Иван Алексеев - Повести Ильи Ильича. Часть третья

Довольные зрители, расходясь после концерта, живо обсуждали успех тенора.

– Чего ему делать в этом болоте? Ему в Большой театр надо! – утверждал голос, призывавший на концерте «Ваньку» «давать» и «жарить».

Волин, пропотевший, с испаренной на лбу, слушал восторги мамы и жены и мечтал поскорее отъехать от деревни и залезть в воду.

Проскочив следующую деревню и низинный лес за ней, он свернул на знакомый проселок и выехал к речке. На берегу, перекрывая подходы к воде, стояло уже четыре опередивших их машины. В другое время Николай Иванович попробовал бы найти другое местечко, но сейчас люди ему не мешали. Раздевшись за машиной, он почти пробежал до воды и упал в нее, вбирая живительную прохладу.

Узкая неглубокая речка была перегорожена шнуром с поплавками, как в бассейне. Шнуром страховали детей от быстрого течения, – значит, оздоровительный лагерь неподалеку работал.

Течение реки загнуло поплавки большой дугой. Николай Иванович схватился обеими руками за шнур в середине дуги и лежал на воде, вытянув ноги.

Он чувствовал, как дышит в воде кожа, как ровно стучит сердце, которое недавно еще, полчаса назад, точно вынули из его груди, а теперь вложили обратно. Высоко-высоко, над облаками, которые нагонял к вечеру западный ветер, в небесной лазури чудилась ему тайна, с которой он был соединен.

Он смотрел в небо, вспоминая странные события последних дней, которые то ли придумал, то ли был в них участником.

Зов пустоты, голоса, которые он угадывал, темный мир, скупо даривший информацию о том, как было. Круг света, вихрь, взявший его своей частицей и давший надежду на то, как будет. Если бы не сегодняшний день, он бы посчитал это фантазией. Но сегодня ему как будто специально показали, что это не так.

Что за миры, почему их не изучают? Если это табу для людей, почему запрет не озвучен?

И кто его ведет, правильно ли общее направление? Не может быть, что только сам, своей волей он следует той дорогой, где все ловушки, соблазняющие людей, открыты в неприкрашенной своей сути убийц души. Где многое, принятое за важное и даже главное в жизни, просто обман, блеф, мираж и глупость, не стоящая человеческих усилий.

Подпитывающие речку студеные ключи подхолаживали воду, не давая ей даже в самую знойную пору превратиться в противную теплую лужу. Игривые прохладные струйки скользили по спине и ногам Волина, пробиваясь сквозь общую теплую водную массу; оживляли, будили его.

Николай Иванович услышал голоса жены и родителей. Они ждали его на берегу. Он слышал, что им было хорошо. Еще он услышал птиц и высокий гул усиливающегося ветра. И подумал, как мало надо человеку для счастья! Слышать живые родные голоса. Видеть синее небо над головой. Не причинять вреда себе. Не делать зла другим людям. Не калечить землю. Беречь природу. И все это обычные и естественные вещи, понятные любому человеку и не требующие большого труда для исполнения, если только обо всем, что придумано на земле, думать своей головой, и если крепко верить в то, что в каждой душе есть с самого детства.

Вместо послесловия

Недели три назад на моем компьютере забулькал звонок Скайпа, и на экране высветился логин Белкина.

– Хочешь поздравить меня с Новым годом? Или сообщить, что готов очередной шедевр? – спросил я у замолчавшего после приветствия Ильи Ильича.

– Я переслал тебе последнюю повесть, – похоже, моя фамильярность ему не понравилась, – но после этого решил поменять ее название. Не хочу плодить копии, поэтому решил позвонить. Вместо «Блефа государства» пусть будет «За отпуск». Так точнее.

– Честно говоря, мне не нравятся оба, – сходу ответил я. – Послушай, Илья, ты не против, если я отправлю твою вещицу на рецензию? Можно заказать недорого пару статей. И ребятам хорошо, и, возможно, подскажут что-то дельное.

– Я против, – сказал Белкин. – Со своим критиком я уже посоветовался. Другие мнения мне не интересны. Если они нужны тебе, решай сам.

– Я думаю, это нужно нам, – заметил я.

– Мне – нет. И еще: Ильи Ильича Белкина, которого ты знал, больше не будет. Прошу меня не искать. Да и смысла искать – нет. Писать я больше не буду. Изменять, то, что написал, – тоже. То, что я сделал, был урок, который я выполнил как сумел.

Обмен по сети замедлился. Звук был хороший, но картинка останавливалась. Лицо Ильи Ильича кривилось, рот открывался и замирал, как будто ему нечем было дышать, потом весь его портрет стал рассыпаться квадратиками, словно компьютер подтверждал скорое его исчезновение.

– Ты не горячись, – сказал я Белкину. – Сейчас никого не замечают, не тебя одного. Или тебя мучает что-то другое?

– Другое, – ответил Илья Ильич.

– Видишь ли, в голове всегда что-то происходит и меняется, знакомые образы связываются по-новому, рождаются другие и лучшие слова, а на бумаге уже все изложено и не так, как бы ты сделал это сейчас.

– Кроме того, – продолжал он, – после выполненного урока я увидел свой интерес в постижении тонких материй. Мне кажется, я понимаю отшельников, и хотел бы стать одним из них. Жаль, что сегодня это не возможно. Но вот перевоплотиться в современного Обломова можно попробовать. Благо, имя мое к этому располагает.

– И потом, – продолжал Илья Ильич. – Люди мне стали казаться слишком понятными. Это плохой признак, чтобы продолжать рассказывать. Так что меня больше нет. Я умер. И это последнее, что я хотел тебе сообщить.

– Илья, очень плохая связь сегодня. Картинки на экране уже давно нет, а теперь и звук пропадает, – попытался я схитрить. – Давай договорим завтра.

– Зачем? Все, что хотел, я сказал, – ответил Белкин. – Спасибо за помощь. Желаю удачи и здоровья в Новом году.

Он отключился.

Я попытался перезвонить. Он не отвечал, потом вышел из сети.

На следующий день он тоже не отвечал.

Поразмыслив, что делать, я решил больше не искать Белкина и согласился с тем, что он мне сообщил: автор «Повестей Ильи Ильича» умер.