Роман Сенчин - Минус (сборник)

Жуем сардельки, сыр, запиваем вином.

– Откровенно скажу, ребята, очень я рад за вас. Явсегда по-хорошему творческим людям завидовал. Особенно – писателям. У нас с Серегой отец таким библиофилом был!.. Помнишь, брат?..

Дима пока только хвалит нас, но я чувствую, что дальше последуют замечания. И даже знаю, по каким пунктам.

– Каждую субботу с утра – в книжный. А тогда ведь с ними туго было, книги – дефицит не слабее хрусталя с коврами…

Сергей тоже, вижу, насторожился. Потупился. Или об умершем отце вспоминает.

– Но, откровенно скажу, не очень я, ребята, люблю русскую литературу. Есть в ней… гм… – Дима сделал паузу, задумался. – Вот взять хотя бы тему семьи. Ведь ни одного произведения, которое показало бы семейную жизнь более или менее в положительном свете. В «Обломове», например, ничего не получается, в «Анне Карениной» – сплошь измены, разводы, а противовес, в лице Левина с его… как ее?.. с Кити, неубедителен совершенно. Или что еще?.. Да ни одной книги не припоминаю, которая показала бы нормальную семью, каких большинство. А ведь внутри этой семьи тоже столько проблем, драматизма, что грех не показать. Семья, без преувеличения могу сказать, – подвиг.

– Н-да, – вздыхаю. – Но писатель, понимаете, это человек, который в первую очередь видит всякие отклонения. И их фиксирует, разбирает…

Дима протестующе поднимает руку:

– А ведь западные могут так писать, грубо говоря, без патологии.

– Ну, наверно… – как бы соглашаюсь, хотя западные «без патологии» на память не приходят – то ли не читал таких, то ли прочитал и забыл.

Спорить нет никакого желания. Вообще размышлять о литературе в последнее время противно как-то. И, слава богу, Дима не продолжает, переводит разговор в другое русло – интересуется, читали ли мы Мураками. Ни я, ни Сергей, ни Люба еще не читали. А Коэльо? Тоже нет…

Съев пару сарделек, почувствовав легкий хмель от вина, я решаю, что пора и честь знать. Благодарю, поднимаюсь, иду одеваться.

– Рома, можно тебе тест дать? – спрашивает Люба. – Ответь, будет время.

Она учится на психолога. Готовит диплом по теме «Особенности психики творческой личности». И я у нее один из, так сказать, подопытных.

– Конечно, давай. Это дело мне нравится.

Люба приносит несколько листов бумаги.

– Просто ставь напротив вопроса плюс или минус. И долго не размышляй.

– Угу, хорошо. Во вторник супругу отдам.

– Да мне не к спеху…

– Кстати, Серега, ты послезавтра на суд-то придешь?

Его лицо становится испуганным, будто суд будет над ним. Торопливо трясет головой:

Мы ищем Хамовнический суд в паутине узеньких переулков. Впереди решительно шагает Александр Евсеевич, полвека назад опоздавший по возрасту на войну с фашистами, за ним идет Людмила Николаевна, она сегодня особенно не в духе – слышал, как ей утром сообщили, что плата за аренду помещения опять повышается. Я в центре нашей процессии, а замыкает ее Валентин Дмитриевич, опираясь на свой бодожок. Не в курсе, что у него с ногой (уже лет пять, как знакомы, он всё хромает), но сейчас, под настроение, мне хочется думать, что это последствия зимы с сорок первого на сорок второй, которую он провел в Ленинграде… Георгий Михайлович тоже хотел пойти, но позвонил, сказал, что очень плохо себя чувствует… На час дня назначено рассмотрение иска главы издательства «Славянская правда» и одноименной газеты А.Ахатова, которого Александр Евсеевич около года назад назвал идеологом русского фашизма… Я бы лично не обиделся, если бы меня так назвали, тем более если бы печатал в своем издательстве книги вроде Муссолини или Гитлера. Но, с другой стороны, судиться – это шанс заработать. Недавно слышал по «Маяку»: родители одного школьника подали в суд на какую-то телепередачу. Дело в том, что там рассказывали о Клеопатре – в нее, дескать, влюбились императоры Юлий Цезарь и Марк Антоний и стали воевать за то, чтобы владеть Клеопатрой. Ну, мальчик послушал, пошел в школу и на уроке истории Древнего мира это пересказал. Его обсмеяли, учительница поставила двойку. А мальчик оказался ранимый – попытался покончить с собой. И теперь, не исключено, с телеканала снимут кое-какие денежки… Или еще такой случай. Тут Александр Иванов, глава одного маргинально-интеллектуального издательства, сетовал: на обложке книги писателя Сорокина «Голубое сало» изображен персонаж, очень похожий на актера Жарова. Его наследники это увидели и подали иск на какую-то крышесносящую сумму… Ахатов требует взыскать с ответчика тоже, кажется, очень много, но у него есть перспектива – вроде как «Новые известия» по подобному делу ему проиграли…

Да, судиться – неплохое средство подзаработать. И тому масса примеров последних лет. Да и Зощенко еще это когда заметил и целый рассказ написал… Один критик не так давно назвал меня Смердяковым, который вдруг почувствовал в себе литературный дар. Может, тоже попытаться стрясти с него бабок? Или это не оскорбление?..

Суд как суд. Покрашенные густо-зеленым стены, узкие, полутемные коридоры, залы заседания, стенды, на которых образцы разных документов с образцовым же именем-фамилией-отчеством – «Иванов Иван Иванович», есть, конечно, дверь с табличкой «Конвойная»… За последний год это уже третий суд, в котором я побывал. То развестись надо было, то выступал свидетелем серьезного ДТП, а сегодня вот это, насчет фашизма…

Дверь нужного зала заседаний. Оттуда доносятся возбужденные голоса. Наверняка кто-то судится… Александр Евсеевич с Валентином Дмитриевичем устало садятся на скамью в коридоре, а Людмила Николаевна отходит к стендам. Я стою, навалившись на стену. Разглядываю людей вокруг. Все озабочены, но тихи, шепотом что-то друг у друга спрашивают, даже спорят шепотом. Проходит пара – довольно молодые, высокие и симпатичные мужчина и женщина; лица их одинаково суровы, решительны, и идут они хоть и рядом, а вроде отдельно друг от друга. Таких я теперь узнаю с первого взгляда: точно так же и мы с женой шли туда, где нас разведут. Лишь спросят: «Не переменили своего решения расторгнуть брак?» Спросят таким тоном, что язык не повернется сказать: «Передумали». И потому говоришь торопливо, послушно: «Нет-нет, не передумали!» Расписываешься в каком-то журнале и всё – свободны.

Александр Евсеевич кивком подзывает меня.

Отлепляюсь от стены, подхожу.

– Рома, ты Татьянину вещь прочитал?

– Конечно…

– И как?

– Ничего-о. – Понимаю, что этого мало, и стараюсь придать голосу увлеченность: – Есть что обсудить. Интересная повесть.

– Да, я тоже так думаю.

– Жалко, что не смогу быть на семинаре.

Александр Евсеевич недоумевающе смотрит на меня. Как-то даже испуганно. Напоминаю:

– Я ведь как раз в Германии буду.

– А-а, да, да. Ну ладно…

Как всегда быстрый, деятельный, хлопотливо-солидный, возникает адвокат с большим дипломатом в руке. Пожимает руку Александру Евсеевичу, потом Валентину Дмитриевичу, кивает мне. Садится рядом со своим подзащитным, кладет дипломат на колени. Достает бумаги, шелестяще-пожевывающим голосом что-то объясняет. Александр Евсеевич слушает, недовольно хмурясь, кривя губы… Ядостаю сотовый, смотрю время. До начала заседания остается десять минут. Вполне еще покурить успею.

За последнее время, благодаря предстоящему суду, я, кажется, стал знатоком всех этих многочисленных правозащитных, антифашистских фондов, бюро и т. п. Оказывается, в деле борьбы с фашизмом существует жесткая конкуренция, и разные организации тайно или явно враждуют друг с другом, пишут своим финансовым покровителям отчеты, один ярче другого, и при этом стараются лягнуть соперника. Роль основных борцов с фашизмом взяли на себя еврейские организации, и если кто-то другой вдруг тоже начинает бороться, это вызывает у них изумление, а то и негодование, словно этот другой посягнул на чужую сферу деятельности, влез не в свое дело; для остальных же этот другой, заговоривший об угрозе фашизма, автоматически становится евреем. Типа того: «Слышал, Федотько статью о фашизме напечатал!» – «Ругает?» – «Еще как!» – «Да?.. Ну, он же еврей».

Курилки внутри суда, кажется, нет. Даже в туалетной урне не увидел бычков. Пришлось выйти на улицу.

Погода самая мерзкая, самая тоскливая, какая бывает лишь в этот короткий промежуток времени – между концом золотой осени и снегом. Никаких светлых пятен (даже свежие рекламные щиты кажутся коричнево-серыми), повсюду, даже дома, щиплющий, какой-то сырой липкий холод; солнце неживое, еле-еле ощутимое на напоминающем пыльный асфальт небе. «Сдохнуть бы», – только такое желание и вертится в голове, нет, даже не вертится, а лежит там тяжелым булыжником. А еще недавно я любил именно такую погоду – в нее так хорошо писалось.

Чтоб не заскулить, напеваю дебильненько-жалостливую песенку:

– Пива нет и счастья нет, только хуй работает. Хочется ему тепла, хоть одна бы мне дала. – И все-таки сбиваюсь на скулеж: – У-у, где же вы, бляди? Выручайте дядю-у…