Мария Метлицкая - Дорога на две улицы
Прочь. Прочь. Прочь. От всего, что она знала, помнила, любила. От всех, кто так любил ее.
В новую, счастливую – да, конечно же, – жизнь.
Прочь и вперед! Она боялась тогда оглянуться и увидеть глаза отца и брата. Ускорила шаг – скорее, скорее! Там, за изгородью из винограда и хмеля, ждал молодой влюбленный муж. Скорее, скорее! И ноги были так легки, словно не касались земли.
И сейчас она чуть прибавила скорость – согласно возрасту, конечно. Чувствуя, как нелегко дается ей каждый шаг. Как нелегко, господи!
И все-таки – прочь! Поскорее!
Только никто не смотрит ей вслед, и никто не крестит ее в спину: будь здорова, девочка! Будь счастлива!
Она тяжело села в машину, оглянулась на Ольгу и улыбнулась:
– Ну, теперь – все!
– В каком смысле? – испуганно спросила Ольга.
– Можно ехать, – ответила Гаяне и тихо добавила: – И умирать.
* * *Она умерла через полгода после той поездки. Умерла под утро – так сказал участковый врач, констатирующий смерть.
Скорее всего, это произошло во сне. И наверняка она ничего не успела понять и почувствовать. Умерла как жила – тихо и незаметно, никому не причинив беспокойства.
Похоронили ее в одной могиле с дочерью. Рядом, под соседним общим камнем, лежали ее бывший и единственный муж и любимая свекровь.
– Вот такой у нас семейный склеп получился, – горько вздохнула Елена. И добавила: – И меня туда, Лелька! К Боре! Слышишь? Ну и ко всем… нашим.
Ольга досадливо махнула рукой:
– Мам, ну как всегда – вовремя! И так черно на душе, а тут ты… Со своими «чудными» пожеланиями.
Пожелание пришлось исполнить очень скоро – в самом начале лета. Очередной гипертонический криз, из которых раньше всегда удавалось, по счастью, выскакивать.
Ольга и врач со «Скорой» настояли на госпитализации. Елена сразу, как-то очень быстро и почти без сопротивления, согласилась. Что было для нее не совсем обычно.
Ольга зашла в палату, поправила простыню, взбила подушку и принесла из буфетной стакан остывшего чаю.
Елена подержала ее за руку, медсестра измерила давление. Оно, слава богу, начало медленно падать, и Ольга, поцеловав мать, спокойно ушла.
– Принеси завтра лимоны! – выкрикнула ей вслед Елена.
Ольга кивнула:
– Разумеется, мам!
Ночью она спала спокойно. Утром торопилась на работу – поскорее закончить дела и поехать в больницу.
Купила на рынке лимоны и первую, дорогущую черешню – огромную, черную, похожую на некрупную сливу, словно облитую глазурью. Она вошла в палату и сразу все поняла. Еленина кровать была пуста и белье, небрежно и наспех содранное, валялось на полу. Нянька переворачивала полинявший полосатый матрас.
– Засикала, – сказала она Ольге, кивнув на него. – Перед смертью это бывает!
Ольга выскочила из палаты, бросилась на улицу и только там разревелась.
* * *Поминальный стол устраивала Катя, приехавшая в Москву из Токио на пару недель по делам. Позвонили Никошке – он собрался в один день.
На кладбище Ольга сказала:
– Вот теперь мы с тобой си`роты, Никошка. Абсолютные и окончательные. Никого у нас не осталось – ты да я, вот и все Луконины. А сколько нас было!
Николай снял очки, вытер мокрые от слез и ветра глаза и обнял сестру.
– Ты и я – это не так мало. Все же семья. Какая-никакая.
– Два «я», Никош. А семья – это семь я.
– Ну, что есть, – вздохнул он.
И, обнявшись, они медленно пошли с кладбища прочь.
* * *Ольга никак не могла привыкнуть к тому, что ей уже не надо спешить домой. Никогда! Первое время она смотрела на часы и проверяла, не разряжен ли мобильный. Нет, нет, не разряжен. И торопиться некуда.
Теперь она задерживалась на работе допоздна. Нехотя вставала со стула и медленно брела по бесконечным останкинским коридорам.
Парковка, обычно загруженная до предела, в это время была почти пуста. Одинокий голубой «пежик» терпеливо ждал неторопливую ныне хозяйку.
Она медленно ехала по освещенному городу, удивляясь вечерней загруженности центральных бульваров и улиц.
Дома, открыв входную дверь, она по привычке прислушивалась к звукам квартиры.
Было тихо. Только машины шуршали шинами, проезжая по Гоголевскому.
Она распахивала двери и включала свет во всех комнатах.
Открывала холодильник и вспоминала, что опять забыла заехать в магазин. Но всегда отыскивалось какое-нибудь подсохшее печенье, засахаренное варенье на дне банки, полупустая баночка «Виолы» и чай в цветастой жестянке.
Она пила чай, выскребала ложкой остатки сыра и варенья и смотрела на темную улицу.
Впрочем, темной теперь она не была – фонари горели ярко и красиво подсвечивались фасады домов. Старый центр – лицо города. Денег на «лицо» не жалели.
Сидела она все в том же отцовском кресле. И ловила себя на том, что сидит так же, как мать: подавшись корпусом чуть вперед и положив локти на край стола.
Засыпала она теперь только со снотворным – абсолютно отцовское «наследство». Он, как говорила Елена, пользовал вредоносные таблетки лет с сорока.
Да и со снотворным засыпала не сразу, только под утро.
* * *Новый год шумно отметили на работе – деваться некуда и объяснять неохота. Ушла, правда, быстро. Точнее – сбежала.
Тридцать первого решила не вылезать из кровати – пошло все к чертям!
Надоело «брать» себя в руки. Надоело держаться.
Хочется согнуться, сгорбиться, втянуть голову в опавшие плечи и… Спрятаться от всех, что ли?
Ночнушку не снимала, волосы не расчесывала. Стакан чаю выпила в постели. Полистала журнал – боже, какую же пишут чушь! И еще получают за это деньги!
Громко зевнула и приготовилась уснуть.
Подумала: «Как же я устала! Даже в той, прежней, полной забот и хлопот, жизни, никогда я не чувствовала себя такой разбитой, расквашенной и опустошенной».
* * *Звонок в дверь раздался через пару минут после того, как она блаженно закрыла глаза, поджала под себя ноги (поза эмбриона, любимая с детства) и положила ладони под щеку. Уже чуть-чуть начала «плыть» – самое сладкое мгновение.
Звонок настойчиво повторился.
– Вот какого урода, мать твою, – она села на кровати, чуть не заплакав. – Ну нет мне покоя! Нет и не будет!
Нашарила тапочки, накинула на сорочку халат, нацепила очки и поплелась в прихожую.
А «урод» – или уродка – продолжал настойчиво и нагло названивать.
– Палец не отсохнет? – проворчала Ольга. – Кто? – грубо спросила она.
– Я, – ответил радостный мужской голос.
– И кто у нас «я»? – ядовито переспросила она. – Не Дедушка ли Мороз?
– Почти, – засмеялся «голос».
Ольга откашлялась и сурово сказала:
– Дверью ошибся, дедушка! Мы подарков не ждем.
– А вот это напрасно, – продолжал острить «Дед Мороз». И добавил: – Открывай, Лелька! Открывай! Свои!
Она вздрогнула, узнав наконец его голос.
Зашелестела замком и распахнула дверь.
На пороге стоял вовсе не Дед Мороз. Там, широко улыбаясь вновь обретенными белоснежными зубами, стоял Дмитрий Андреевич Колобов. В коротком кашемировом вишневом пальто, в яркой клетчатой дурашливой кепочке с помпоном и широком зеленом шарфе, переброшенном, по последней небрежной моде, через плечо.
– Господи! – произнесла Ольга и сморщилась, словно от зубной боли.
– Вот тебе и «господи», – подтвердил он и шагнул в глубину квартиры. – Новый год, Леля, все-таки. Праздник! – сообщил он. – А ты… – Он оглядел ее с головы до пят. – А ты, право слово! – И он осуждающе покачал головой, доставая из многочисленных пакетов какие-то коробки и бутылки.
– Только тебя мне еще не хватало! Для полного счастья! – простонала она, плюхнувшись на табуретку.
– Неласковая ты, Оля. Нечесаная, неласковая и невоспитанная! – Он укоризненно вздохнул.
– Ну а посмотреть на тебя – так тут сплошные манеры! Припереться в чужой дом без приглашения. А ведь не день рождения, между прочим. Когда могут приходить все желающие. Хотя это я тоже не одобряю. Это – Новый год, Дима! Семейный и интимный праздник, между прочим! И с какого боку тут ты, позволь поинтересоваться? В каком статусе ты выступаешь? Тебя манерам вроде бы учили. Даже слишком рьяно занимались твоим воспитанием – лет до сорока, кажется?
Он усмехнулся:
– Так, по порядку. Первое – приперся я сюда, как ты изволила выразиться, на правах: а) старого друга и б) будущего родственника. А по второму вопросу – мамы моей так давно нет в живых, что трогать ее не надо, как мне кажется. И в-третьих, – он усмехнулся, – про интим. Я все про тебя знаю, Леля. Знаю, что ты одна. Извини, если эта информация засекречена. Ну-с! – оживился он. – Смотри, какие деликатесы! Прямо из Лиона! Свежак!
Он доставал яркие коробочки, баночки, контейнеры и с явным удовольствием оповещал:
– Фуа-гра! Устрицы в винном соусе! Устрицы в собственном соку! Террин! Мидии с лимонным соком! Паштет из прованской утки! Сыр… Сыр… Ветчина… Пирожные… Ну? – Он оглядел Ольгу взглядом победителя.