Владимир Орлов - Усы (сборник)

Владимир Орлов:

Есть там, конечно, воспоминания о чем-то. Потому что я в школе был театралом и с шестого класса был в активе Детского театра. Мы не давали стрелять из рогаток во время спектакля и прочее. И очень хорошо узнали ближайшие театры изнутри. И Детский, и Малый, и Большой, а особенно Художественный. Для меня было праздником, мне выдавали на каникулы денег на билеты, и я пересмотрел многие спектакли по множеству раз. Для меня само понятие – Камергерский переулок – было одним из самых главных в Москве. А потом меня поселили в дом Художественного театра под названием Сверчок, в Газетном переулке, напротив Камергерского. Я поэтому туда часто заходил, многие знакомые появились из Художественного театра. В закусочной рядом с театром проходили творческие встречи и интересные беседы – уже в 90-е годы, когда едва хватало на кружку пива, актеры были полунищие, работы не было, кино все прикрывалось. Сергей Прокофьев меня всегда привлекал, но квартиру его я так и не посетил. Я уже говорил про сгусток энергии Камергерского переулка, творческой, трагедийной. Сейчас приходится жалеть, что все уже по-другому. В романе есть описание, как в нем уже собираются персонажи романов Робски… Первые три романа я написал об Останкине. Тоже совершенно особенное место.

Елена, Москва :

Герои «Камергерского переулка» – просто люди, как везде или именно москвичи? У них есть какие-то свои, исключительно московские черты?

Владимир Орлов:

Сейчас очень трудно назвать эти исключительные московские черты. Сейчас все, как в котле, перемешалось, перетопилось. Поэтому многие москвичи приобрели черты, не свойственные послевоенной большой деревне, как питерцы называли Москву. На самом деле за Садовым кольцом начинались деревянные дома. И нравы были особенные. Но тогда люди общей нищетой были связаны, друг другу помогали. Не было стычек, интриг. А потом, когда началось расслоение 50–60-х годов, нравы стали меняться в Москве. Грешить на лимитчиков неохота, потому что есть ядро. Как русский язык может все перемолоть и включить в себя все, так, я думаю, в конце концов московские нравы подчинят себе инородную шваль в отношениях. Хотя это упование очень зыбкое. Так в Ленинграде произошло, когда после войны туда съехались многие люди из северных областей, и город на интеллигентский походил мало. Но потом выработались именно питерские привычки, обычаи.

Николай Светляк, Долгопрудный :

Писатель – это судьба или профессия?

Владимир Орлов:

Судьба, конечно, и никуда от нее не убежишь. Были годы, когда меня не печатали по восемь лет, а в ход шли произведения с плохим языком, или предисловия к краткому курсу КПСС. Чтобы благополучно жить, надо было подчиняться тем правилам. Это было очень досадно, приходилось жалеть, что другой профессии нет. Но это все во мне перегорело, и что-то сделано такое, чего можно не стыдиться.

Leona-Ana, Москва :

А Вы правда относите себя к породе московских зевак? Очень понравилась книга «Камергерский переулок», спасибо большое!

Владимир Орлов:

Да, действительно. И лентяев, и зевак. По-моему, писатели вообще должны быть лентяями и зеваками. Иначе они превращаются в машину для добывания денег или славы.

Стас, Ивантеевка :

Что сейчас находится на месте закусочной из «Камергерского переулка»?

Владимир Орлов:

Я толком не знаю. Туда просто противно ходить. Там что-то похожее на солдатскую столовую, но с большими ценами и со случайными посетителями. Бывший хозяин, у которого сначала провалилась знаменитая пивная в Столешниковом переулке, а потом он умер во время совещания – проклято все это место…

Пивная находилась в церкви шестнадцатого века, хозяин ее скрыл это, чтобы не ставить ее на охрану как памятник архитектуры. Этот «бизнесмен» был из комсомольских работников, мечтал создать свой район, но не вышло.

Николай Чершинцев, Москва :

Существуют ли прототипы персонажей из «Камергерского переулка»?

Владимир Орлов:

Да, есть. И среди них Васек, который приходил босиком, который видел гуманоидов.

Иван Николаевич Дробышев , Москва :

Владимир Викторович, добрый день! Не жалеете о том, что ушли из журналистики?

Владимир Орлов:

Конечно, не жалею, надо было делать это раньше. Потому что это два ремесла совершенно разные. Конечно, я поездил по стране, видел жизнь людей и ситуации разные. Газета «Комсомольская правда» была газета очень достойная. Журналисты попадали в ситуации, из которых сейчас бы живыми не вышли. Роман «Происшествие в Никольском» написано по письму прокурора в нашу газету. Журналистом приятно быть молодым, когда ты носишься по стране. А потом надо делать выбор, или делать журналистскую карьеру, или вековать на сочинениях в морализаторском жанре, который у нас назывался «сопли и вопли». Я уже не мог в той форме существовать. За время работы в «Комсомолке» я написал два романа – «Соленый арбуз» и «После дождика в четверг». Причем писал их по ночам. Пока здоровье позволяло, я работал, потом ушел. И журналистский подход с ограниченным взглядом на жизнь, как и служебный язык, следовало в себе истреблять, переходить к более эмоциональному, емкому языку. В романе «Происшествие в Никольском» я распрощался с этим стилем.

Леонид, Москва :

Что Вы думаете о современной литературе? А о современных читателях?

Владимир Орлов:

Я ее плохо знаю. Мне столько приходится читать рукописей своих студентов, выпускников, что перечитать что-нибудь необходимое – Салтыкова-Щедрина, Гофмана, не хватает времени. Живу по литературным легендам. Даже работы своих приятелей не успеваю читать. С Битовым встречались, ни он меня не читал, ни я его. Легенды существуют – Пелевин, Сорокин, Елизаров. Мне думается, что существует за гранью литературы свалка литературы для больниц. Как призналась одна из авторов, она пишет романы – успокоительные таблетки. У многих сейчас нет копирайта, то есть авторами произведений являются издательства. Явно, что существует бригадный метод. Он и раньше существовал, я знаю, кто за кого писал, а называлось – редактировал. Но это старались делать на художественном уровне. Не говоря о том, что существовали писатели высокого класса – Катаев, Казаков, Трифонов, Нагибин, некоторые деревенщики. Сейчас это не заботит. Очень много стилизаций. Но не возьмусь судить, у Сорокина я читал только одно произведение, у Пелевина – два. Но на них большой спрос, значит, что-то для людей в них есть. Вошли в моду восточные, или латиноамериканские учения, вроде Кастанеды, который, скорее всего, есть коллективное сочинение. С уважением отношусь к Улицкой. Дима Быков мне очень интересен. По темпераменту, яркому словцу он редкий человек. Большая потеря – Аксенов… У нас критики считают, что какой-то литпроцесс происходит, и они им управляют. Я думаю, что никакого процесса нет, а есть личности, которые этот процесс производят. Иногда эти личности проявляются и на пустом месте. Хотя во многих видах искусств заметно возвращение к высокому художественному уровню, чтобы это падение звуковое, стилистическое, которое началось в 90-х, было преодалено и произошло возвращение к хорошему художественному уровню. Беда еще в том, что нет журналов с большими тиражами. Раньше не нужна была критика, а нужны были журналы и молва, которая дала бы знать, что читать. И через годы эти вещи оставались.

Анастасия, Королев :

Кто Ваш любимый персонаж в «Камергерском переулке»?

Владимир Орлов:

Да все любимые. Даже те персонажи, которые тебе неприятны, они все равно твои дети.

Елена Е., Москва :

Когда в одной из глав «Камергерского переулка» Вам звонил Мельников, он называл Вас Профессор. Это действительно Ваше «прозвище» среди своих?

Владимир Орлов:

Нет. Профессор у нас один на всю страну, это который погоду объявляет по какому-то каналу. Просто Профессор – это совпадение персонажа со мной есть, есть мои черты, слова и убеждения, в частности, про потерянное поколение. Меня иногда могут называть профессором, потому что я им и являюсь в Литинституте. У нас в Литинституте два профессора Орлова. Один историю читает, а другой – я. Он Александр Сергеевич, у него прозвище Пушкин. А у меня прозвище Классик.

Гера Фотич, Санкт - Петербург : Вопросов задавать не буду, и так все понятно. Хочу пожелать удачи! Не знаю насколько уж там объективные судьи… давно живу в этой стране. Хочется надеяться на лучшее…

Ульяна:

Встречаетесь ли вы с читателями? Что больше всего интересует сейчас читающую аудиторию? Какой самый необычный вопрос вам задали за последнее время?