Валерий Залотуха - Отец мой шахтер (сборник)
Виталий долго и старательно вытирался, потом вернул джинсы. Виктор Васильевич вновь посмотрел на них и сказал вдруг зло:
– Подарок… Цветы им надо дарить, цветы! Остальное – взятка!
И бросил джинсы подальше в воду. Они поплыли бесформенным комком и скоро пропали за изгибом реки, за низким густым кустарником.
Виталий глянул на Виктора Васильевича, шмыгнул носом, но ничего не сказал.
– Знаешь, а давай костер разведем! – предложил неожиданно Виктор Васильевич. – Посидим, погреемся, давай?
Виталий кивнул.
Виктор Васильевич выпрямился, поискал в карманах спички, но не нашел.
– У тебя спички есть?
Виталий пошарил по карманам.
– Нету, потерял, наверно, – сказал он тихо.
– Ну и ладно, без костра обойдемся! – бодро произнес Виктор Васильевич.
– Сейчас… – Виталий пошел вдоль берега, поглядывая по сторонам.
– Тут пацаны маленькие днем костры жгут, – объяснил он, наконец, непонимающему Виктору Васильевичу и, присев над большим кострищем, стал осторожно разгребать рукой сизый разлетающийся пепел, отбрасывать в сторону черные холодные головешки.
В самом низу, под пеплом, мерцал и вздрагивал огонек величиной с ноготь мизинца.
– Траву сухую давайте скорей, – зашептал он громко, встал перед огнем на четвереньки, тихонько дуя на него, не давая загаснуть.
Виктор Васильевич оборвал сухую редкую траву и, набрав в кулак, принес, торопясь, сыну.
Виталий положил немного травы, снова стал дуть. Головешка задымила, но огня не давала. Виктор Васильевич сидел рядом на корточках, похожий на большую чудную птицу: полы пальто разлетелись и лежали на земле, вроде крыльев. Он молча и терпеливо смотрел на сына и на дым без огня, но все же заговорил, улыбаясь:
– У нас в детстве спичек не было, кто ж даст… Ну и мы так же точно костры разводили… Это «по-деревенски» называлось…
– Да у нас тоже, – переводя дух, сказал Виталий.
– Давай я, – предложил Виктор Васильевич. Он поправил траву, встал на четвереньки и, вытянув шею, набрал в легкие воздуха, надул щеки, став вдруг от этого смешным, дунул, но слишком сильно, так, что трава разлетелась в разные стороны.
– Не так сильно-то, – проворчал недовольно Виталий, подбирая траву и укладывая ее на тлеющую головешку. – Вместе давайте…
И они стали вместе дуть с двух сторон, и наконец первый малюсенький язычок пламени превратил единственную травинку в огонь, и от нее занялись остальные.
Костер был большим и жарким. Они сидели на бревнах друг напротив друга, смотрели в живой, звучащий огонь.
– И сигареты потерял, когда бежал, – невесело сказал Виталий. – Закурить бы…
– Курильщик… – проворчал Виктор Васильевич. – Курить не будешь, будешь лучше бегать. – Он обернулся, посмотрел на Виталия. Тот не обиделся.
– Я завтра Огурца поймаю… А потом мы всех остальных подловим… Японца… Сову… Коляна… – говорил он спокойно и чуть устало.
– Ладно, – прервал его Виктор Васильевич. – На вот лучше, погрызи… – Он поднял прутик, который держал над огнем. На конце его был насажен кусочек свиного уха.
Виталий снял его, перебросил несколько раз с ладони на ладонь и стал грызть с аппетитом, наклоняя голову набок, боясь обжечь больную губу. Он оставил половинку, молча протянул ее Виктору Васильевичу, но тот отказался.
– Ты ешь, ешь… Ну как, вкусно? – спросил он, улыбаясь.
Виталий кивнул.
– А ты говоришь…
Виктор Васильевич помолчал и громко спросил с чуть хитроватой улыбкой:
– А вот скажи, Виталь, нас сейчас сколько?
– Как сколько? – не понял Виталий.
– Ну, сколько нас сейчас здесь? – еще больше улыбаясь, спросил Виктор Васильевич.
– Как сколько? – пожал плечами Виталий. – Двое… вы и я…
– А вот и нет! – довольно засмеялся Виктор Васильевич. – Трое! Ты, я… и костер…
Виталий посмотрел на огонь, потом на Виктора Васильевича и сказал неожиданно:
– Тогда четверо.
– Почему? – удивился Виктор Васильевич.
– А луна… луна – четвертая…
Виктор Васильевич поднял голову, увидел неполную еще, остролицую луну и посмотрел удивленно на сына.
Потом было молчание. А потом Виктор Васильевич заговорил решительно:
– Знаешь, я тебя об одном деле попрошу… Я тебя вот о чем попрошу… Не называй меня на вы, хорошо? На ты меня называй…
Виталий молчал. Он поднял с земли щепку, бросил в огонь.
– Хорошо? – повторил Виктор Васильевич.
Но Виталий молчал. Смотрел в огонь.
– Хорошо?
Виталий поднял на него глаза.
– Ты… – Он замолк на мгновение. – Ты мо-а… мо-а… ма… – неожиданно стал заикаться он и снова замолк, переводя дух. – Ты мо-а… мо-а… Ты мой отец?
Потрескивал и дышал костер, а в остальном мире было тихо.
– Да, – давясь, ответил Виктор Васильевич.
– Приехал… – тихо заговорил Виталий. – Я знал, что приедешь… Я тоже, когда первый раз увидел – показалось, что видел тебя уже, только давно очень… А потом, знаешь, показалось, что это было у нас уже… Ну вот прямо знаю, что сейчас будет, будет, что сейчас будет… Понимаешь? – Он посмотрел на отца и заговорил громче: – Я знаешь когда первый раз подумал? Когда тебе про отца сказал… Ну, наврал все… Я специально придумал… Разозлился чего-то… Гляжу, а ты как-то сразу… Ну не знаю… я тогда подумал – отец… А это я наврал все. Нету у матери никого. Был один, давно уже… Алкаш-ханыга… Она его выгнала. Я и не помню его почти. А так нету… И не водит она никого, честно…
Виталий замолчал, посмотрел на огонь, потом на луну, потом на отца.
– Ты пойдешь домой сегодня?
Виктор Васильевич не отвечал, смотрел в огонь.
– Да я понимаю, – вздохнув, произнес Виталий. – Сразу трудно… А она пустит, вот увидишь… – Он снова замолчал, покачал головой, соглашаясь с какими-то своими мыслями. – У тебя правда сын был другой?
Виктор Васильевич помотал головой:
– Не, соврал я тебе, извини… Слышал, как рассказывали… А как бы ты со мной пошел?.. Не было у меня никого… И нету… Ты один…
Сын помолчал и улыбнулся виновато:
– А я думал, ты из‑за него меня Виталием зовешь… Я и молчал… Тогда и подавно… Ты теперь меня моим именем зови, хорошо? А то все – Виталь, Виталь… Хорошо?
Костер затихал. Виктор Васильевич молчал, не двигался.
– Хорошо? – повторил паренек, глядя на Виктора Васильевича, и прибавил, показав пальцем: – У тебя кровь на щеке, обцарапался где-то…
Виктор Васильевич провел ладонью по щеке, медленно поднялся и пошел к речке. Там он присел на корточки, зачерпывал горсть за горстью воду и с силой прижимал ладони к лицу.
Виктор Васильевич сидел у костра с мокрым уставшим и безразличным лицом. Он съежился как-то, стал вдруг маленьким и жалким, почти таким же, каким был совсем недавно этот паренек.
А паренек, нагнувшись, подбирал с земли мелкий горючий сор и бросал его в огонь.
Шальной холодный ветер вырвался из‑за поворота реки, зашумел в кустах, поднял старые листья, взъерошил волосы на голове паренька. Он поежился.
Виктор Васильевич медленно покосился на него, стянул с головы шапку, закрыл ею свое лицо.
– Ты чего? – спросил паренек, выпрямившись.
По вытянутой шее Виктора Васильевича катнулся и гукнул кадык.
– Чего ты? – повторил паренек встревоженно.
Виктор Васильевич с силой провел шапкой по лицу так, будто хотел содрать кожу, посмотрел на паренька и неожиданно нахлобучил шапку ему на голову.
Тот отпрянул, хотел тут же снять ее, но Виктор Васильевич остановил.
– Попробуй сними! – пригрозил серьезно он.
И паренек так и остался сидеть, смирный и тихий, в этой явно великоватой ему шапке.
Было тихо, совсем тихо.
– Пойдем? – спросил паренек.
– Пойдем, – согласился Виктор Васильевич.
Но не вставали. Было тихо…
И вдруг все ожило, заволновалось: где-то поезд загудел и застучал, отсчитывая торопливо рельсовые стыки, ветер зашумел по пустым огородам, поднимая холодную пыль; чей-то пронзительный и тревожащий душу долгий свист возник ниоткуда, а луна, половина ее лица, одни глаза, не прикрытые невидимой тучей, забегали нервно и раздерганно по серому рябому телу реки…
И в это мгновение они подались почти незаметно друг к другу и прижались плечом к плечу. Так было теплее.
Костер взмахнул мгновенно возникающими языками, как ладонями, и словно сказал что-то шепотом.
И тут же все стихло. Поезд затаился где-то, ветер пропал, луна очистилась и стала прежней, усталой и скорбной, река остановилась. Они сидели рядом, плечом к плечу, смотрели в костер.
Ладони пламени тоже сразу пропали. Костер покойно затихал, серел. Лишь иные места на его теле были еще довольно яркими, они мерцали, дрожали мелко, успокаиваясь от недавней боли, – тише, тише, тише…
