Алексей Сухаренко - Блокада. Запах смерти
– Ты что же, считаешь возможным такое занятие для нормальной, уважающей себя женщины? – не поняла Мария.
– Мое самоуважение не помешало вашу кошку съесть, – недобро усмехнулся Христофоров.
– Так, может, мне согласиться, чтобы в брюхе сытнее было? – напрямую спросила Мария.
– Решать тебе, – отвернулся он от матери своей дочери. – Однако будь я женщиной, то, наверное, плюнул бы на мораль.
– И ты мог бы и дальше общаться с женщиной, зная, чем она занимается? – удивилась Мария.
– Если женщина приносит себя в жертву с тем, чтобы ее родные и близкие не испытывали смертельную нужду, то я не только общался бы с ней, а даже боготворил, – эмоционально произнес Христофоров, явно намекая на то, что Мария и ему смогла бы оказать продуктовую помощь.
– И замуж бы ее взял? – впервые, после отказа Христофорова признать ребенка, с потаенной надеждой спросила Мария.
– Да, – однозначно ответил Христофоров, по взгляду которого можно было понять, что он понимает подтекст вопроса женщины.
– И никогда не попрекнул бы этим? – уточнила женщина, все еще до конца не веря в его искренность.
– Клянусь, – немного устало произнес Христофоров, который с трудом сдерживал подкатывающее раздражение, но старался уговорить сомневающуюся женщину, понимая, что от этого может зависеть и его жизнь.
В следующую смену Мария с утра пораньше подошла к Тамаре Сергеевне.
– Ну и правильно решила, девка, – кивнула та. – Сегодня вечером должны заглянуть несколько офицеров тыловой службы, вот и начнешь осваиваться.
– Как, вот так сразу? – опешила женщина.
– А чего тянуть. Я хоть отдохну немного, – отчеканила Кроль.
Вечер прошел для Марии словно в наркотическом сне. Лиц трех офицеров, пришедших в спецпарилку, она не запомнила, так как, стараясь заглушить чувство стыда, залпом выпила стакан водки под одобрительный хохот мужчин. Поздно вечером она проснулась в комнате отдыха совершенно голой. На столе остались четвертинка хлеба, небольшой кусок надкушенного сала и разрезанная на половинки луковица. Собрав их в узелок, Мария поспешила покинуть баню до наступления комендантского часа. На душе было так тяжко, что ей даже показалось, будто сторож дядя Митя, закрывавший за ней дверь, смотрел на нее осуждающе, словно знал о ее падении. Ноги отказывались идти домой, и Мария решила заскочить к Христофорову.
Бронислав Петрович выслушал ее истерику и даже прижал к себе, нашептывая на ухо успокаивающие слова. В его руках она успокоилась и, вспомнив про «трофей», решила поделиться его частью.
– И это все? – удивился Христофоров.
– Да, там больше ничего не было, – виновато пожала плечами женщина.
– В следующий раз тебе не надо пить, – жестко произнес Бронислав Петрович. – Ты должна побольше продуктов из клиентов выбивать. А то как же такую малость на всех разделить? Ее и на одного человека не хватит.
– Что же делать, Броня? – огорчилась женщина.
– Неси, раз так вышло, дочери. А мне, может быть, в следующий раз чего-нибудь достанется, – тяжело вздохнул Христофоров.
– Да ладно, Броня, ешь уж ты, раз так вышло. В следующий раз буду умнее, – попалась на его удочку женщина, которой стало очень приятно, что он проявил заботу об их ребенке.
Христофоров не стал спорить.
Немного придя в себя и успокоившись, Мария поспешила домой, окончательно утвердившись в мысли, что все сделала правильно.
Через несколько дней, после получения согласия Анастасии на церковное венчание, Зарецкий решил договориться с отцом Амвросием, чтобы тот провел обряд. В то утро настроение у жильцов церковного флигеля было не самое радостное. Запасы муки подошли к концу, а хлебные карточки никак не удавалось отоварить из-за постоянных перебоев с доставкой хлеба в магазин. Прихожане, которые приезжали на службу из разных частей города, утверждали, что это связано с перерывами подачи воды и электричества на хлебозаводы. Поэтому хлебные лепешки, которые испекла из остатков мучицы Ефросинья, теперь состояли наполовину из жмыха. Как всегда, сотворив молитву перед началом трапезы, мужчины принялись пить кипяток, подкрашенный пригоршнею сушеных плодов боярышника.
– Кисленький, – подал голос Николка, отхлебнув из кружки.
– Зато в ягодках польза большая, – вздохнула баба Фрося.
– А ты чего не ешь? – поинтересовался Николка, обратив внимание на сосредоточенный вид Ивана.
– Что-то произошло? – заметил странное поведение молодого человека и священник. – Какие-нибудь неприятности?
– Наоборот, – откликнулся Зарецкий, дождавшийся своего часа. – Я очень счастлив и хотел бы, чтобы вы все поддержали меня в моей радости, разделили ее со мной. Просто не знаю, как все сказать, вот и задумался. Может, неурочный час для этого.
– Темнишь… – усмехнулся священник. – Конечно, мы за тебя порадуемся, если ты наконец расскажешь, что за счастье тебе улыбнулось.
– Я хочу жениться, – выпалил Иван. – Вы обвенчаете меня с любимой?
– Стой, стой! – опешил батюшка. – Расскажи, кто твоя избранница…
– Это Настя, – исказилось гримасой печали лицо Николки.
– Да, она. А ты как догадался? – удивился Зарецкий.
– Николка давно знает, ему сердце сказало, – угрюмо отозвался парень.
– Что ж, – на секунду задумался священник, – всегда приятно осознавать, что в такое тяжелое время у людей находятся силы для самого теплого и светлого чувства.
– А родители ее как, не против вашей свадьбы? – задала самый неприятный для Зарецкого вопрос баба Фрося.
– Они не знают, мы хотим венчаться тайно, – перешел к щепетильному моменту Зарецкий.
– А что так? – нахмурился священник. – Родительское благословение залог на дальнейшую счастливую жизнь. Нехорошо, словно ворам, хорониться.
– Я же судим был, а у нее отец работает в НКВД, – пояснил причину Цыган. – К тому же ее родители не сильно набожные.
– Ну, не знаю, не по нраву мне такая свадьба… – покачал головой отец Амвросий.
Все замолчали. Бабе Фросе было жалко Зарецкого, но она лишь вздыхала, не решаясь перечить священнику. Николка, не доев, встал из-за стола и юркнул к себе в комнатушку, а через мгновение вернулся.
– Амвросий, венчай их, иначе в грехе жить будут, – неожиданно заговорил Николка и разжал ладонь – на ней лежали два золотых обручальных кольца.
– Это от Николки тебе и Настеньке, – протянул он их Ваньке.
– Откуда? – обалдел от неожиданности Зарецкий.
– Родителей его кольца, – недовольно пояснила баба Фрося. – Единственное, что у него от них осталось.
– Я не могу взять, – замотал головой Иван.
– Николка давно знал, что одно из них будет у Настеньки. – Схватив Ваньку за руку, парень силой вложил в нее кольца.
– Вот так всегда, все за меня уже решил, – сдался отец Амвросий, растроганный Николкиным поступком. – Ладно, обвенчаю вас, возьму небольшой грех на душу.
Отец Амвросий позвал Ивана на службу, и тот не решился ему перечить в такой день. Народу в церковке было много. Правда, создавалось впечатление, что сюда приходили самые истощавшие от голода горожане. Как правило, они молча стояли всю службу и даже не крестились, словно сберегая силы на обратную дорогу домой. Часто среди них случались голодные обмороки. Оживали «доходяги» лишь с началом причастия – в их глазах появлялся живой блеск, а на восковом лице появлялось подобие улыбки. При чтении молитвы отец Амвросий несколько раз поймал себя на чувстве тревоги, которая неожиданно овладела его сознанием. Он отгонял неизвестно откуда взявшееся чувство, полагая, что это бесы пытаются помешать ему вести службу, но тревога не проходила. К ней примешивалось ощущение, будто кто-то за ним пристально наблюдает. Приступив к исповеди, батюшка пробежал глазами по лицам прихожан и наконец понял, что ему мешало вести службу – в очереди на исповедь стоял одетый в гражданскую одежду молодой офицер госбезопасности, с которым отец Амвросий имел неприятную беседу незадолго до открытия церквушки.
– Грешен, святой отец, – со странной улыбкой подошел он к священнику, когда настал его черед.
– Покайся в грехах своих, сын мой, – с трудом сохранив спокойствие, встретил его отец Амвросий.
– Грех мой в том, что я спас от расстрела одного священника, который обещал мне помощь, но потом обманул, – не склоняя головы, глядя прямо в глаза, произнес лейтенант.
– То не грех, а христианский поступок, за которой воздастся тебе в царстве Господа нашего, – поправил его отец Амвросий, с трудом унимая дрожь в ногах.
– Только для этого мне пришлось доложить начальству, что священник будет нам помогать, и теперь у меня могут быть неприятности за укрывательство врага, поскольку священник ведет себя как враг, – словно не в церкви, а на допросе прозвучали слова «исповедующегося».
– Чем же не по нраву его поведение? – не смог дальше выдерживать исповедальных интонаций Амвросий, переходя на мирской язык.
