Анатолий Приставкин - Синдром пьяного сердца (сборник)
Еще мне рассказали, что однажды ночью его забрала милиция, кажется он возвращался из гостей, и на всякие там вопросы-допросы стал им читать стихи… Ну а они ему за это пересчитали ребра… Отлеживался в больнице. Это был гонорар.
А вскоре узнал: погиб Саня странным образом. Шел на рассвете из Переделкина по рельсам в направлении Москвы и был сбит электричкой.
Почему на рассвете? Почему пешком?
Поругался ли в очередной раз или так, ударило в голову?
Или для того и шел по рельсам, чтобы сбило? Никто уже на эти вопросы не ответит.
На похоронах была моя бывшая жена, она рассказала, что отпевали его в переделкинской церкви, и в какой-то момент, за час до отпевания, вдруг выяснилось, что у него босые ноги… Лида, конечно, была не в себе, и бывшей моей жене срочно пришлось ехать в Москву за ботинками…
Похоронили Саню тут же в Переделкине.
Лида потом мне показала его могилку. «Все как у него написано», – сказала.
А я подумал: не впервые, что поэт, если он истинный поэт, угадывает о своем будущем.
Вот и Саня написал:
Ах ты, милочка моя,Не печалься, Лидка,Вот могилочка моя,Синяя калитка.На погосте темный крест,Лавочка отволгла,Пусть я здесь, один, окрест,Буду долго, долго…
Я тоже хочу быть здесь долго.
«Господи, – подумалось, и подступила привычная вдруг тоска, – а стоит ли возвращаться, если там (там – это наверху, то есть в мире) ничем не лучше, чем здесь?»
Оставаться бы тут, в лифте, в тихом подвале, навечно, и не жарко, и вообще… Я и привык уже. Но не как в Мавзолее – сухофруктом, а жить, погружаясь непрерывно в себя и питая душу памятью лиц, которых я любил.
И пусть бы дом шумел своими детишками, своими сумасшедшими и извращенцами… Кошками и мышами… И чертями, если им уж так нужно подглядывать… Там у нас наверху этой нечисти куда больше…
Да она и пострашнее.
А я бы тихохонько, скукожившись листиком, в уголочке и прожил бы, счастливый, что нет этой самой накипи и пены…
Пена (Дед, отец, сын)
В какой-то своей повести я рассказал, как сидим мы с отцом у него в новом доме и пьем самогоночку, чистую, как слеза. И далее о том, как здорово он умеет ее делать.
После публикации к отцу неожиданно нагрянула милиция, потребовала предъявить аппарат.
– Откуда вы взяли, что я гоню? – открещивался отец. – Кто мог такую напраслину на меня возвести?
– Да ваш родной сын написал, – заявили милицейские, такие же разбойники, как и везде.
Они ничего и не хотели, а только выпить на дармовщинку. И им, конечно, поставили.
– Вот, – сказали они. И предъявили отцу мою повесть. – Тут все описано. Как в протоколе.
– Да вы что, не знаете сочинителей, что ли, – нашелся отец. – Они такого напридумывают… Я что же, должен за их фантазии головой отвечать?
– Значит, сочиняют? – сочувственно спросили стражи порядка, приняв по стаканчику отцовской самогонки.
– А как же! Сочинители… Так и называются…
– А самогоночка-то и впрямь как слеза, – подтвердили стражи.
И отец нацедил им еще.
– Да какое там, – поскромничал он. – Я и марганцовкой очищал, и угольком, а она все одно сивухой отдает!
– Разве? – удивились стражи. – А мы как-то не заметили… Ну-тко подлей еще, чтобы проверить…
И опять приняли, не жадно, а с охотой и удовольствием, но про очистку до конца не прониклись и обещали для верности прийти еще раз. Так и удалились на полусогнутых, не составив акта, а книжку мою – главное свидетельство – забыли на столе.
При встрече отец меня не сильно, но упрекнул. Хоть и бытует байка про двух милиционеров, которые, собираясь к коллеге на день рождения, хотели подарить ему книжку, но вдруг вспомнили, что у него одна уже есть! Но вот выяснилось, когда надо – читают. И даже по огороду походили, высматривали аппарат.
– А он у меня засекреченный, – сказал отец. – Разборный… По отдельности – посуда, а соединишь… уже техника!
И тут же пропел:
Сам и бражку я поставлю, самогоночку гоню,И кому какое дело, где я дрожжи достаю!
Когда отец развелся и оказался без дома, он купил задешево этот участок, и я немного помог, а остальное: дом, террасу, отдельный в саду погреб, а потом еще домик и даже бассейн для рыб (правда, неудачный – не держал воду) – он сделал своими руками, подбирая материал на свалке. Там и кирпич, и обрезки доски, и все остальное. А чего не смог найти, то купил на самогонку.
Увидел однажды, как из вагона выбросили на обочину молдавский виноград, который сгноили дорогой. Отец нанял машину за трешку – это было как бы вложением капитала, – завез тот виноград себе на огород и месяц гнал из него крепчайшую чачу, или, как сам он называл на грузинский манер, «самогнали».
Шесть или семь двадцатилитровых канистр нагнал. А чтобы стражи не разнюхали, закопал там и сям среди грядок. Вот они и стали прочным, прочней не придумаешь, фундаментом для его нового дома: тут и краски, и водопровод, и скважина, лично им пробуренная, и рамы, и замки, и заасфальтированные дорожки, и трубы для газа, который он сам и подвел.
А вот когда дом стал домом и появилась возможность принимать случайных дружков-выпивох (отец после развода оставался холост), тут и началась угореловка, после которой те же одноразовые дружки очищали отца догола. Так что от полотенец, одежды, обуви, которые мы ему время от времени дарили, ничего не оставалось. Приехав, мы снова находили голый дом… И снова что-то везли.
Слава богу, научились самогоночку варить:Сахар, дрожжи на три литра, вся до капельки горит…
Здесь в частушке отца зашифрован рецепт самогоноварения: сахара требовалось на три литра воды – килограмм, а дрожжей – сто граммов. И двадцать один день бражку выдерживали. Можно, конечно, и меньше, если невтерпеж, но качество напитка при этом пострадает. Да и гореть она не станет. Не те градусы.
Арабский алхимик Хабир ибн-Хайян, открывший более тысячи лет назад процесс перегонки (эта водица именовалась вроде бы «алькууль», что сходно с нашим сегодняшним: ал-ко-го-лем), наверное, бы нас осудил за нарушение древней технологии.
Есть и другие маленькие секреты самогоноварения, как, например, применение скороварки с вмонтированным туда градусником, чтобы задать точную температуру при перегонке, и прочее и прочее, пришедшее с длительным опытом. Так, при отсутствии дрожжей, которые «надо было доставать» – они повсеместно исчезли, – использовали для брожения горох или томатную пасту. Как и загнившие фрукты.
Но чтобы самогоночка «до капельки горела», нужно ее не меньше двух раз пропустить через аппарат. А для чистоты еще и через активированный уголь. А если уголь тот от «родничка» (водоочистителя) да с серебром, еще лучше. Хотя у Молоховец (не книга, а просто библия для кухни!) вполне допускается древесный уголь. Ну а потом тоже, по Молоховец, следовало ее, голубушку, дня три, а то и недельку выдерживать в изюме… В красном причем изюме, который и заберет все сивушные масла.
Когда я в Прибалтике, в совхозном магазинчике под Ригой, разыскал нужную мне шестидесятилитровую канистру и принес в Дом писателей, моя приятельница, редактор, долго ее рассматривала, потом спросила:
– Это для чего?
– Для воды, – соврал я. – У нас на даче плохо с водой.
Она понимающе кивнула:
– Ага. Значит, для самогонки.
Была эстрадная шутка по поводу модернистской картины, которую вывесили на стене. Все возмущались мазней, пока не выяснилось, что это только схема самогонного аппарата.
Мы с сыном, он тогда еще у меня часто бывал, долго искали, пока не выработали собственную технологию производства.
Помню, я позвонил из Болгарии, из партийной гостиницы, чтобы узнать о здоровье детей, а он закричал в трубку, что наконец нашел такую схему, ну такую… Для перегонки! Там, значит, два змеевика…
– Ванька, заткнись, это же международный телефон, – только смог произнести я.
После долгих странствий по чужим углам, всяких унижений, взяток и хождений по чиновникам я въехал в свою квартиру, кооперативную, конечно. И целовал пол от счастья. А моя приятельница Наталья Казимирская, жившая по соседству, привела мне свою кошку, а еще собаку, чтобы они первыми вошли в дом, и тогда, по приметам, жизнь моя будет счастливой.
Я верю в приметы, а тогда особенно верил, потому что начинал, подобно отцу, жизнь сначала. И друзья, собравшись на новоселье, которое совпало с днем рождения, сидели на полу и пили за долгую прочную жизнь, а я попросил выпить за смерть, но здесь, в этом доме. Все зашумели, загалдели, запротестовали против такого моего пессимизма, но я пояснил, что устал от перемен жилья и вправду мечтаю дожить свои годы, не уезжая никуда. Пусть это будет последним моим пристанищем.
В то памятное новоселье первым пришел мой отец, еще днем, и принес в подарок ложку. Он купил ее на рынке и утверждал, что она серебряная. Мне поневоле пришлось с ним пить, и к приходу гостей я был так хорош, что меня отнесли в соседнюю комнату и продолжили праздник без меня.
