Анатолий Приставкин - Синдром пьяного сердца (сборник)
– Старич-чок, дав-вай заходи, м-мы уже свободные!
Имелась в виду бытующая у литераторов фраза: с утра выпил и весь день свободен!
Когда же нам удавалось посидеть вдвоем и он был трезв, я много услышал от него презанятного. Однажды, повествуя о поездках на Север, который он так колоритно описал, поведал он и как сидели они где-то, кажется на Печоре, в ресторане вместе с Евтушенко Женей, и тому было не по себе, что его никто здесь не узнает. И послал он в ансамблик на сцене записку, мол, прошу исполнить мою песню… и подпись: Евтушенко. И когда ее зачитали и весь зал к ним обернулся, Женя перестал дергаться… Успокоился и весь вечер уже был в хорошем настроении.
Но Казаков не менее знаменитого поэта любил замыкать разговор на себя, и был я свидетелем беседы двух тогда соперников, его и Георгия Семенова в Доме литераторов в кафе. Георгий долго рассказывал за рюмкой о новой своей повести, на что Казаков, недовольно морщась и выпячивая губу, произнес с досадой: «Ну что ты, ста-рич-чок, все о с-себе да о с-себе, давай поговорим о лит-тера-тур-ре… Вот я т-тоже кое-что написал…»
Кстати, с Казаковым я в одно время заканчивал Литературный институт и впервые прочел его прозу в рукописном журнале «молодых» и был потрясен сочностью языка и яркостью описания природы. А однажды мне пришлось наблюдать, как выдернули его к ректору Серегину, и Казаков, стоя в его кабинете и выслушивая очередное внушение по поводу пропуска занятия, бросил тому в лицо, брезгливо выпячивая нижнюю губу: «Мы хоть пишем, а вы-то чего тут делаете, господин Серегин?» И, не оборачиваясь уже на истерический начальственный окрик, пошел к дверям.
Серегин был известен своей оголтелостью. Администратор, туповатый, ограниченный и злейший антисемит. Его боялись. Он мог делать и делал всякие пакости. Именно в его правление были исключены из института и Евтушенко, и Юнна Мориц… Я подумал тогда, что Казаков сильный человек… Но с водкой он не совладал. После Переделкина снова попал в больницу. Говорят, поправлялся, звонил друзьям и просил принести ему пишущую машинку… Строил творческие планы… С вечера позвонил, мирно беседовал… А ночью умер.
А у меня от встречи с ним в Переделкине осталась принадлежащая ему книжка Набокова, которую он дал мне на вечерок почитать. Наши комнаты были напротив, и нам удавалось иногда поговорить. И я не почувствовал, что он слышит только себя. Он к себе прислушивался, но это другое. Да он и сам был другой, мягкий и необыкновенно внимательный. И усталый.
– Старич-чок, а что, если нам махнуть на Север? – спрашивал, чуть заикаясь, и загорался, и начинал мечтать.
Я соглашался: отчего не поехать, – хотя знал, твердо знал, что никакого Севера у нас с ним, к сожалению, уже не будет. А даря сборник рассказов, выпущенный к его пятидесятилетию: «Во сне ты горько плакал», написал мне среди прочего и такое: «А не поехать ли нам на родину следующим летом? Ты на Вазузе бывал? Давай же отчизне посвятим…»
Обозначено это декабрем семьдесят девятого года, в Переделкине.
В разное время при разных обстоятельствах здесь появлялся Женя Шерман со своим «шерман-бренди» и с молоденькой, как всегда, фантастически красивой девкой; и Валя Гринер привозил на семинар очеркистов и угощал нас копченой олениной и тутовой водкой, такой крепкой, что продирала до костей… И Поленов у меня тут был, в последний год своей жизни, а уж о трех поэтах, не названных поименно, я не говорю: Олег Дмитриев, если кто узнал, тут однажды с Валерием Осиповым били штатного стукача Алексея Першина… А Толя Злобин составлял здесь свои знаменитые афоризмы, такие примерно: «Закон социализма: все не для всех», и замышлял против официального Союза писателей движение «Апрель»…
И Георгий Садовников, разгуливая мимо секретарских дач, показывал моему, тогда еще маленькому Ванюшке, на трансформаторную будку и всерьез утверждал, что это его дача. И проблема единственная только в том, как туда, внутрь, попасть.
А в более отдаленные времена в нескольких коттеджах здесь проживали студенты нашего института, и Герман Флоров размещался в одной комнате с Анатолием Кузнецовым. А третьим с ними был тихий мариец Валя Колумб, голубоглазый, спокойный; он учился играть на гитаре и писал лирические стихи. Однажды ночью, встав по нужде, он перепутал наружную дверь с балконной и выпал со второго этажа. Но удачно выпал, в крапиву. А когда постучался в наружную дверь, Герман спросонья никак не мог взять в толк, каким образом его дружок, с вечера бывший здесь, оказался за закрытой дверью.
Женился Колумб на дочке здешней работницы Вали, а когда умер, совсем молодым, Валя показала мне резиновую вешалку (были такие надувные вешалки) и произнесла суеверным шепотом: «Вот его нет, а дух его еще остался… Он ее перед самой смертью надувал. Я все хранила, держала, но сегодня я его дух отпустила…»
С Лидой Медведниковой мы дружили с Братска. Она, кажется, сбежала туда от кредиторов, не закончив нашего института, и была там этаким ангарским соловьем: компании, посиделки, гитары. Работала она в геологической партии и гуляла на нашей, той самой свадьбе в «старом клубе у реки». А потом она вернулась в Москву, возобновила занятия в институте и, долгое время не имея жилья, кантовалась в Переделкине. Вышла замуж, и мы с женой Валей, в свою очередь, были приглашены к ней на свадьбу. Муж был много моложе ее, поэт Саша Тихомиров, темный, большеглазый, стройный, просто красавец, но чудаковатый, про таких говорят: не от мира сего. Об этом поговаривали за его спиной, и я не сразу понял, в чем тут дело. Просто со своим молчаливым, тихим поэтическим нравом он плохо вписывался в сегодняшний быт, и практичные родители решили женить его на женщине, которая была бы поопытней, постарше и могущей его направлять в жизни. А его не надо было направлять. Ему не надо было мешать.
В то время звучала модная песенка про Мари, которая «не может стряпать и стирать, зато Мари умеет танцевать…». Это все, конечно, про Лиду. Спеть, сыграть на гитаре, поддержать компанию – вот ее характер. И если в песне далее утверждается, что «тот, кто станет мужем ей, будет счастливей всех мужей», вряд ли это про Саню, как мы его прозывали. Жалкая попытка его родителей найти Сане жену и няньку вряд ли была удачной. Но в общем, как-то они жили. Ну а мы на той свадьбе на мотив «Мари» (конечно, это совпадение) пели бойкую песенку, в которой был зашифрован тогдашний доклад Никиты Хрущева, обещавшего нам райскую жизнь в самом ближайшем будущем. Наш ни во что не верующий народ отнесся к Никите, как и его докладу, со снисходительной улыбочкой.
Так что песня (ни в каких фольклорных сборниках ее нет) отражала всеобщее настроение.
Кукуруза – это хлеб, это мясо и паштет,Неуклонно повышай кукурузы урожай…
Припев у песенки был такой:
Ура, ура, догоним СШАПо производству мяса, молока,Ну а потом перегоним СШАПо потребленью вин и табака…
Там даже будущее наше рисовалось, по Хрущеву, так:
Течет молочная река, и мясные берега,Растет потребление на душу населения…
Заканчивалась она с очень большим пафосом:
Слава колхозному труду, нам дающему еду,В шестьдесят восьмом годуОставим буржуев мы в заду…
Вон когда сроки для коммунизма-то установили и решение приняли. А жрать было нечего, и хлеб в магазинах пропал… И мы для нашего сына Ванюшки тот хлеб получали по талонам. А теща, увидав в телеящике вручение каких-то премий спортсменам в виде коробок, незлобно пошутила, что это им дают за хорошую прыгучесть макароны…
А Сашу приняли в Союз писателей с маленькой книжечкой стихов. Я был на той комиссии и даже прочитал стихи про то, как он играет с тещей в карты в дурака… Это рассмешило комиссию и настроило ее на добрый лад. Вскоре на двоих, с Лидой, они получили роскошную по тем временам квартиру прямо напротив американского посольства, на улице Чайковского. Было лишь одно неудобство: над их потолком, на чердаке, располагалась мощнейшая радиоаппаратура – видать, для подслушивания американцев, и, когда она включалась, напряжение в сети сильно падало и перегорали пробки.
Родился у них сын Митька, но Саня все оставался без работы и лишь по временам в издательстве «Молодая гвардия» подменял временно женщин, уходящих в декрет. И Саня уже глаз навострил и, встречая в коридорах сотрудниц, мог безошибочно определить, у кого из них он может быть в кандидатах…
Лиде в то время удалось купить машину, и она ездила, подрабатывала извозом, это, конечно, было опасно – работала она по ночам.
Ну а после моего развода с первой женой поделились и друзья: Лида осталась на той, на ее, стороне. Мы теперь подолгу не виделись, но случилось, в метро меня остановил Саня и с гордостью показал вырезку из газеты, кажется, из «Литературки»: большая подборка стихов…
