Ян Бирчак - Анастасия. Вся нежность века (сборник)
Николай с Александрой Федоровной все еще внизу, в бальном зале, в окружении многочисленных придворных они заняты разговором. Алексея уже нет среди взрослых, его увели.
Царя отвлекают свитские генералы, и тогда к царице сзади подходит и останавливается за ее плечом свекровь, вдовствующая императрица Мария Федоровна. У нее строгое, навеки оскорбленное в лучших чувствах лицо. Ярковатое для ее возраста, но не бальное, а глухое закрытое платье олицетворяет показную скромность. Из-за спины, чтобы не привлечь внимания окружающих, вполголоса, почти шепотом она обращается на ухо к Александре (по-английски):
– Что это княжны при всех драгоценностях как для большого выхода? Это бал не в их честь, а в честь рождения наследника российского престола. Не к месту так выставлять дочерей на выданье. Вы забыли, дорогая, что мы к тому же в состоянии войны. А тут такой блеск…
– Но, ваше величество, в последние месяцы на фронте дела у нас не так уж плохи, даже успешны, можно полагать. Отчего бы девочкам…
Однако вдовствующая императрица громко прерывает Александру, переходя на русский:
– Надеюсь, когда вы говорите о «наших успехах», вы имеете в виду русскую армию, а не вашу, немецкую, дорогая?
И Мария Федоровна, запустив почти публичную шпильку невестке, отходит с удовлетворенным видом, поджимая сухие губы.
Александра Федоровна изо всех сил пытается удержать подкатившие слезы и сохранить приличествующее обстановке выражение лица, стараясь не показать царю и окружающим, что свекровь только что нанесла ей очередное оскорбление. И чтобы скрыть свое смятение, по-русски, но с ощутимым акцентом, излишне громко, невпопад вступает в разговор с фрейлинами, которые, уловив, что между царицами что-то произошло, чувствуют неловкость ситуации.
Сверху спускается Анастасия, подходит к матери и просит разрешения удалиться, здесь так душно, у нее болит голова. Александра Федоровна, уже несколько овладев собой, рада любому поводу перевести разговор. Она участливо кивает дочери и обращает внимание на ее букет:
– Что с твоим букетом, Анастасия?
Затем по-английски обращается к царю:
– Так жаль, хотелось, чтобы девочки немного развлеклись. Эта война совсем лишила их удовольствий молодости. Повсюду обстановка, как в лазарете. В моде скорбные лица. А в их годы девочкам так не хватает естественной живости, невинной влюбленности. Ведь Анастасия, кажется, имела виды на этот бал…
– Еще бы!
– Что ты сказал, дорогой?
– Я сказал, что девичьи капризы непредсказуемы. Пустое. Молодость сама возьмет свое. У нее впереди еще столько выездов, столько развлечений!
– Дай-то Бог… – вздыхает царица.
* * *На выходе у ночного подъезда Анастасию сопровождает лакей, подает меховую пелерину. С одной из фрейлин она садится в подъехавший прямо к ступеням автомобиль с откидным верхом.
В конце дворцовой аллеи в это же время, смеясь и лопоча по-французски, садится в наемный экипаж с незнакомым офицером, жгучим брюнетом с восточным лицом, и мадам Сазонова. Восточный красавец слишком заботливо кутает ее в накидку, откровенно целует в плечи.
Мимо, осветив их фарами, проезжает автомобиль княжны. Машина сворачивает с аллеи, выезжает на ночную улицу, направляясь к мосту. В свете фар становятся заметны солдаты с винтовками, марширующие по тротуару, проезжает, сигналя клаксоном, карета скорой помощи с большим красным крестом на фанерном боку. Когда стихает мотор, в ночи становятся слышны редкие сухие щелкающие выстрелы.
Август 1917 года. Царское Село Гражданин Романов
Та же парадная лестница в Александровском дворце, по которой когда-то поднимался в царские апартаменты молодой, счастливый и гордый первым ответственным поручением поручик Ильницкий.
Теперь здесь царит запустение, грязь, разруха. На кремовом шелковом ламбрекене, опоясывающем окна полукруглой ротонды, поверху приколота кумачовая лента транспаранта с надписью «Долой царское самодержавіе! Да здравствуетъ пролетарская революція!» Лента, конечно же, приколота криво, один конец ее совсем обвис, в него украдкой сморкается засмотревшийся в окно солдатик.
Малиновая ковровая дорожка истоптана следами сапог, повсюду валяются черепки, осколки штукатурки, шелуха от семечек, окурки. Кое-где на паркете громко перекатываются под ногами отстрелянные гильзы.
В углу топорщатся задранными в разные стороны точеными ножками сваленные в кучу поломанные стулья.
Наверху в пролете лестницы античная мраморная статуя в тунике перепоясана патронташем, на голове надета армейская фуражка набекрень с самодельной красной кокардой.
Здесь располагается караульный пост охраны – за большим, прекрасной работы резным письменным столом из царского кабинета режется в карты солдатня, слышны крики, гогот, мат.
На край стола, прямо на зеленое сукно, утыканное погашенными окурками, поставлен самовар со сломанным краником, из которого тонкой струйкой бежит вода. К самовару то и дело подходят солдаты – разжиться кипяточком. Кто с флягами и жестяными солдатскими кружками, а кто и с тонкими стаканами в фамильных романовских подстаканниках.
Где-то в глубине коридора наяривает гармонь. Вокруг гармониста собралась группка красноармейцев, в живописных позах устроившихся прямо на ковре.
К дверному косяку прислонился солдат с аккуратно забинтованным пальцем. Здоровой рукой он захватывает из кармана семечки и ловко забрасывает в открытый рот, сплевывая шелуху набок, в высокую китайскую вазу. У него яркая внешность деревенского ухаря-сердцееда, на лоб лихо спущен русый вьющийся чуб, на фуражке вместо революционной кокарды сбоку приколота красная бумажная розочка.
С глуповатой улыбкой солдат прислушивается к частушке.
* * *А в деревне у нас – вишня спелая!А в деревне у нас – лепота!Шила мамка рубаху мне белую,Жалко, соком ее залила.
* * *А в деревне у нас девки смелые —Поутру вся умята трава.Лента красная, морда дебелая —Силы много, а нету ума!
* * *Эх, братва, что с Рассеей мы сделали?!Аззиаццкая мы сторона!Шили к свадьбе рубаху мне белую,Только кровь ее всю залила…
* * *Эх, едрить, что ж мы с вами наделали!Взад теперь уже не воротить.…Шила мамка рубаху мне белую,Только некому будет носить…
* * *Слышится протяжное: «И-э-эх!», и гармонист бросает гармошку в сторону.
* * *Из бокового коридора появляется Николай. После того, как мы видели его на балу – самодержца в парадном мундире, он уменьшился ростом, пригнулся, изменилась походка. На нем гимнастерка с портупеей, на плечах полковничьи погоны.
Николай подходит к столу и, глядя куда-то в сторону, произносит:
– Нельзя ли потише (он с трудом подыскивает форму обращения)… господа солдаты, у меня очень болен сын. И еще я бы попросил для него стакан чаю…
Красноармейцы остолбенели от такой «наглости». Наконец один поднимается из-за стола, выплевывает цигарку из губ и развязно, явно играя на публику, цедит сквозь зубы:
– Мы бывшим царям не подаем. Тута прислуги нету. Кончилась ваша власть!
Окружающие одобрительно ржут. Заливисто пускает проигрыш гармонист, растягивает меха и вдруг резко обрывает мелодию.
По лестнице быстро поднимается, весь в скрипучей коже, красный командир, судя по выправке, видимо, из бывших офицеров. Громко командует:
– Караул! Отставить разговорчики!
Солдаты немного притихли, но по-прежнему чувствуют себя весьма вольготно. Командир обводит их строгим взглядом и обращается к Николаю:
– Гражданин Романов, у меня приказ Временного правительства готовить вашу семью к отъезду.
– Вот как? Куда же нас отправляют?
Они с Николаем уходят в боковой коридор.
* * *Через время, уже при ночном освещении, с лестницы спускаются домочадцы и дворцовая челядь. Все они тащат в руках баулы, чемоданы, коробки. Некоторые вновь возвращаются за вещами. Две горничные вместе несут за одну ручку обвязанный ремнями тяжелый чемодан. Пожилая фрейлина сносит вниз перекинутые через руку зимние шубы.
Солдаты безучастно стоят по сторонам, не без любопытства наблюдая за картиной, курят, щелкают семечки, переговариваются. Никто и не думает помогать с вещами.
Наконец суета понемногу улеглась, и тогда по лестнице спускается царская семья. Под руки лакей и комнатная девушка ведут царицу. За ними сходит Николай с сонным цесаревичем на руках. Последними, неровной шеренгой по росту и возрасту, глядя не под ноги, а прямо перед собой, с каменными лицами сходят великие княжны. В руках у каждой – баул или корзинка.
Анастасия идет последней, несет ту самую белую болонку и неудобную шляпную коробку. В какой-то момент она оступается, задевает коробкой за перила, коробка падает, раскрывается, и вниз по лестнице, долго и подробно пересчитывая ступени, катится на ребре та самая воздушная шляпка, в которой Анастасия была прошлым летом на пикнике.
