Виктор Мануйлов - Жара

Хорошо, что он вчера не стал разгружать машину, загруженную накануне по совету Трофимова. И только о нем вспомнил, как Трофимов сам показался на улице, облитый красным мерцающим светом. Издали он что-то кричал, размахивая руками, и Петр Васильевич, кое-как распихав детей, бабку и козу в машину, двинул к нему.

– Гони, Василич, за речку! – кричал Александр Трофимович, наклоняясь к боковому окну. – Поджигай правый берег! Всё, сколько сможешь! Всё поджигай! Иначе пропадем!

– Понял! – криком же ответил ему Петр Васильевич, хотя кричать было вовсе не обязательно: гул огня и ветра был не такой уж и сильный, чтобы не расслышать нормальную речь. Но всё, что он видел сейчас: снующих возле домов женщин и детей, коз и собак, крики и плачь, – всё это требовало быстроты и решительности, а они могли выражаться только криком и ничем больше.

Он погнал машину по улице к концу деревни, свернул к реке, успев заметить, как женщины и старухи тащат на себе узлы и сумки, подумав, что надо будет разгрузиться и помочь остальным. Но для начала пустить пал по ветру, чтобы, как он догадался (читал где-то об этом), могли спастись на этом выгоревшем месте от огня жители деревни и он сам со своей семьей. Хотя сам-то он мог бы вполне сбежать от огня на своей машине. Но подобное в голову ему не приходило.

А огонь уже охватывал деревню с двух сторон, точно вражеское войско, поставившее перед собой цель никого из деревни не выпустить и истребить все, что попадется ему на пути. Более того, он кое-где уже прорвался к самой границе соснового бора, и видно было, как вспыхивают сосны, вспыхивают точно спички, выбрасывая вверх свивающиеся жгуты багрового пламени. И что-то несется вверх в этом пламени, что-то черное, и там, наверху, вспыхивает и пылающим комком летит в сторону деревни.

Странное дело – Петр Васильевич не испытывал страха. Ну ни чуточки. Более того, ему отчего-то стало весело, и он веселым же голосом отдавал приказания своим детям и бабе Дуне, будто всю жизнь только тем и занимался, что спасался от пожаров и пускал встречные палы.

– Сейчас переедем на ту сторону, вы разгружайтесь, а я буду поджигать траву… Тихо! Без истерик! – прикрикнул он, но тоже весело, потому что девчонки взвыли в один голос, и он увидел их распахнутые от ужаса глаза. – Воем тут не поможешь!

И хотя вой не прекратился, однако несколько опал, тут машина как раз миновала брод, выкатила на другую сторону реки, на дорогу. Здесь, слева от дороги, было место пустое совершенно. Ни травинки, ни кустика. Здесь стояли когда-то ворота, и сам Петр Васильевич гонял мяч от одних ворот до других: в деревне летом в пору его детства собиралось много детворы, было с кем гонять мяч, ходить по грибы и ягоды, ловить рыбу и коротать ночи у костра, вдыхая запах дыма и пара из кипящего на огне котелка с торчащими из него рыбьими хвостами.

Он поставил машину как раз посредине этого пустыря и кинулся на противоположную сторону дороги. Трава здесь была высокая, кое-где по пояс, и сухая, среди травы торчали молодые березки и осинки, иные метра два и более ростом. Надергав травы, Петр Васильевич достал коробок спичек, чиркнул – не зажигается, еще раз – зажглась и потухла. Вторая спичка – то же самое. Петр Васильевич опустил в растерянности руки и огляделся. Девочки и баба Дуня что-то делали рядом с машиной, привязанная к дверце металась коза, над деревней уже летели огненные вихри, пока еще на приличной высоте, и там же исчезали. Было светло, но не так, как днем, а как… как … он не мог найти сравнения тому, что видел своими глазами, потому что ни с чем подобным в своей жизни не сталкивался. Правда, видел нечто по телеку, но видеть, сидя на диване в своей квартире, – это одно, а в реальности, которая грозит тебе и твоим детям смертельной опасностью, – совсем другое. И тихая паника стала охватывать его мозг, руки и ноги. Казалось, что и дышать стало тяжело, через силу. На мгновение захотелось сесть, уткнуть в колени голову, чтобы ничего не видеть и не слышать.

К нему бежала Светланка. Заметив ее, Петр Васильевич вздрогнул, и снова схватился за спички, приговаривая: «Спокойно, Петька! Спокойно. Без паники!» И спичка наконец-то зажглась. Сразу же и очень легко вспыхнул пучок травы в его руках, легко загорелась трава на краю поля, к которой он поднес огонь. Обрадовавшись, Петр Васильевич шагнул в сторону, поджег и там, и дальше, дальше, пока факел его не догорел до самых рук. Тогда он стал рвать новую траву для нового факела. Светланка, добежав до него, стала ему помогать, о чем-то говоря взахлеб, но ему было не до этого. Он зажег спичку, вспыхнул факел, оглянулся и с ужасом увидел, что там, где только что горела трава, стлался лишь легкий дымок. Ни язычка пламени, ни даже тлеющих травинок не было видно, лишь кровавые отсветы надвигающегося на деревню огня блуждали по полю.

Да как же он подожжет целое поле, если не способен поджечь какой-то крохотный его участочек! И Петр Васильевич шагнул вглубь, и бросил горящий пучок почти себе под ноги. И трава вспыхнула. Но огонь пошел не в глубь поля, а прямо на него. Пошел, треща и фыркая, охватывая его дымом.

– Па-апа-а! – закричала в ужасе Светланка.

Петр Васильевич повернулся и кинулся к ней. Но между ними горело тоже. И уже нечем было дышать.

Когда? Откуда?

Не разбирая дороги, он прорвался через огонь к дочери, подхватил ее на руки и выбежал на дорогу, потеряв в траве тапки.

Трава горела. Огонь медленно расползался во все стороны. Но этого явно было мало.

Что-то, захлебываясь слезами, говорила Светланка, крепко обхватив руками его шею.

Он не слышал. Он знал только одно: надо еще и еще создавать очаги огня. Иначе… иначе ему не миновать позора. И он, опустив дочь на землю, оторвав от себя ее руки, снова стал рвать и поджигать траву, разбрасывая горящие пучки, и скоро огонь охватил большой участок. Он двигался по полю с гулом, треском, закручивая огненные смерчи, и смерчи эти шли впереди огня, захватывая все новые и новые участки, пожирая молодые березки и осинки. Стало так жарко, что даже в двадцати шагах стоять от огня было почти невыносимо.

И Петр Васильевич вернулся к машине. Теперь надо было помочь Трофимову спасать остальных людей.

– Вы вот что… Вы спуститесь к воде. Там все-таки не так жарко. И намочите маски и дышите через них. И пожалуйста, без паники. А я поеду в деревню: надо вывозить остальных.

– Папа, не уезжай! – жутко вскрикнула Аленка, кинувшись к нему и обхватив его руками. С другой стороны в него вцепилась Светланка.

Петр Васильевич присел, прижал девочек к себе.

– Вам уже ничто не грозит, мои дорогие, мои любимые девочки. А там маленькие дети, больные бабушки, которые не могут ходить, – говорил он торопливо, захлебываясь словами. – Мы должны им помочь. Потерпите немного. Я скоро вернусь. Ведь вы же у меня умницы, вы все должны понимать. А с вами будет бабушка. И все будет хорошо.

– Поезжай, папа, мы потерпим, – сказала Светланка, всхлипывая и беря Аленку за руку.

Красными огоньками горели слезы на щеках его дочерей.

А сверху уже тянулись женщины и дети, толкая впереди себя коляски и тачки. Эти в его помощи не нуждались. Но он остановился, закричал, не замечая своего крика:

– Идите на футбольное поле! Там пока переждете! Потом, в случай чего, отойдем на гари! – и покатил дальше.

Александр Трофимович в это время выносил из избы неходячую старуху. У калитки стоял старинный милицейский «козлик». С дальнего конца бежали отставшие. Петр Васильевич кинулся им помогать. Он подхватил мальчонку лет четырех одной рукой, другой взял огромный узел, который еле тащила баба Маня. Мальчонку посадил в машину, узел сунул на верхний багажник. Потом еще кого-то сажал и что-то наваливал на крышу машины, захлестывал ремнями. Нагрузив машину под завязку, погнал к реке. Потом вместе с Трофимовым сделали еще одну ходку и подобрали остальных.

А уже занимались первые избы, и все с того, дальнего, конца. Высокие протуберанцы огня то и дело отрывались от горящих сосен и неслись среди густого дыма на деревню. Тянуло невыносимым жаром. В одном из домов рванул газовый баллон. В воздух поднялась черепичная крыша, разбрасывая во все стороны черные листы черепицы, и, задрав одну сторону, рухнула вниз, подняв тучу искр. Какое-то время изба чернела, насупившись, на фоне красного разлива пламени, затем вспыхнула сразу со всех концов, исторгнув торжествующий гул. Вот занялась четвертая с краю изба – их изба, которая простояла на этом месте ни один десяток лет, много чего и кого повидала, давая приют многочисленным Камаевым, и в которой они прожили чуть больше недели.

Старухи смотрели на все это и крестились.

Трофимов ходил среди жителей села с тетрадкой, выкликивал фамилии:

– Катерина Осипова!

– Тута я! Тута! И внучек тута! Все тута!

– Лизавета Пална Чехлова!

– Здесь я, – откликнулся голос молодой женщины. – И дочка со мной.