вы мне его напомнили! Добавочки…
Тетя Пава была счастлива от сознания того, что доставила человеку такую радость.
– Так добавочки? – спросила она.
Иван понял, о чем идет речь, испуганно поднял руки:
– Нет, нет! Это очень много. Тетя Пава, я не ем так много!
Бодро и весело Иван распаковывал свои дорожные сумки, напевая при этом вполголоса:
– Во поле бере-зка стоя-ла…
По телевизору перед неподвижной и настороженной аудиторией выступал Горбачев, но он совсем не мешал петь.
– Во поле кудря-вая стоя-ла…
Осторожно и нежно Иван водрузил на письменный стол персональный компьютер, подключил его и проверил: по экрану пополз сплошной английский текст.
После этого достал из сумки фотографию улыбающейся жизнерадостно, типично американской старушки, поцеловал ее, поставил на стол и проговорил, приветствуя:
– Добавочки!
Под рукой неожиданно оказалась еще одна фотография в рамке, и Иван посмотрел на нее озадаченно. На фотографии была запечатлена симпатичная кокетничающая девушка. Иван хотел опустить ее обратно в сумку, но передумал и великодушно поставил на стол, на другой его край.
– Удобства, – шутливо проворчал он.
Иван посмотрел на него с нескрываемой симпатией, упал на спину на кровать, полежал, закинув руки за голову и улыбаясь, и закрыл глаза. А Горбачев все говорил, говорил…
Наступило утро следующего дня, а Горбачев все говорил. Впрочем, это было повторение вчерашнего выступления, и не по телевизору, а по радио.
Генка не слышал. Генка спал и улыбался во сне.
– Гена! Гена… Вставай… Ну вставай же! – Аня уже была готова к выходу, а Генка все спал. – Гена! – Она привычно трясла его за плечо.
– Анька, у тебя чайник кипит! – прокричал женский голос из‑за двери, и там же заплакал ребенок.
Аня выбежала из комнаты и скоро вернулась. Щеки у нее стали большими, как у хомяка. В последний раз Аня встряхнула мужа и прогудела что-то означающее: «Гена, вставай, а то водой обрызгаю». Генка спал.
И Аня скинула с него одеяло и обрызгала. Генка сладко потянулся и открыл глаза.
– Такой сон снился, – сказал он, не переставая улыбаться.
В ярком спортивном костюме и белых кроссовках Иван бежал по грязной обочине мокрого разбитого асфальта, нагоняя подводу, гремящую пустыми молочными флягами. Лошадью – старым сивым мерином – правил сутулый усатый мужик.
У магазина стояли и ждали открытия женщины с бидончиками для молока.
– Вась, дай молочка! – крикнула одна из женщин, и возчик обернулся и с ходу ответил:
– От бешеного бычка!
Шутка была, видно, старая, привычная и потому всегда имела успех. Женщины засмеялись. Потом увидели Ивана и, глядя на него, стали совещаться. Возчик не обратил на Ивана ни малейшего внимания, а мерин удивленно вытянул шею.
Впереди шла строем рота солдат, солдатиков-первогодков, худых и жалких, в грязных бушлатах и больших разболтанных сапогах. Их вел неохватно толстый прапорщик. Удивленно и восхищенно солдатики смотрели на Ивана, на его костюм, а особенно – на кроссовки.
– Мужик, закурить не найдешь? – храбро крикнул шедший в строе последним – самый маленький и жалкий.
– Не найду… – ответил Иван, от растерянности даже приостановившись. – Не курю…
– Курицын! – оглядываясь, закричал прапорщик. – Разговоры в строю!
Иван обогнул памятник Ленину, стоящий на площади Ленина, и побежал обратно.
Он завтракал за тем же столом, за каким вчера ужинал, но тетя Пава не сидела напротив, а стояла в нескольких метрах и скорбно и непонимающе смотрела на то, как Иван ест кукурузные хлопья с молоком.
Хлопнула дверь, и широким деловым шагом в столовую вошел мужчина в темном костюме, белой сорочке с галстуком и в шляпе. Он был лет пятидесяти, коренастый и темноглазый. В руке незваный гость держал дорожную сумку с большими буквами «USSR».
– К завтраку успел? Хорошо! – воскликнул незнакомец громко и оптимистично, после чего подошел к Ивану и протянул руку:
– Альберт!
– Иван. – Американец выглядел растерянным.
– Ты в какой комнате живешь? – спросил Альберт с тем же напором.
– В десятой…
– А я в одиннадцатой! – еще более оптимистично воскликнул незнакомец. – Значит, соседями будем!
Иван на мгновение нахмурился, но сделал над собой усилие и улыбнулся.
Генка по-хозяйски обошел мотоцикл, постучал ногой по колесу.
– Ну, садись, чего стоишь, – поторопил он жену.
– Ген, а какой сон тебе снился? – тихо спросила Аня, вглядываясь в мужа, словно пытаясь так узнать, что же ему сегодня ночью снилось.
– Какой-какой… Еще какой! – загадочно ответил Генка, поправляя на голове танкистский шлем.
Аня вздохнула, надела мотоциклетный шлем и уселась в коляску. Мотоцикл был большой и старый. Чихая и кашляя, он завелся только с третьего раза, и муж и жена Головановы поехали на работу.
Иван обогнал грузовик и стал нагонять бойко бегущий посредине мотоцикл с коляской. Генка оглянулся и, чуть свернув к обочине, прибавил газу. Генка не любил, когда его обгоняли.
Несколько секунд они двигались параллельно. Иван посмотрел сквозь стекло на мотоциклистов и приветливо улыбнулся.
Генка был напряжен и бесстрастен. Аня взглянула на Ивана удивленно и испуганно.
Иван прибавил газу и плавно ушел вперед.
– «Форд»! – крикнул жене Генка, указывая на удаляющийся автомобиль.
Аня посмотрела на мужа с уважением и кивнула.
Плюшевой встретил Ивана в проходной фабрики и повел в контору коротким путем – через «отбелку» – цех, где отбеливали шерстяное полотно для будущих платков. И среди большого сумрачного пространства, где стояли огромные парящие чаны, а под потолком висела сохнущая ткань, Иван увидел неожиданную и удивительную картину, которая заставила его остановиться. У противоположной стены рядом с большим грязным окном – танцевали. На подоконнике лежал портативный магнитофон, звучал Штраус, и под эту музыку танцевали двое: женщина в сером рабочем халате и резиновых сапогах и девочка-подросток в яркой болоньевой куртке. Ушедший вперед Плюшевой тоже остановился и посмотрел туда, куда смотрел Иван.
– Малышева… – проговорил Плюшевой, морщась, как от изжоги, и сердито крикнул: – Малышева!
Женщина и девочка остановились и вопросительно уставились на председателя фабричного комитета.
– Ну как тебе не стыдно, Малышева! – укорил Плюшевой и указал взглядом на ничего не понимающего Ивана. – Дисциплина труда у нас еще хромает, – хмурясь, проговорил Плюшевой и, разведя руками, объяснил: – У дочки выпускной бал скоро, вот она и приходит к матери… учиться… Дома тесно, а здесь просторно. – И Плюшевой погрозил женщине пальцем.
