Дмитрий Липскеров - Леонид обязательно умрет
– Иди…
«Что верно, то верно, капитан Рыков был работником исправным. Все, что поручалось, исполнял. Хотя в сыскном деле не специалист, но мозги есть, пусть разбирается…»
Полковник опять отстранился в короткие воспоминания. Они носили характер отрывочный, бессвязный – ассоциативный. Он вспомнил психиатра Паничкина, а затем опять мальчишку, то ли Платонова, то ли Криницина… Явилась в голову фамилия Берегивода… «Ну-ка, что у нас там по Берегиводе?»
Полковник запросил информацию – обновить в памяти…
Листал про неудачного следака, про работу в психиатрической лечебнице под руководством профессора Паничкина… Ничего нового с тех лет… Хотел было уже закрыть ненужное, как вдруг на последней странице нашел подклеенную фотографию, сделанную из их почтового ящика, и конверт, в котором содержалось письмо с доносом все на того же профессора Паничкина. В бумажке стукача говорилось, что тот сокрыл от науки человеческий феномен по фамилии Северцев, который сумел прожить в изолированной комнате шесть лет без воды и пищи. Тем самым профессор нанес непоправимый ущерб научному потенциалу СССР… Здесь же, в папке, имелась сопроводиловка от дежурного по почтовому ящику прапорщика Кискина, который аккуратно зафиксировал число, год и даже время явления в Комитет жалобщика.
– Чушь какая-то! – в голос произнес Дронин.
Полковник подумал, что Берегивода, которого решили уволить с доходного места, таким вот идиотским способом решил отомстить Паничкину. Но фантазия разыгралась не на шутку и выдала неправдоподобное… Ишь ты, шесть лет без еды и воды!..
Но Дронин, привыкший даже чушь проверять, приказал отыскать бывшего следователя Берегиводу и вызвать того на беседу…
Леонид Северцев, груженный инкассаторскими сумками, ушел с места преступления легко. Ему помог Ромка Псих, который сидел за рулем грузовика, с прицепленной к нему цистерной для перевоза горючего. На этот раз емкость была пуста. В ней и увезли награбленное.
Деньги закопали недалеко от интерната, из которого Ромка ушел после восьмого класса в вольную жизнь.
– Год не трогать! – приказал Леонид.
– Без понтов! – возмутился Рыжий.
– Тронешь, обоих спалишь! Деньги в банковских упаковках, по номерам отследят на раз. Потом к стенке!
– Ты ж не на смерть их…
– У нас – миллион.
У Ромки закружилась голова. В ПТУ, где он осваивал тяжелую шоферскую науку, стипендия была двадцать три рубля в месяц. Рыжий до миллиона даже считать не умел. Зачем?..
– Это сколько – миллион?
– Батя опять сидит? – поинтересовался Леонид.
– Влетел на пятерик за бытовуху.
– На миллион можно всю крытку двести лет греть.
Рыжий от таких слов друга размяк.
– Может быть, – предложил он опьяненно. – Может быть, я сяду?.. Я со своей долей в таком авторитете буду!.. Чего мне здесь париться, на воле?.. Батя больше недели не выдерживал, говорил, что тюрьма – дом ему!..
– Там, куда ты попадешь по этому делу, бабки не нужны! Статья – расстрельная!
Ромка расстроился.
– На что жить? Батя все курево в карты проигрывает!
Леонид сунул другу сторублевку.
– Разбегаемся! Сам тебя найду, если что…
В ту же ночь Ромка вернулся на место схрона и саперной лопаткой вспахал чуть ли не гектар лесной земли. Денег не было.
– А-а-а! – провыл Рыжий сдавленно. – Обманул, сука!
Он лежал на холодной земле, совершенно раздавленный обстоятельствами. В голове пульсировало желание – «отомстить»!.. Ромка опять провыл, так как не знал, где искать Леонида даже приблизительно. Друг всегда сам его находил…
Капала с деревьев на лицо студеная вода… Капля затекла в ухо… Промерзши до костей, Ромка вдруг подумал, что Леонид перепрятал деньги исключительно для его же блага. Ведь предупреждал же – не трогать год!.. А он не выдержал, и в ту же ночь… Оглянуться бы не успел, как пуля в затылке!..
– Гений! – проговорил Ромка Псих ночному лесу, вытряс из уха воду и трусцой побежал к дороге…
Мужа не было целую неделю. Машенька потихонечку начала волноваться и призналась в своих страхах Ивану Самойловичу на исповеди.
– Не бьет? – поинтересовался батюшка.
– Что вы?
– Пьет?
– Капли в рот не берет!
– Тогда ступай, у меня серьезных дел полно! Вон, у Марфы Петровны муж и пьет, и дерется. Надо ее успокоить и вселить в сердце надежду на лучшее. Будь счастлива!..
Машенька вернулась домой и на всякий случай приготовила ужин на двоих. Как будто чувствовала.
Он вернулся к полуночи – уставший, с испачканным в грязи лицом. Она была уже в халатике, готовая ко сну – умытая, с причесанными волосами, глазами, наполненными каким-то огромным знанием…
Леонид глянул на жену сначала мельком, а потом более внимательно…
Стоя под горячими струями душа, он вдруг понял, что сегодня, именно в эту ночь, произойдет то, чего он ждал с момента собственного зачатия, – его первый полет!
Он ощутил свое тело легким, ноги оторвались от поддона, и Леонид воспарил в нагретом воздухе.
«Я опять лечу», – подумал буднично.
Но то был лишь предвестник большого полета, так, небольшая левитация…
Этой ночью они стали по-настоящему близки.
Когда он вошел к ней в спальню, сердце ее испуганно дрогнуло… Как когда-то в детстве, он забрался под одеяло, и их тела вновь соприкоснулись. Машенька приготовилась к долгим ласкам, но Леонид в одно движение отбросил одеяло, дернул ситец ее ночной рубашки, который треснул автоматной очередью, обнажая прекрасную девичью грудь.
Он набросился на ее плоть голодным волком, впивался жесткими губами в нежные соски, словно стараясь высосать из груди душу жены.
Ей было больно и одновременно мучительно сладко. Она, сжав зубы, стонала, сбивая ногами простыни с кровати вон.
А потом она стала совсем женщиной. Тяжесть внизу ее живота взорвалась болью, а потом неизвестным чувством томной слабости…
Леонид летел… Его сознание покинуло на время тело, трансформируясь в ощущение полета, который был, вероятно, другой формой сознания. Полет длился и длился, галактики сменялись Вселенными, а Вселенные сжимались до крохотных черных точек… Он не слышал, как скулила в муках Машенька, в первый раз отдавшая свою Вселенную для чужого полета. Он являлся бесстрастным исследователем, созерцателем иного мира, иного Бытия и ему было совершенно не до чьих-то стонов, пусть они и исходили от его жены…
«Вот оно!..» – все существо Леонида наполнилось гордостью. Он ощущал себя первооткрывателем, Гением человеческого мира, из которого ускользнул в неведомое!.. Он уже видел конечную цель своего Полета – бледное мерцание чего-то восхитительного, того, чего разум не в состоянии осознать, а человеческие чувства освоить. Сейчас произойдет финальная часть Полета и…
Все кончилось конвульсивным взрывом и быстрым возвращением привычного сознания…
Он сумел понаблюдать, как сокращаются мышцы Машенькиного живота, влажного и плоского. Он услышал последнюю ноту ее крика…
Ему вдруг стало пусто и одиноко, как будто его, умного, наделенного огромным смыслом, кто-то запросто обманул, одурачил для удовольствия…
Он обронил горячую слезу Машеньке на грудь, а потом, мгновенно наполнившийся звериной злобой, укусил крепкими зубами туда же, в сладость, за розовый сосок, в котором оказалось сосредоточение пустоты, где был сокрыт Вселенский обман…
Машенька даже не закричала, пересиливая боль, чувствуя, что с ним что-то произошло такое, чего она никогда не в силах будет понять… Но на то она и жена его, чтобы в радости и в горе, не понимая, терпеть…
Он ушел от нее в другую комнату, где долго жил наступившей в нем пустотой. Леонид обдумывал ее, анализировал, откуда взялось это ничто, а потом, углядев на своем бедре пятнышки крови, понял, что пустота проистекла из Машеньки, его жены…
Он хотел было озлиться на нее, но оказался честен с собой, признавшись, что еще до собственного рождения знал о невозможности познать эту пустоту. Он знал и то, что Полет будет фальшивым, и то, что женское чрево лишь имитация такового, что никогда мужчине не познать ее Космоса, а тем более оплодотворить его…
Он любил Машеньку, а потому простил… Он вспомнил запах ее волос, молекулы вкуса ее кожи, до сих пор не сглотнувшиеся с языка, цветочную горечь ее лона…
В эту же самую минуту Леонид осознал, что готов к новой попытке Полета. Но теперь, узнавший на практике всю тщетность достичь в нем цели, готов был довольствоваться малым – любовью к своей жене и имитацией невозможного.
Он вернулся к ней, найдя Машеньку в слезах, обнял ее нежно, насколько способен.
– Прости меня, – прошептал, ласково целуя там, где недавно еще рвал зубами.
– И ты прости меня, – сквозь слезы улыбалась она.
– За что? – удивлялся он.
Она сама не знала, за что просит, но чувствовала, что принесла мужу какое-то огромное разочарование, какую-то боль, которую ей не дано разгадать.
