Андрей Юрич - Немного ночи (сборник)
– Жалко, что ее раздевать не стали, – сказал П. – Я бы посмотрел.
А я подумал, что от нас убегает человек, который только что стоял на звездах.
Раз картошка, два картошка
Раздевать или бить садовых воров было не обязательно. Им и без нас этих удовольствий хватало. Один раз мы воров даже накормили. Картошкой.
Нас, сторожей, было всего четверо, а садоводов и участков – несколько тысяч. Думаю, воров почти столько же. Поэтому нужно было присматриваться ко всем. И любая странность отправлялась в копилку доказательств.
Нам все время говорили, что мы не там ищем или не к тем подходим.
– Я же с удочками, – сказал нам дедушка-рыбак, который в сопровождении мальчика лет 16 шел от автобусной остановки к садам.
Это вообще было удачное место – автобусная остановка. Воры не хотели идти в город пешком.
– Ты каждый день тут, – сказал ему папаша П., – А с рыбой мы тебя ни разу не видели. Не попадайся нам больше. Ходи в другом месте.
Дедушка-рыбак искренне смеялся, долго повторял «давычторебята», а потом ушел ловить рыбу.
Бывший следователь был единственным, кто жил в садовом поселке постоянно. И дедушка-рыбак вечером вышел прямиком к его дому, когда мы пришли туда, чтобы папаша П. потрещал с бывшим следователем о жизни.
У дедушки и внука были большие рыбацкие рюкзаки, полные чего-то бугристого. А удочки они несли в руках.
– Пойдемте, – сказал им папаша П.
– Мужики, отпустите! – в этот раз дедушка-рыбак не смеялся и не хлопал нас по плечам, а был очень серьезен, как будто речь шла, например, о смертельно больном родственнике, – Я сам тут ходить зарекусь и детям своим закажу!
– Потом закажешь, – улыбнулся по-доброму папаша П., – Обязательно…
Мы завели их во двор, и к нам вышел бывший следователь. Рыбаки по-лошадинному косились на наши дубинки. Особенно испуганным выглядел мальчик.
Дедушка-рыбак попытался снова заныть, но его спросили сначала о номере его участка, а потом, выяснив, что никаких номеров он не знает, спросили, что он взял. Он сказал, что картошку.
– Покажи, – сказали ему.
Дед бухнул на землю рюкзак и развязал его. Оттуда посыпались крупные картофелины.
Солнце садилось, и все было очень резким. Лица красными, картошка черной. Дед давил на жалость, говорил, что один растит внука и что им нечего есть, а есть очень хочется, причем каждый день.
– Ну, ты же понимаешь, что мы не можем позволить тебе унести это отсюда? – спросил его бывший следователь.
Дед понятливо закивал.
– Что, действительно, есть хочешь?
Дед напоминал китайского болванчика.
– Ну, ешь, – бывший следователь толкнул ногой рюкзак, и картофелины покатились, черные по черной траве.
– Что? – спросил дед.
– Вы голодные? – спокойно уточнил бывший следователь, взяв у папаши П. дубинку и привычно примеряя ее в руке, – Ешьте.
– Немытую? – спросил дед.
– А ты ее мыл, когда выкапывал?!! – рявкнул на него следователь, – Жри!
– Бить будете? – спросил дед, – Парня не бейте, а?
Ему вкратце объяснили, что пока он будет есть, его никто даже пальцем не тронет. И они стали есть.
Солнце к тому моменту уже зашло, горел уличный фонарь. Дедушка-рыбак сидел на земле, седой и маленький, с жидкой белой бородкой. Он держал обеими руками большую картошку: немытую, черную от земли. А внутри, на откушенном месте, она была очень белая.
Мальчик съел всего две картофелины. Потом отодвинулся на шаг и заплакал. А дед долго ел. И на нас смотрел – мол, я ем, ем, вы же видите. Килограмма два в него влезло. Или даже больше. В конце концов он захрипел, выпучил белые глаза в белом свете фонаря и сказал:
– Не могу больше, хоть бейте, хоть убивайте.
Мы их просто отпустили.
Я подарю тебе любовь
День был мутный, холодный и дождливый. Мы знали, что в такую погоду уж точно никто не будет ходить в город своими ногами, и поэтому шли втроем по кромке дороги вдоль садового поселка. Сверху сыпалась водяная пыль и висели клочки серого тумана. Автобусы проезжали пустые: дождь – не то время, чтобы работать в саду.
– Оп! – сказал вдруг папаша П.
С одной из улиц поселка вышел маленький серый человечек с большим мешком за плечами, и тяжелыми шагами направился к остановке.
П. был против. Ему хотелось в теплую контору. Я тоже не получал удовольствия от дождя, но слишком уж очевидной была ситуация. Мы просто подождали у остановочной скамейки. Человечек заметил нас, но доковылял, скинул на землю мешок и деревянным от усталости движением опустился на сырое сиденье. На вид ему было лет сорок: отекшее серое лицо, сальные нечесаные волосы, грязная брезентовая куртка и штаны не по размеру. Бомж при всем желании не может походить на садовода.
– Покажите вашу членскую книжку, – сказал ему П.
Бомж поднял к нам лицо. Сквозь опухшие веки блестели, как жеваная бумага, глаза.
– У меня ее нет, – ответил он тонким кашляющим голосом, – Она у бабушки.
– А где бабушка? – спросил П.
– Она сейчас придет, – объяснил человечек, – Мы вместе ягоду собирали. Она медленно ходит.
– Мы подождем, – сказали мы.
Двадцать минут прошло в тишине. Холодная морось падала на дорогу и на нас. Бомж сидел неподвижно, глаза вниз. Проехал пустой автобус.
– Что же бабушка не идет? – спросили мы.
– Я тоже беспокоюсь, – просипел он сквозь сизые губы.
Мне в очередной раз подумалось, что, опускаясь на дно жизни, человек почему-то первым делом теряет половую принадлежность. Существо на скамейке выглядело больным и равнодушным. От него должно было вонять, но в дождь и холод это не ощущалось.
Мы спросили его номер участка. Он назвал. Тогда мы сказали, что сейчас все вместе пойдем искать его бабушку.
– Я никуда не пойду с вами, – он вскинул лицо с признаками сильного беспокойства, – Я вас не знаю.
– Щас как дам дубинкой по ебалу, – сказал папаша П., – Узнаешь.
– Почему вы так со мной разговариваете… – сказало существо, – Я не мальчик, я девочка.
Мы молча уставились на него.
– Меня зовут Марина…
Я всмотрелся пристально, и у меня в глазах сложились все мелкие черты, которые были непонятными сначала. Я мысленно снял с лица этот тошнотный отек, пригладил в уме волосы, раскрыл опухшие веки, прибавил маленький рост – передо мной была девушка.
– Сколько тебе лет? – спросил папаша П.
– Восемнадцать, – ответила она.
Тут из ее глаз по сырому лицу потекли слезы. Она задрала правую штанину до колена – нога была обвязана бинтом в рыжих пятнах. Она прямо под дождем разматывала его. От голеностопа до коленки у нее было несколько розово-серых язв, с мою ладонь каждая, из которых тягуче вытекал желтый мутный гной. При этом она объясняла, что ей больно ходить.
Папаша П. предложил ей вызвать милицию, и она сразу согласилась идти. Взяла свой мешок и закинула себе на плечи. Мы долго искали нужный номер участка. Там оказался приличного вида садовый домик. Внутри него вещи были разбросаны по полу. Ящики стола и шкафчиков – вынуты и брошены на пол. Марина выглядела очень растерянной, она перемещалась нескладными движениями по дому и вокруг и звала потерянным голосом бабушку. Папаша П. взял Марину за воротник и вывел за ограду. Стукнул в ближайшую калитку. Оттуда выглянула женщина средних лет.
– Вы знакомы? – спросил женщину Папаша П.
– Первый раз эту морду вижу! – сказала женщина.
И мы пошли к конторе. Марина тихо плакала и просила ее отпустить. Пыталась что-то робко ввернуть насчет того, как они с бабушкой собирали ягоду полчаса назад. Когда мы дошли до края поселка, Папаша П. повернулся к ней, стянул с ее плеча мешок, и сказал:
– Пошла вон.
И толкнул ее в направлении остановки. Мешок пришлось нести мне. Я шел быстрым шагом, потому что ноша оказалась на удивление тяжелой – у меня стучало сердце, а под одеждой проступал пот. И я хотел скорее прийти в контору, чтобы избавиться от тяжести. Я не мог понять, как эта полумертвая наркоманка, ростом мне по плечо, могла таскать такой вес. Марина выскакивала к нам из проулков и сдавленным страдающим голосом умоляла отдать ей мешок. Папаша П. картинно замахивался на нее дубинкой, и она в ужасе убегала. Пару раз он даже сделал вид, что нагибается за камнем. Когда мы зашли во двор конторы, он запер за собой высокую решетчатую ограду.
Мы сидели в конторе над открытым мешком. Там было килограммов двадцать картошки, большой железный бидон с вишней, стеклянная банка с крыжовником, алюминиевые вилки, несколько скомканных платьев и новенькие мужские джинсы на высокий рост. За окнами уже начало темнеть, но было еще хорошо видно, как вдоль ограды, перебирая руками мокрые железные прутья, ходит Марина. Она что-то кричала нам, но дождь шел уже сильно, и из-за его шума мы ничего не слышали. Папаша П. вышел к ней под дождь, а через минуту снова зашел в контору, хихикая в свои вислые хохляцкие усы.
– Я ей говорю: иди отсюда, а то милицию вызовем, – поделился он с нами, – А она мне говорит: хочешь, я тебе приятное сделаю, только джинсы отдай.
