Иван Алексеев - Повести Ильи Ильича. Часть третья
Волин опять вспомнил, как она напутствовала его на старшинство. И как они с Ниной ворочали и поднимали ее в последние дни, меняя постель и одевая. И как он отводил глаза от ее тела, а теща уговаривала его не смущаться: «Ничего, Коля. Ничего…»
Поплакать бы, да отпустить тещу от себя – никак это у него не получалось.
Совет перешел к работе столичного генерала. Это была последняя репетиция перед его защитой. Самого генерала не было. Его роль исполнял один из местных писателей.
Поискали ошибки на красивых плакатах. Послушали доклад. Сделали замечания. Обсудили и распределили вопросы, ответы на которые будет давать генерал на защите. Уяснили, что больших проколов не было. К концу обсуждения в зале стало шумно – конец рабочего дня, конец заседания, все хорошо. Председатель заметно повеселел. Николай Иванович смотрел на раскрасневшиеся лица стариков, удовлетворенных обсуждаемой ерундой, и не мог себе представить, что их обладатели были людьми или хотели ими стать. Но самым отвратительным было осознание, что Волин сам скоро станет таким же стариком, считающим любую ерунду, которым его заставят заниматься, важным государственным делом. И так получалось у него, что это не государство направляет его туда, куда он не хочет, а только он сам. Так получалось, что никакого абстрактного государства нет. А есть председатель, эти старики и сам Волин. Они в этот момент и в этом месте и есть государство. И они же сами себя и убеждают в важности дела, которым занимаются, называя его государственным. И поэтому будущего у них нет. Николай Иванович не видел его. И мысли его, как он их понимал, кружились вокруг того, что надо было ему шагать отсюда, и он бы даже шагнул, если знать, куда. Но куда идти, он не знал, и поэтому вместо шага в будущее все шире расставлял ноги, чтобы удержаться в настоящем. Как все вокруг, кого он знал.
Второе, что не отпускало Волина – жалость по утекающему времени. Лет пять уже, как он почувствовал страх перед старостью. Тело, исправно служившее ему столько лет, стало давать сбои. Вдруг начала падать резкость ближнего зрения: стали расплываться буквы мелкого шрифта, потом стандартного, среднего и так далее. Не представляя себя в очках, он попробовал побороться – прочитал пару книг про метод улучшения зрения, вырезал и прикрепил на стену проверочную таблицу и стал тренировать глаза с помощью расписанных в книгах упражнений. Через два месяца занятий гимнастикой резкость дальнего зрения улучшилась, судя по таблице, на двадцать процентов – до восьмидесятипроцентного уровня, как у него было в десятом классе. Но ближнее зрение продолжало падать.
Пережив восторг, признательность, сомнения и разочарование по отношению к методу доктора Бейтсу и его последователей, Николай Иванович бросил гимнастику и обзавелся очками. Бумажные книги он мог читать без очков теперь только летом при ярком солнце, поэтому перешел на чтение с компьютера, а потом и у компьютера пришлось одевать очки.
Все, что было написано про этот процесс, Волин понимал, но очень не хотел этого принимать. Не нравилось ему все, начиная с названия. Старческая пресбиопия. Слово «старческая» казалось здесь ключевым. Он хорошо помнил, как постаревшие мама и теща тщетно пытались вставить нитку в иголку, не видели крошек на столе и мусора на полу. Он видел, что почти все работники с возрастом, а некоторые уже после сорока, обзаводились очками. Но почему он должен к ним присоединяться? Все внутри него протестовало против того, что он – старик.
Он соглашался с теорией о том, что человеческие глаза не рассчитаны на постоянную интенсивную работу ближнего зрения, но как можно существовать и работать в современном мире без этого? Физически ощущая, что ежедневное чтение и компьютерные упражнения губят глаза, он не представлял себе, как им помочь. Меньше читать и проводить времени за компьютером не получалось. Он не мог организовать свое существование иначе. Он привык так жить. В чем ошибка? Он ведь как все. Так зачем всем мучиться? Разве это правильно?
Еще у него стала грубеть и трескаться кожа на пятках. Трещины получались глубокие, до мяса, ходить было очень больно, а быстро, как любил Волин, – невозможно. Ковыляя от боли в пятках, он представлял, какую боль испытывала умирающая теща от пролежня, образовавшегося на ее боку, и опять спрашивал, зачем так устроено? Неужели без боли нельзя?
С пятками Николай Иванович тоже был не одинок. Раскрыв глаза, он увидел в магазинах и аптеках много полезных вещей: и пемзу, и щетки с наждачной бумагой, и железные терки, и кремы с мазями. Он приспособился чистить кожу на пятках и смазывать их кремом. Иногда ленился, и тогда снова образовывались трещины, которые он заклеивал медицинским клеем, – так боль не чувствовалась.
Из-за пяток Николай Иванович решил, что его сосуды сузились, тока крови в ногах недостаточно, и это как-то надо поправлять. Однажды он обратил внимание, как после близости с женой его ноги потеплели до самых ступней. Как будто ускорившаяся кровь добралась до самых дальних уголков его тела. Решив, что это ему полезно, он стал забираться на супругу, когда не хотел, слушая вместо горячего сердца холодный расчетливый ум.
А Нине Васильевне хотелось тепла, ласки, понимания и простого женского счастья, которое все чаще посещало ее от общения с глазу на глаз и чувства подставленного плеча и все реже – от физической близости с ним. Надо сказать, что к близости с мужем Нина Васильевна всегда относилась практично, как к одному из требований тела и супружеской обязанности. Она очень хорошо понимала одну из подруг, уставшую ждать, когда мужчина, полгода с ней гулявший и даривший цветы, потащит ее в постель. Не то, чтобы подруга очень этого хотела, но она строила определенные планы и боялась обмануться. Нина Васильевна очень ей сочувствовала и искренно радовалась, когда ожидания подруги наконец-то свершились. На месте подруги Нина Васильевна была бы так же счастлива – не от удовольствия физической близости, а от сознания обыденной необходимости, без которой отношения с мужчиной невозможны. В этом она сильно отличалась от супруга, особенно в первые годы их совместной жизни, когда мечтательный Николай Иванович часто пугал ее восторгами и слюнтяйством от вещей, казавшихся ей само собой разумеющимися. Когда вместо внимания к ее телу он себе чего-то там напридумывал и усложнял, не умея хорошо сделать самое простое, как она полагала, дело.
Но хотя Нина Васильевна разделяла еще и мнение другой своей подруги, обозначившей одну из ролей женщин в умении раздвинуть ноги, когда это нужно мужчине, ползания супруга стали ее раздражать. Интуиция подсказывала ей неестественность его усилившегося внимания. Ей казалось, что он все больше думает только о собственном удовольствии. Может, она и поиграла бы с ним в его игры, но ей нужно было больше времени и ласк, а Николай Иванович об этом не думал.
В сердце Нины Васильевны поселилась обида. Несмотря на свои практичные взгляды, она стала иногда отказывать супругу и покрикивать на него. А если очень уж становилось жалко и обидно за себя, могла даже закатить истерику и уйти, чтобы проплакать полночи, ютясь на неудобном месте и заворачиваясь в случайные тряпки. Думая, что осталась она одна-одинешенька на этом свете, и нет ей счастья.
Николай Иванович пытался объяснить жене, что причины его поступков, за которые он сам себя казнил, – возрастные. То, что он говорил, казалось ему очень понятным и логичным. Только отмахивающаяся от него супруга упорно не хотела ничего понимать.
Волин насмотрелся и наслушался вокруг себя, как мужики мучаются с позывами мочеиспускания и как невозможно ни спать, ни ехать куда-нибудь с этой болячкой. Мнительный по натуре, он и у себя уже открыл признаки простатита и даже заставил уролога после прощупывания сомневаться в диагнозе. Все это, включая сделанные им выводы о формах помощи своему стареющему телу, должно было его оправдать, но стоило заговорить про это с супругой, как серьезность его доводов рассыпалась, и ее ирония оказывалась заслуженной.
– Ты не передумал? – спросила его Нина Васильевна после ужина.
– Нет, – ответил Николай Иванович. – Я уже неделю об этом думаю, и все больше это решение мне кажется самым разумным. Только не обижайся, пожалуйста. Я не с тобой не хочу ехать, я не хочу в санаторий. Мне надо навестить родителей. Все равно ведь ты к ним не поедешь. А мне надо съездить. А то видишь, как получается. Какая короткая жизнь. Только ты не обижайся, пожалуйста.
– Чего мне обижаться? Я уже не в том возрасте. Я так от тебя устала! Ты очень сложный человек. Очень двуличный. Зачем мне все это нужно? Сколько мама с тобой возилась. Я с тобой всю жизнь вожусь. Зачем? Без тебя, может, и лучше. Не будешь на мозги капать. Куда ехать я, слава богу, знаю, не потеряюсь.
– И состриги ты, наконец, волос с брови! – добавила Нина Васильевна. – То в носу волосы, то на брови. Смотреть уже на тебя не возможно!
