Владимир Шеменев - «Варяг» не сдается
Команда крейсера ровными рядами стояла на шканцах. Младшие офицеры – возле своих команд. Старшие офицеры во главе с капитаном – лицом к команде. Барабанщики выбили финальный ритм, одновременно прекращая дробь. Над крейсером повисла идеальная тишина.
Руднев сделал шаг вперед и отдал честь. Офицеры вслед за ним подняли руки к фуражкам. Несмотря на мороз, никто не надел шапки, все стояли в фуражках, бескозырках, без перчаток, в шинелях и бушлатах, не чувствуя холода: адреналин в крови перед предстоящим боем гнал по венам разогретую до кипения кровь.
– Господа офицеры и господа матросы! Я не оговорился – господа. Ибо вам выпала великая честь встать в один ряд с героями Гангута, Очакова, Чесмы и Севастополя. Поистине это великий час. Мы идем на прорыв, – капитан пошел вдоль строя, старясь, чтобы каждый из тех, кто стоял на палубе, услышал его слова. – Мы не сдадим ни крейсер, ни самих себя, сражаясь до последней возможности и капли крови. Исполняйте ваши обязанности точно, спокойно, не торопясь, не жалея живота своего. – Руднев остановился. – Помолимся же Богу перед походом и с твердой уверенностью на милосердие Божие пойдем смело в бой.
Рядом с Рудневым остановился корабельный священник – отец Михаил. Всеволод Федорович снял фуражку и стал на колено. Команда крейсера последовала его примеру. Священник открыл Псалтырь и ровным, спокойным голосом стал читать псалом. Вслушиваясь в слова, каждый думал о своем, но все без исключения сходились в одном: позору не быть. Слова, словно пырей, рвали душу, вызывая нестерпимое желание как можно быстрей схватиться с япошками и надавать им по физиономии.
– «Возлюблю Тя, Господи, крепосте моя. Господь утверждение мое и прибежище мое, и Избавитель мой. Бог мой, Помощник мой, и уповаю на Него, Защититель мой и рог спасения моего, и Заступник мой. Хваля призову Господа, и от враг моих спасуся…»
По стечению обстоятельств и по воле судьбы у корабельного священника была точно такая же фамилия, что и у капитана крейсера. Оба Рудневых однажды пытались найти общих предков: перебрали с дюжину родственников и, не найдя никого, кто мог бы свести их в одно родословное древо, пришли к выводу, что их общий предок жил гораздо раньше, чем Рудневы-дворяне и Рудневы-священники начали вести свои родословные. В том, что они не просто однофамильцы, была некая уверенность, порожденная тем, что и Всеволод Федорович, и отец Михаил были из Тульской губернии. Только командир крейсера был Веневского уезда, что на запад от Тулы, а священник, отец Михаил – из Чернского, что на самом юге.
Руднев улыбнулся. Наверное, это судьба: капитан Руднев ведет крейсер в бой, а священник Руднев молится за победу.
– «Научай руце мои на брань, и положил еси лук медян мышца моя, – гудел отец Михаил, переворачивая страницу за страницей. – И дал ми еси защищение спасения, и десница Твоя восприят мя… Пожену враги моя и постигну я, и не возвращуся, дондеже скончаются. Оскорблю их, и не возмогут стати, падут под ногама моима… Жив Господь, и благословен Бог, и да вознесется Бог спасения моего… Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков. Аминь».
Батюшка переложил книгу в левую руку и вознес правую для крестного знамения. Глядя, как крестятся матросы, подумал, что вера православная сегодня сильна как никогда. Не спеша перекрестился сам и перекрестил крейсер и его команду.
– За Веру, за Царя, за Отечество. С нами Бог. Ура! – крикнул капитан, и дружный крик пронесся над заливом, поднимая в небо круживших над водной гладью чаек. Дождавшись, когда стихнет эхо, плывущее над водой, Руднев еще раз поднес руку к козырьку и четко, словно на учениях, отдал команду на флаг и гюйс:
– Команде – поднять флаг и гюйс!
Старпом подошел и встал рядом с Рудневым. Осмотрел строй и крикнул:
– Все по местам! С якоря сниматься!
Горнист поднял трубу, и впервые за все годы, что крейсер был спущен со стапелей, он услышал, как на самом деле звучит боевая тревога.
* * *– Я отдал приказ всем вольнонаемным сойти на берег. Почему вы все еще здесь?
Катя стояла перед Рудневым раскрасневшаяся и чуть взволнованная. После всего, что произошло за эти несколько часов, после всего, что случилось с ней на берегу, в море и потом на «Варяге», она не могла покинуть крейсер. Не могла, потому что здесь был Алексей.
– Никто не пожелал покинуть крейсер. Даже повар. Все отказались, и я тоже остаюсь.
– Это опасно, и здесь вам не институт благородных девиц.
– Я знаю про опасность не меньше вашего. Та ночь на «Асаме» не прошла для меня даром. «Варяг» – моя судьба, и я ни за что не оставлю того, кого искала и нашла.
Руднев еще раз подумал о том, как тесно порой переплетаются человеческие судьбы. В ноябре он получил письмо от отца Муромцева, нашел Алексея и забрал на крейсер – и вот перед ним стоит та, ради которой лейтенант Муромцев был разжалован в рядовые и отправлен в Порт-Артур: девушка с печальными глазами и твердой уверенностью умереть вместе с любимым.
– Я слышал от Алексея, вы в Порт-Артуре работали врачом.
– Я хирург.
– На средней палубе найдете Храбростина и поступите к нему в подчинение. И прошу вас во время боя оттуда ни шагу.
– Разрешите обратиться, господин капитан!
– Обращайтесь. – Руднев был немало удивлен резкому перевоплощению из гражданской личности в военную.
– Разрешите сбегать в машинное отделение для информирования унтер-офицера Муромцева о месте моего нового назначения.
Руднев улыбнулся:
– Разрешаю. Только к началу боя быть в кормовом лазарете. И помните: вы должны оправдать мое доверие – не паниковать и ничего не бояться.
– Есть не паниковать и не бояться! – Катя лихо кинула руку к косынке и сорвалась с места, желая еще раз увидеть своего любимого.
Руднев вслед за Катей вышел из каюты и поднялся на мостик. В бинокль осмотрел горизонт, вьющиеся вдали дымы японской эскадры и идущего впереди них «Корейца».
– Семафорьте Беляеву: «Стать в кильватер. Дистанция – один кабельтов».
На кораблях нейтралов грянули оркестры, исполняя «Боже, Царя храни» – и сотни матросов, крича и размахивая руками, приветствовали идущих на смерть.
Глава 24
Иодольми. Февраль 1904 г
Слизнев проснулся от странной качки. Его то поднимало вверх, то опускало вниз. Не осознавая до конца, что происходит, он открыл глаза и стал озираться по сторонам. Маленькая комната: с умывальником, платяным шкафом, столом и стулом. Через занавешенное окно угадывался солнечный круг. Арсений еще раз обвел глазами комнату, не понимая, где он. Сел на койку и уставился в пол, на котором в беспорядке валялись мятые и все еще мокрые вещи. Здесь же лежала пустая бутылка виски и спасательный жилет. И тут до него дошло. За занавеской было не солнце, это был иллюминатор. Это открытие вернуло ему память, и он вздрогнул всем телом. Он был в каюте на японском крейсере «Асама».
– Катя! – возглас непроизвольно вырвался из его горла.
– Как спалось, господин Слизнев? – в каюту вошел Асаки, посмотрел на бардак, устроенный накануне, повернулся к двери и щелкнул пальцами. В каюте появился слуга и склонился в почтительном поклоне.
– Этот господин наш гость. Принеси ему сухую одежду и завтрак, но без спиртного. Или вы все-таки хотите полечиться? – Асаки внимательно посмотрел на статского советника.
Слизнев замотал головой, чувствуя, как тошнота подкатывает к горлу.
– Вы вчера, кажется, перебрали!
– У меня был стресс. – Слизнев вытер мокрый лоб и посмотрел на консула.
Подтянутый, в прилаженной по фигуре форме, тот никак не был похож на вчерашнего скромного дипломата, прибывшего с прощальным визитом в дом генерал-лейтенанта Стесселя. Перед Слизневым стоял офицер японской разведки. Арсений плохо разбирался в иностранных званиях, но вчера кто-то назвал Асаки полковником.
– Теперь мы с вами друзья. Вчера мы известили весь мир о начале войны, и вы войдете в историю, Арсений Павлович, как человек, стоявший у ее истоков.
Слизневу был неприятен этот разговор, и он перевел стрелки на другую тему – столь же болезненную, как и первая, но без этических норм по отношению к родине и отечеству.
– Скажите, где моя жена?
– Она в соседней каюте. Можете постучать в стену. – Асаки любезно показал, в какую стену нужно стучать.
– Как она там?
– Еще спит. У нее был вчера тяжелый день.
– У нас всех был тяжелый день.
Слуга принес кофе, жареные рисовые шарики и сухую одежду. Это была форма японского рядового, серая и мешковатая. Слизнев с удивлением посмотрел на Асаки.
– Позвольте, вы что, хотите, чтобы я в этом ходил?
– Всего лишь пару часов, пока ваши вещи постирают и высушат.
Где-то громыхнул гром.
– Там что, гроза?
– Нет. Русские исхитрились подбить торпеду из своей пушки.
– Какие русские, кто такие? – В мозгу что-то щелкнуло. – Откуда здесь русские? – Слизнев подскочил к окну и отдернул занавеску. Иллюминатор выходил на противоположную сторону, и единственное, что он заметил, это восемь дымов на горизонте. – Это русские? – Он показал на дымы.
