Лариса Райт - История странной любви
– Викусь, да ты прямо танк!
А как еще ей было себя вести, если понравившийся человек (начитанный, образованный и красноречивый) просиживал свои таланты в каком-то заштатном журнале, о присутствии которого в мире СМИ Вика узнала лишь после знакомства с Денисом-Виталиком и забыла о нем тут же после прекращения отношений. Конечно, ей хотелось помочь человеку. Она стала поднимать связи и нашла, что хотела. Уже через неделю у нее был список из возможных вакансий для ее молодого человека в журналах, которые были у всех на слуху.
Нет, она ни на чем не настаивала! Она только отдала ему список, а потом раза три-четыре в неделю спрашивала: «Ты звонил? Ты сходил? А почему нет? А когда пойдешь?» Она считала – он должен непременно воспользоваться свалившимся шансом и носить Вику на руках до конца своих дней, а он…
Он обозвал ее танком и ушел.
Тогда-то она впервые задумалась о том, что руководить прямолинейно можно только подчиненными, а с мужчиной лучше быть похитрее. А не хочешь хитрить – так не руководи…
Вика предпочла бесхитростный вариант, и Петр оказал ей в этом неоценимую услугу. Ему не надо было говорить, как, что и когда делать. Он сам это знал. Он знал, куда следует вложить акции, где лучше всего отдыхать и какие гортензии – древовидную «Анабель» или метельчатую «Натали» – выращивать в саду. Он выдавал готовые решения – Вика им следовала и ни разу не пожалела.
Разве что об одном.
Петр принял решение об окончательном возвращении в Россию, а Вике сказал:
– Это твой шанс развернуться. Здесь не дадут – съедят. Тут ты – иностранка, которую сам бог велел обмануть и оставить не у дел, а там будешь деловым партнером, с которым приходится считаться. К тому же наши деньги дадут охотнее итальянцев. У нас только все начинается, пипл, как говорится, хавает, а они уже привыкли каждую копеечку считать. Они будут год принимать решение о запуске проекта, а приняв, еще два решать, где бы сэкономить и как бы урезать бюджет. А в России какое-то время еще побарахтаешься в свободном плавании.
Так и случилось.
Петр научил Вику барахтаться, но сам в скором времени от нее уплыл в бассейн с более привлекательными рыбками.
Она, привыкшая во всем прислушиваться к нему и следовать его решениям, и такой расклад приняла безоговорочно. У нее к тому времени уже было полно дел куда интереснее, чем отношения, напоминавшие застоявшееся болото.
На работе – вот где кипела жизнь!
Рулить процессом на родине действительно оказалось делом интересным. Настолько, что Вика практически выпала из той части жизни, что называется «дом».
Был Петр – нет Петра, какая разница?
Даже лучше, что его нет.
Советов его умных и дельных, конечно, не хватает, но ведь ей никто не запрещал снять трубку и позвонить, если что-то понадобится. А в остальном – жить по своим правилам гораздо удобнее, чем по чужим.
Вика подумала, что если бы она продемонстрировала Петру характер, он, возможно, так и остался бы в ее пруду. Но нет, она во всем перегибала палку: то командовала без устали, то подчинялась до безрассудства.
Не знала меры.
Вот так же, без всякой меры, окунулась в работу, забыв о доме.
А дома ведь была Лялька, которую тоже вернули из Италии. Это-то Вика и считала ошибкой. Жил бы себе ребенок спокойно с теми же няньками, но в хорошем климате, получал бы образование, взрослел бы. И не был бы свидетелем всех перипетий маминой личной жизни. Да, видел бы маму нечасто, но, возможно, более продуктивно. Вика бы летала в Италию и знала, что едет к дочери, чтобы посвятить время ей. А так – пусть даже Вика являлась домой каждый день, что толку?
Приходила вымотанная, уставшая, и, даже если Лялька еще не спала, то слышала в свой адрес в основном: «Отойди. Не сейчас. Подожди. Как-нибудь потом. Мамочка устала, иди спать!»
И все же у нее, Вики, все совсем не так плохо, уж не хуже, чем у многих других, а может, и лучше!
Жизнь как жизнь.
Безбедная, между прочим, и то хорошо.
А что проблем хватает, так у кого их нет? На Викину долю, кстати, не так уж и много переживаний выпало. Ну, когда-то (сто лет назад) изнасиловали в поезде… И что? Уже все быльем поросло. Из-за чего переживать-то? Из-за того, что до сих пор не избавилась от страха и брезгливости? Из-за того, что моется каждый день до одури? Так ерунда все это. Против страха теперь имеется женское купе. Езжай себе, куда хочешь, без опаски.
Хотя Вика просто предпочитает летать.
А что до брезгливости, так никому еще не помешало каждый день принимать душ. Долго моется? Да сколько хочет, столько и моется. Кому до этого дело? Если только психологам, вроде Матвея, только их оно ни капельки не касается. Она сама себе психолог и врач. Вот помылась – и будто пилюлю приняла. И ей хорошо, и всем неплохо. Так что нет в этой старой истории никакой проблемы.
И от мужчин Вика шарахаться не начала, и удовольствие от секса получала, так о чем переживать-то? О том, что стала еще сильнее духом? О том, что сразу научилась рассчитывать только на себя? Характер закалился, и появилась уверенность в том, что преодолеет любое препятствие. Или, может быть, о том, что ничего не знает о судьбе этих уродов – своих обидчиков? Вдруг она их насмерть отравила? И что? Эти мысли приносят душевные муки? Вот уж нет. Не хватало еще беспокоиться о благополучии подонков! Отравляют они земной шар своим присутствием или нет – не Викина печаль. У нее своих забот хватает.
Какие еще переживания ей выпадали?
История с матерью. Так тоже вроде уже забыла. Лялька вон разбередила душу, вселила червячок сомнения. А до того и не было никаких терзаний.
Сделала и сделала.
И правильно, кстати, сделала. Если бы не этот пансионат, матери, наверное, уже и на свете не было бы. Человек должен помирать в своей кровати, а она сгинула бы под каким-нибудь забором или в овраге, упившись до смерти, и все дела. Или вместо пансионата надо было ее к себе забрать? Окружать вниманием и заботой: не хотите ли домашних пирожков, Нина Петровна? Не желаете ли прогуляться в ЦУМ за новым платьем из модной коллекции? А как вам идея посетить премьеру в МХТ? Игра Табакова просто поразительна! Господи, да мать понятия не имеет, ни кто такой Табаков, ни что такое МХТ. И вообще, с какой стати Вика должна была впускать эту женщину в свою жизнь? Та с легкостью променяла детей на бутылку и мужика – так чего же она хотела за это? Любви и преданности? Нет уж, дудки! Как аукнется…
Вика, конечно, тоже хороша. Лялька ей счет дли-и-инный может выставить. У нее, у Вики, тоже нашлось, на что променять ребенка. Но ведь не на спиртное! И потом – для кого она горбатится, если не для дочери? Будет у Лялечки и образование, и воспитание, и гладко укатанная дорога в будущее. А что до отношений – так поработаем над ними, исправим ошибки, еще не вечер…
Что там еще, с переживаниями?
Отец.
Так, ну здесь ее совесть чиста. Почти чиста. Скоро будет совсем. Это уже вопрос решенный и не стоящий переживаний.
Брат и сестра. Здесь – да. Тут не открестишься.
Это ее вечная боль, которую не забудешь и не уймешь. Прав был Борис, ох, прав, когда говорил, что она сама себе не простит!
Она и не простила.
И мучила себя, и плакала по ночам, и не забывала ни на одно мгновение. Но все-таки, несмотря ни на что, была уверена в том, что поступила правильно. Главное – это их счастье, а она, с ее мучениями, переживаниями и угрызениями – уже дело десятое. Сейчас, конечно, можно было бы рассуждать о том, что она смогла бы обеспечить им светлое будущее, но где гарантия того, что она стала бы той, кем стала, если бы на ее руках оставались двое малолетних детей?
Ну, тянули бы они их с Борисом, ну, подняли бы как-нибудь. По выходным – кафе-мороженое и зоопарк, по будням – семейные ужины (макароны с тушенкой, гречка с котлетами, картошка с селедкой).
На большее вряд ли стоило рассчитывать. Борис бы пропадал в своем ресторане, Вика корпела бы над переводами.
Дома, скорее всего. А как еще? Сразу двое малышей – это не шутка. Думать, что они открыли бы собственный ресторан и жили бы припеваючи? Чушь все это! Скорее всего, Борис, затюканный Викиными мечтами, просто сбежал бы. А если бы не сбежал тогда, то тихо бы ушел как раз сейчас, когда обнаружил бы, что его жена из веселой, легкой, симпатичной, тоненькой девчонки превратилась в уставшую, вечно всем недовольную, потрепанную и утомленную жизнью бабу.
А так – и Вика вполне себе ничего, и Борису, похоже, не на что жаловаться. Нет, правильно она тогда поступила, правильно. И хватит себя терзать!
Но тогда почему так больно? Почему время идет, а боль не проходит, не успокаивается, не отпускает? Ноет и ноет, вертится где-то в кишках острым клинком и выворачивает внутренности наружу. Почему она до сих пор помнит каждое слово из того разговора, каждое свое и его движение?
Помнит все, а так хотелось бы забыть.
Но вместо забытья Вику накрыли воспоминания. Она ясно увидела то, что видела вот уже семнадцать лет практически каждый день.
