Инна Тронина - Дух неправды
– Я не советовала бы вам пользоваться услугами Ньятантры Сагхал.
Кальпана, чувствовала, что ещё немного – и сознание покинет её. Пока она старалась не думать о Сурендранате, о Нирмале, об их детях, которые, наверное, уже оплакивают погибшего.
– В Индии очень многие знают об их вражде и поэтому не поверят. Особенно в той части, которая касается моих личных счетов и расходовании этих средств. На эти вопросы вправе ответить только мы – я и Индира. Больше никто не может знать подробности, без которых утверждения о наличии в действиях экс-премьера коррупционной составляющей останутся голословными. Даже ангажированный суд не сможет принять их во внимание. При тех отношениях, что сложились между кузинами, одна из них никогда не даст в руки другой такой убийственный козырь. Я знаю, что Индира была арестована в прошлом году. Ей, по-видимому, тоже предлагали покаяться. Раз она отказалась сделать это, буду молчать и я. И моя жизнь, и жизнь Индиры, и жизни наших детей одновременно вошли в калиюгу – эпоху зла и раздора. Она и ещё три другие эпохи составляют замкнутый цикл. По этому кругу движется судьба человечества в целом, и каждого индивидуума в частности. Никто не в силах избежать калиюги, а потому не стоит пытаться сделать это ценой подлости и измены. Метод кнута, и пряника, в разнообразных вариациях используемый всеми завоевателями и правителями от сотворения мира, действует далеко не всегда. «Разгулом смерти жизнь полна теперь, миг наступил и ты себя проверь, дари ей всё, отдай ей всё подряд, и не смотри в отчаянии назад…» – так писал Тагор. Мы с Индирой часто повторяли строки его великого «Всеуничтожения», когда приходила беда. Люди слишком самонадеянны, мистер Линкс. Они мнят себя хозяевами собственной судьбы. Особенно это касается таких, как вы, считающих себя сильнее и правильнее прочих. Вам на роду написано прожить ещё долго. Но даже тогда, когда моей тени не останется на земле, я воскресну в вашем сердце. И вы постепенно станете другим. Многое поймёте, воспримете и отринете. Вы увидите, что ложь, сила и деньги побеждают только тех, кто хочет быть побеждённым и готов к этому. Триумфы опьяняют, как вино из дерева мохуа, но похмелье получается мучительное. Знайте, что теперешние ваши противники на поверку окажутся бумажными тиграми. А те, кого вы считаете своими слугами, подарят вам тяжкие минуты позора. Минут этих будет так много, что они сложатся в часы, в дни, в месяцы, в годы. Ваша калиюга впереди.
– Больше вы ничего не хотите сказать? – Линкс закурил, хотя делал это в последнее время очень редко. – Может, ещё подумаете? Я имею возможность подождать два-три дня…
– Пока вам не понятен смысл моих слов.
Кальпана закрыла глаза и незаметно для Линкса ухватилась за сидение стула. Палач не должен был видеть слабость своей жертвы и радоваться пусть незначительной, но всё же победе.
– Нужно просто запомнить. С вашей памятью это легко сделать.
Потом она долго лежала в постели и думала о Сурендранате, но прежняя боль неожиданно стихла. Почему-то представлялся стол под белой скатертью, стоящий на веранде, и на нём – ваза с финиками. Сурен любил их и всегда просил купить к своему приезду. Да, он должен был вскоре вернуться, и Нирмала приготовила финики. Если бы можно было низвести на землю небесную Гангу, оживить его, подобно сыновьям царя Сагары,[157] и усадить за тот стол! Хотя бы на час-другой, чтобы накормить, в последний раз перед долгой разлукой…
Вечером того же дня Кальпана объявила бессрочную голодовку, но не предъявила при этом никаких требований. Да и выхода у неё другого не оставалось. Не хотелось есть, пить, даже дышать. Навестившему её доктору Кальпана пригрозила умертвить себя, если тюремное начальство вздумает прибегнуть к принудительному кормлению, и следователь Бхарати просто позабыл о ней.
Реальность мешалась с видениями. В камере как будто всё время звучал имонколлян – протяжная, печальная мелодия, бесконечная, как ненужная жизнь. Всё время снился сын Шиврадж, молча сидевший на разобранной постели в своей спальне, стены которой он сам украсил картинами импрессионистов. Перед сном и по утрам Шиврадж подолгу любовался ими. Таких пристрастий не было больше ни у кого в их семье. Да и сам Шиврадж, темноволосый, но светлокожий, немногословный и печальный, близко не сходился с братьями и сестрами, да и с матерью тоже. Он опекал только младшего, Мохана. Тот, подражая Шивраджу, выучил кроме английского ещё и французский язык. Этой осенью Мохан Бхандари уехал к брату в Париж.
На шестой день голодовки Кальпане стало плохо с сердцем. Под дуэт саранги и флейты она ловила воздух раскрытым ртом, порывалась вскочить и бежать куда-то. Но, поднявшись, узница тут же, как подкошенная, падала на постель. Когда врач всё-таки вошёл в камеру, сделал укол и снял приступ, выяснилось, что у Кальпаны отнялись ноги, и сильно пострадала речь. «Значит, всё кончено? Зачем жить после этого? Та молитва, та клятва у Джамны не принята, и жертвы оказались напрасными…»
– Я вам очень сочувствую и скорблю вместе с вами…
Тюремный доктор говорил шёпотом, сжимая в своей тёплой, чуть влажной руке ледяные, каменные, как у мёртвой, пальцы Кальпаны. Врача звали Ганеш, и он был похож на Мохана. Тот в детстве бредил медициной, но после решил стать биологом. Он был точной копией свёкра, отца Рама, торговца, который погиб, защищая неприкасаемых.
– Насколько я сумел выяснить, в Мохана влюбилась девушка-француженка, тоже студентка Сорбонны. И ваш сын ответил взаимностью. Но у Жослин, так звали девушку, уже был парень, к несчастью, патологический ревнивец. После того, как подружка объявила о разрыве с ним и помолвке с Моханом, этот негодяй, тоже студент-биолог, во время вечеринки добавил яд в бокал соперника. Мохану вскоре стало плохо, но всё объяснили пищевым отравлением. Когда началась кровавая рвота, делать что-нибудь было уже поздно. Шиврадж как раз отсутствовал в Париже. Вместе с Нирмалой, вдовой Сурендраната, вылетел в Калифорнию, чтобы забрать тело одного брата, и в это время потерял другого. Бывший воздыхатель Жослин во всём сознался, угодил за решётку, а девушка оказалась в психиатрической клинике. Когда после допроса в полицейском участке Шиврадж возвращался домой, на него напали уличные грабители и ударили тесаком в шею. Раскрытое портмоне нашли рядом с телом. Ваши сыновья ещё не кремированы, с ними работают судебно-медицинские эксперты. Кальпана-джи, сейчас адвокаты заявляют ходатайства о вашем освобождении под залог в связи с постигшими вас утратами. Потерять сразу трёх сыновей – слишком тяжкая кара даже для самого закоренелого преступника…
Ганеш смотрел на восковое, застывшее лицо Кальпаны и боялся, что сражённая тремя чудовищными ударами женщина вот-вот перестанет дышать. Его рука то и дело тянулась к саквояжу, к ампулам и шприцам, но Ганеш чувствовал, что Кальпане сейчас нужна другая помощь. Не уколов, не таблеток она ждёт, а слов о тех, кто остался дома.
– Но у вас ещё есть сын, есть дочери. Они тоже постоянно хлопочут об облегчении вашей участи. И, похоже, на сей раз, им не откажут. Вы должны немедленно прекратить голодовку и не покидать любящих людей. Есть основания полагать, что выдвинутые против вас обвинения, ни одно из которых на следствии не подтвердилось, вскоре будут сняты.
Ганеш оглянулся на дверь одиночки и понизил голос почти до шёпота.
– Кризис в стране налицо. Премьер очень болен. Министерская чехарда плохо сказывается на работе правительства. В городах и даже в деревнях проходят демонстрации в поддержку Конгресса.
Врач ещё раз оглянулся, сглотнул слюну и произнёс несколько странную фразу, смысл которой Кальпана поняла позже.
– Через шесть дней вы узнаете, каков оказался результат усилий ваших друзей.
Ганеш выделил голосом два слова «шесть» и «друзей». Кальпана, дотоле лежавшая неподвижно, вздрогнула, как от удара, и изумлённо взглянула в изжелта-смуглое, помятое лицо доктора.
Любая фраза, содержавшая эти два слова, свидетельствовала о том, что произносящий их человек говорит от имени мистера Линкса.
Больше они с агентом никогда не встречались. Но странным образом Кальпане казалось, что этот человек ещё не однажды встанет у неё на пути. Тогда, в апреле семьдесят восьмого, обстановка в Индии ещё не была столь напряжённой. Доктор Ганеш, похоже, намеренно сгущал краски. Но после оказалось, что пославший его человек обладал великим даром предвиденья. Через год с небольшим всё точно так и случилось.
Именно в тот день, когда президент принял присягу у премьер-министра Индиры Ганди, Кальпана впервые прошла от своей постели к двери дома, не опираясь на костыли и на плечи родных. Прошла, чтобы лучше услышать доносящийся из радиоприёмника голос. Голос, так похожий на её собственный, родной и в то же время далёкий. Как будто говорила богиня, и слова долетали из космоса, из бесконечности, от солнца и звёзд.
