Борис Шапиро-Тулин - Один счастливый случай, или Бобруйские жизнелюбы
Саса расхаживал по городу и жадно ловил все разговоры, в которых упоминался спутник. Октябрь в тот год выдался холодным и дождливым, но даже осеннее ненастье не могло удержать Сасу от ежедневных вылазок на рынок, где около магазина, торговавшего хозяйственной утварью, обсуждались все значимые мировые новости. Ему просто необходимо было делиться со знакомыми и незнакомыми людьми переполнявшим его чувством.
– Вы только подумайте, увасаемый, – крутил он пуговицу на пальто очередной своей жертвы, – как быстро вертится этот сарик. Минута – Киев, минута – Ленинград, минута – Кисынев, минута – Таскент… – и умолкал, глубоко потрясенный свершившимся.
Запуск спутника, казалось, изменил какие-то незыблемые устои его жизни. С одной стороны, это был восторг перед маленьким чудом, посылавшим со своей орбиты приветственные сигналы, а с другой… Саса вдруг неожиданно для себя судорожно ощутил, что над привычным миром его ежедневных занятий нависла черная бездна вселенной, такой же одинокой, как и он сам, а спутник, словно метка на белье, обозначил неведомый доселе космос.
Душевное смятение его было настолько сильным, что Саса впервые в жизни внятно произнес букву «ш». Правда, случилось это в одном-единственном слове, которым, по иронии судьбы, оказалось слово «спутник», где буква «с» была заменена на прорвавшуюся неожиданно букву «ш».
Естественно, меткие на язык земляки не могли не заметить этой разительной перемены, и Саса, как всякий порядочный человек, удостоился наконец своего прозвища, незамедлительно внесенного в анналы местной истории.
Если вам когда-нибудь удастся побывать в нашем городе, непременно посетите старое еврейское кладбище, что находится по правую сторону Минской улицы, ведущей от центра к окраине. В глубине его, почти у самого забора, вы увидите холмик, на котором установлена небольшая табличка. На табличке написано «Гомзин А. Е. 1891-1958», а в самом ее низу золотой краской, теперь уже, правда, порядком потускневшей, старательно, как знак отличия, выведено: «Саса-Шпутник».
Так великое время, едва коснувшись крылом тщедушного закройщика, навсегда оставило на нем одну из самых ярких своих примет.
Старожилы утверждают, что над его могилой кладбищенские деревья скрипят под порывами ветра как-то по-особенному, и если прислушаться, то можно различить взволнованный голос Сасы, повторяющий нараспев: «Минута – Киев, минута – Ленинград, минута – Кисынев, минута – Таскент».
Свидетельствую в здравом уме и твердой памяти: однажды и мне довелось услышать этот странный речитатив.
Счастье Лашкевича
Если вы хотите знать, почему Илюшу Лашкевича по прозвищу Рыбий Глаз стали называть Илюша-счастливчик, тогда слушайте.
У Илюши Лашкевича оставался ровно год до того момента, когда жизнь его должна была перевалить за тридцатилетний рубеж. Встретить приближающуюся годовщину он хотел, реализовав два своих самых сокровенных желания. Первым было – вступить в партию, вторым – жениться. Впрочем, можно было и наоборот: вначале жениться, а потом уже подавать заявление в существовавшую тогда еще КПСС. Рассматривался и третий вариант – сделать все это одновременно, но выглядел он совсем уж фантастически, потому что, честно говоря, шансов на реализацию своих сокровенных желаний, в каком бы порядке они ни выстраивались, у него к тому времени практически не было.
Илюша жил один в добротном доме с резными наличниками, во дворе которого находился гараж. В гараже стоял маленький горбатый «Запорожец». Это был великодушный жест старшего брата, оставившего ему свою машину, после того как сам он с женой и двумя детьми решил выяснить: отличается ли чем-нибудь город Сидней в далекой стране Австралии от города Бобруйска, где они с Илюшей родились, выросли, потеряли родителей и вконец поссорились, как любил говаривать Илюша, «по идейным соображениям». По этим же соображениям он перестал отвечать на письма брата, который гарантировал ему в Австралии райскую жизнь.
Но богатое наследство молодого Лашкевича – дом, гараж да еще (по тем временам) машина!!! – не трогало почему-то сердца местных невест. Может быть, все дело заключалось в том, что Илюша был сложен как-то очень уж непропорционально: то ли туловище его казалось чересчур большим по сравнению с головой, то ли голова выглядела чересчур маленькой по сравнению с туловищем. К тому же к этой маленькой голове был прикреплен выдающихся размеров нос, а близко посаженные выпуклые глаза не то что бы отталкивали собеседника, но при взгляде на них почему-то всегда хотелось стыдливо отвернуться. Возможно, по этой причине и прилипло к нему прозвище Рыбий Глаз.
Верно оценив все достоинства и недостатки своей физиономии, Илюша решил начать подготовку к юбилею не с поиска невесты, а со вступления в партию, которой, как он полагал, было глубоко наплевать на его внешность.
На заводе Сельхозагрегат имени Клары Цеткин, где он работал сборщиком кормозапарников, необходимых для кормежки рогатого скота всех окрестных колхозов и совхозов, к его намерению отнеслись крайне негативно. Когда Илюша начал приставать к местным коммунистам с просьбой написать ему рекомендацию в партию, одни, памятуя об отъезде брата в логово капиталистического врага, бежали от него как от чумы, другие, имея в виду его национальность, отмахивались от него, как от назойливой мухи. Все это в конце концов чуть было не привело к весьма печальным последствиям.
Заведующий инструментальным складом, услышав, как во время перекура Илюша жаловался на свою судьбу, посоветовал ему взять рекомендацию у сварщика Тимченко, который, впрочем, всегда находился несколько в стороне от любых коллективных мероприятий.
– А он даст? – с недоверием спросил Илюша.
– Он всем дает, – заверил заведующий складом, – партия для него как мать родная.
– С чего бы это? – все еще сомневался Илюша.
– Она вырастила и воспитала его, – с неподдельным пафосом произнес заведующий. – Теперь он один из самых активных и уважаемых ее членов.
На следующий день Илюша Лашкевич набрался храбрости и зашел под навес, где Тимченко приваривал крепежные петли к корпусам для все тех же кормозапарников, которых с таким нетерпением ждал рогатый скот, не желавший без них повышать свои удои.
– Товарищ. – Илюша тронул за плечо своего будущего коллегу по партии.
– Чего тебе? – Тимченко, опустив маску, прикрывавшую лицо, и увидев, кто именно отрывает его от работы, разразился таким виртуозным набором ненормативной лексики, какого Илюше, несмотря на давнее членство в рабочем коллективе, до сих пор слышать не приходилось.
Илюша, увы, не знал, что Тимченко всего год назад вернулся из мест не столь отдаленных. Не знал, что бывал он там уже не раз и что последняя его ходка была связана с избиением одного видного партийного чиновника, в котором Тимченко признал уполномоченного, в двадцатых годах раскулачившего и сославшего в Сибирь его семью.
– Мне бы рекомендацию, – робко попросил Илюша.
– Какую еще… (здесь я вынужден опустить несколько предложений) рекомендацию?
– В партию.
– Ты, Рыбий Глаз, адресом не ошибся? – после небольшой паузы, вызванной потрясением от услышанного, спросил Тимченко, нашаривая рукой обрезок трубы.
– Нет, – ответил Илюша и вспомнил слова заведующего складом, – ведь партия ваша мать, а вы верный и активный ее член.
Такого общественно-политического извращения Тимченко вынести уже не мог.
Спасло Лашкевича только то, что на сварщике была брезентовая роба, затруднявшая его движения, и Илюше первому удалось добежать до проходной завода. Тогда-то сердобольный вахтер и произнес впервые в его адрес это слово: «Счастливчик».
С членством в партии после злополучной попытки получить рекомендацию пришлось повременить, поэтому первым пунктом повестки дня стал значиться вопрос обретения брачных уз. И здесь в центре внимания волею случая оказался тот самый автомобиль марки «Запорожец», который старший брат, переехавший в город Сидней, не пожелал включить в перечень вещей, отправляемых им на незнакомый континент.
Машина стояла в гараже, выходившем своими воротами на улицу Коминтерна, в просторечье называемой Пески. Но примечательна эта улица была не тем, что там находился гараж Лашкевичей, а тем, что почти напротив него красовалось фанерное строение, покрашенное в синий цвет. Строение имело двери, а над дверьми вывеску. На вывеске значилось: «Парикмахерская. Филиал № 3». Зимой «Филиал № 3» был наглухо заколочен, а летом распахивал свои двери и начинал жить беспокойными буднями, наполненными борьбой за выполнение финансового плана. Борьбу эту вела старая дева по прозвищу Зинаида-полубокс. Дело в том, что, какую бы форму прически ей ни заказывали привередливые обитатели Песков, в конечном счете получалась та единственная модель, которая носила незатейливое название «полубокс».
