Владимир Шеменев - «Варяг» не сдается

Алексей А. Петрухин, Владимир Шеменев

«Варяг» не сдается

© Петрухин А., 2015

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо»», 2015

От автора

Можно ли было представить, что сценарий фильма о героическом крейсере «Варяг» когда-то станет полноценным романом? Конечно, подобные литературные трансформации не раз опробованы самыми разными писателями, но в начале нашей работы целью был исключительно киносценарий.

Казалось бы, история крейсера «Варяг» известна благодаря соответствующей песне даже детям, но так ли она проста? Я был уверен, что судьба героев того сражения достойна самого пристального внимания, не говоря уже об исторических предпосылках и политико-экономической основе произошедших событий. Работа над сценарием заставила изучить огромное количество архивных документов, благодаря которым стало понятно, что историческое сражение при Чемульпо далеко не так однозначно, как мы привыкли думать. Несколько лет мой соавтор, Владимир Шеменев, отдал изучению архивов и деталей этого исторического сражения, за что ему огромное спасибо, и в большей степени благодаря ему этот роман состоялся!

Завершенный сценарий так никогда и не стал бы книгой, если бы не мое настойчивое желание донести эту историю до читателя-зрителя раньше экранизации. Мой соавтор был категорически против, но в итоге решили – роману быть! Владимир, спасибо тебе много раз за доверие, терпение, колоссальный труд и полное сотрудничество, это твой вклад в нашу историю, историю России, и никак не меньше!

Все образы, персонажи, события сохранены в кинематографических, если так можно выразиться, рамках. Поэтому вы, уважаемый зритель, а вернее – читатель, будете следить за историей легендарного крейсера не со страниц книги, а по кадрам кинопленки. Надеюсь, нам удалось с кинематографической точностью передать настроение героев романа. Поверьте, это было намного сложнее, чем при работе над оригинальным сценарием картины.

Мы с Владимиром Шеменевым хотели рассказать всем свою историю крейсера, поэтому любые совпадения с реальными персонажами можно считать случайными. Или не случайными. Но об этом вы сможете узнать только после просмотра, точнее, прочтения картины-романа «Варяг». В добрый путь!

С любовью и уважением,

Предисловие

Май 1918 г

Ночью я не спал. Стоял у распахнутого окна, прислушиваясь к стуку ставней на ветру и гулу дождя. Стоял и ждал. Ждал конца света, положив руку на цевье английского двадцатизарядного винчестера. Рядом со мной на подоконнике лежали две гранаты и поблескивающий вороненой сталью «наган». Достал из кармана часы и нажал кнопку: стрелки показывали без четверти пять. Щелкнул серебряной крышкой и чуть задержал взгляд на гравировке: «Лейтенанту Алексею Муромцеву, честно выполнившему свой долг».

От окна я отошел всего два раза: сходил за чайником и принес резное кресло. Сказывалось старое ранение – в июне девятьсот пятнадцатого секанул меня немецкий пулеметчик с «Любека», да так, что только чудом не перерезал пополам. Вот и ноет с тех пор поясница, особенно в дрянную погоду, а погодка сегодня выдалась на славу…

Гроза ревела так, что прыгали листы железа на старой обветшавшей крыше усадебного дома, издавая протяжное заунывное пение.

Налил кипятка в кружку и кинул туда несколько листьев вишни и мяты. Чая в доме не было с лета семнадцатого года, кофе пропал еще в шестнадцатом. Вместо мыла – сода, вместо сигарет – махорка. Ржаные сухари и мамалыга. Картошка на вес золота, молоко вообще не продавали: не потому, что не хотели – его просто не было. Скотину реквизировали на нужды Красной Армии, а что не забрали – порезали дезертиры, наводнившие приокские леса.

Усевшись поудобней в кресло, я положил винчестер на колени и, скрутив самокрутку, вдохнул в легкие ударную горючую смесь из махры и сушеной коры дуба. В деревне что-то горело, и сполохи зарева, перемежевываясь со вспышками молний, создавали картину вселенского Апокалипсиса.

Утро выдалось туманное: парило от болот за Окой, от реки и с лугов. Усадьба словно утонула в густой пелене. Молочно-серая дымка затянула всю пойму, оставив на обозрение только верхушки деревьев и купол церкви с колокольней, торчавшей словно кол посреди соломенных крыш. Деревня, просевшая в низине, имела такое же название, как и наше имение, – Муромское.

Я смотрел на потемневший после дождя парк, на укутанные полупрозрачной пеленой амбары, на пустую конюшню с распахнутыми настежь воротами, сгоревшую в прошлом году баню и обвалившийся в конце гумна стог сена. Смотрел и ждал…

Ждал я делегацию из деревни, которая должна была порезать меня на ремни, как выразился председатель местного совета Митя Гладков, а по дворовому Митяй. Бывший до революции пастухом, а ныне уважаемый представитель новой большевистской власти.

– Сорок восемь часов – вот мой вердикт, – выдал он накануне фразу, и я не сразу понял, что он имел в виду…

А имел он в виду то, что я должен был бросить дом и бежать сломя голову куда глаза глядят.

– В противном случае, – помявшись, добавил председатель ревкома, – я сделаю тебе дырку в башке, а имение в любом случае станет достоянием республики. Дом и все прилегающие постройки переходят к сельсовету, где с разрешения товарищей из уездного исполкома решено устроить кооперацию.

Вот так…

Мой прадед построил этот дом, а Митяй решил, что будет с усадьбой…

– Да пошел ты, – явной радости по ходу его пламенной революционной речи я не выразил, отчего обстановка накалилась до предела.

Митяй обвел взглядом свое разношерстное окружение и, получив молчаливое согласие на эксцесс, потянулся к кобуре.

Пришлось вынести из кабинета отца морскую мину и молоток. Это был муляж мины, но они об этом не знали.

Я занес молоток.

– Попрошу покинуть мой дом, – и стал считать. – Раз, два, три, – на счет «три» я со всей дури жахнул по железяке, заполнив комнату протяжным гулом.

Через секунду дом был пуст. Только из парка продолжала доноситься отборная брань и обещание открыть кингстоны и отправить меня на дно Оки.

Знали твари, что я морской офицер, и терминов нахватались специально по этому случаю. Благо было где. В десяти верстах от Муромского проходила железная дорога, по которой всю осень шли эшелоны с солдатами и матросами, возвращавшимися домой с развалившегося фронта и исчезнувших, словно по волшебству, флотов. Вот и ходил туда Митяй ума набираться. И набрался…

По этой же железке приехал и я в начале марта, чудом выскочив из бушующего революционными страстями Петрограда. Курок был уже спущен, и по земле потекли реки крови, затягивая Россию в пенистый водоворот красного террора.

Спросите, зачем приехал? Отвечу. Тянуло. Надо было попрощаться с могилами родителей, походить напоследок по дому и, если получится, продать усадьбу: хоть за полцены, хоть за треть. Хотя сама идея с продажей была заведомо тупиковой. Кому они сейчас нужны, эти дворянские гнезда? Продавать надо было до войны, а сейчас их сотни, брошенных по всей России. Стоят, словно призраки, в окружении заросших садов, взирая на мир пустыми глазницами выбитых окон и дверей.

Ладони вспотели, и я провел рукой по мокрому отливу, собирая остатки влаги. Протер лицо и выглянул в окно.

Гроза ушла на восток, очищая небо. Ветер и ливень сбили весь цвет с акаций, росших возле самого окна, засыпав дорожки скомканными грязно-сиреневыми лепестками. Они плавали в лужах, источая дурманящий аромат, перемешанный с озоном и свежескошенной травой. С листвы еще капало, но это уже больше походило на слезы – слезы прощания с отчим домом.

День, два – сколько я здесь протяну, среди вражды и непонимания? Я чужой! Чужой в своем доме, на своей Родине.

Родина! Где ты?

Если смотреть из окна – там ее уже нет… Там только Митя Мудило и его комсостав. Но стоит обернуться, заглянуть в полутемные комнаты, пройтись по залам, разглядывая портреты и фотографии, тронуть клавесин, постучать по щитам и саблям, которыми увешаны стены, сдернуть плед и, закутавшись в него, завалиться на старый скрипучий диван – и Родина окутает тебя, принося из глубин памяти воспоминания о детстве.

Она подойдет к тебе и спросит: «Эй, Алеха, а помнишь мальчишку в бескозырке, который катал на лодке смешливую соседскую девчонку? Она потом станет твоей женой».

– Помню, – скажешь ты и улыбнешься.

– А теплые материнские руки, гладящие твои волосы, когда ты болел ангиной, и нежный, всегда любящий тебя взгляд?

– Помню!

– Помнишь попыхивающего трубкой отца, сидящего в плетеном кресле и читающего свою любимую «Ниву»?

– Помню! Я все помню. Все до мелочей…

– Закрой глаза и не открывай, в противном случае ты вернешься в мир, в котором нет места сентиментальности. И вместо лиц любимых тебе людей ты увидишь прислоненный к стене винчестер системы «Смит и Вессон», две гранаты и «наган» на подоконнике.