Ильдар Абузяров - Курбан-роман
И зная это, Родригио опускает палец в банку с белым порошком, как я сейчас опускаю перо в чернильницу. Иногда я прибегаю к старым письменным принадлежностям, особенно когда пишу не об Андре и Родригио, а о Достоевском и Толстом, но сейчас, к сожалению, у меня на уме не Достоевский и Толстой, а Родригио, который вынимает палец из банки, нюхает, а потом и пробует на язык белый порошок – ну, дружище, это ты уже, мягко выражаясь, переборщил. Хотя я и сам сейчас готов понюхать и попробовать белый лист бумаги на вкус – а не вдохновит ли это меня?
Видите, от отсутствия нужных мыслей и слов я уже начал заговариваться, начал прибегать к недопустимым в литературе приемам. Мне просто необходима небольшая передышка-пауза. Не зная, что еще сказать, я плетусь за Родригио на кухню, ставлю на плиту чайник, оставляя в покое свой письменный стол. А все-таки мы сильно проголодались с Родригио от всех этих переживаний – не мешало бы взбодриться чашкой крепкого горячего кофе, особенно на кухне Андре, где наверняка есть ее любимый кофе, который она пьет по утрам, и где на полках стоят ее любимые кофейные чашечки, к которым она прикасалась губами. И где можно, сделав паузу, скушать Твикс – как, вам еще не надоела эта реклама? А мне так все уже порядком осточертело, но особенно мне осточертел своей нерешительностью этот Родригио. Неужели он и правда думает, что, пообщавшись с вещами Андре, он станет ближе к ней? Или он специально нарезает лимон все вокруг да около моей чашки, долго в раздумье бродит ложкой по белому дну белой чашечки Андре, забыв сыпануть туда растворимый кофе, – и все приходится предпринимать заново.
И чтобы с чего-то начать, как-то собраться с мыслями и с силой духа, мы ведем с Родригио задушевную беседу, заглатывая большими глотками горячий густой кофе и слова, разводясь с ним на кофе и на слова. Мы пытаемся разобраться в наших чувствах, пытаемся найти нужный подход и наилучшее решение. В общем, обычная мужская философия на тему сладкой парочки Андре и Родригио. И он, Родригио, изливает мне в чашку свою душу, забыв сыпануть туда еще и сахарку.
– Она такая особенная, – говорит он, – никто, кроме нее, меня не интересует. Я готов любоваться ею весь день, – и все в таком банальном роде.
И чтобы хоть как-то поддержать разговор, я вспоминаю о своей Урсоле.
– А кто такая Урсола? – спрашивает меня Родригио с загоревшимися глазами.
– А это тебя не касается, это уже совсем другая история, дружище.
– Да, блин, о чем я таком говорю? Мне ведь нужна только Андре.
– Точно, и ты должен добиться ее сегодня или никогда, – подбадриваю я Родригио, хлопая его по плечу, – иначе будешь потом жалеть всю жизнь, поверь мне, бывалому ловеласу.
– Но как мне к ней подступиться? – вздыхает Родригио.
– Запомни, дружище, больше всего об Андре тебе сможет рассказать ее вванная комната, – и я тащу Родригио туда, взяв с собой банный халат и пару листов бумаги. Мне очень хочется помыться, а ванная комната, к тому же, частенько вдохновляет меня, не то что этот придурок Родригио. Надо же было явиться в дом к Андре с засаленным воротником.
В ванной Андре, как и в моей ванной, белый кафель и белые вафельные полотенца на крючках. Здесь просто кругом эти белые прямоугольные листы плитки, так и зовущие меня. Неужели все это придется запачкать своими идиотскими экспериментами-экскрементами. И зачем я только решился стать писателем?
Хотя, погружаясь с головой в белоснежную ванну, я будто погружаюсь в блаженство и забываю обо всем на свете. Как я все-таки давно не мылся! Ну к черту эту неуступчивую Андре и этого мямлю Родригио. Мне с высоты моего возраста просто смешны их юношеские хлюпанья. Пошли они все к черту со своими спазмами гордости и трусости – я растягиваюсь в ванной и открываю краны на полную катушку.
Но Родригио, который, сидя на стиральной машине, болтает ногами так же часто, как языком, не дает мне расслабиться.
– Как ты думаешь, что это за аромат? – берет он с полки, где склянки и пузырьки, духи с запахом Андре.
– Дай-ка сюда, – протягиваю я руку с видом знатока, и в следующую секунду на меня наплывают воспоминания об Урсоле. Ведь это духи, которые я подарил когда-то Урсоле. И теперь уже я изливаю Родригио душу. Учу его, как надо общаться с женщиной, как взять её покрепче в кулак. И для наглядности я сжимаю в кулак белое банное душистое мыло Андре, которое, может быть, только пару часов назад прикасалось к ее телу, которое, может быть, сама скользкая сущность всех женщин Мехико. Но мыло выскальзывает у меня из рук и ударяется о белую эмаль ванны, падая прямо между волосатых ног. А это уже следующая страница, где отношения Родригио и Андре должны наконец-то получить развязку.
Решительно я поднимаюсь в полный рост, разбрызгивая по кафельным и вафельным квадратикам мыльную воду. Расправляю плечи и любуюсь в зеркало.
И вовсе ты не некрасив, Родригио, подбадриваю я своего персонажа. А этот огромный прыщ на подбородке… можно выдать его за пулевое отверстие неразделенной любви. Теперь, когда ты поел, отдохнул и все хорошенько обдумал, теперь, когда ты чист и причесан, я думаю, ты можешь смело идти в набедренной повязке прямо в спальню к Андре, где я тебя поддержу всеми доступными мне выразительными средствами.
Ну же, дружище, побольше первобытной мужественности, будь порезче и погрубее, – и резко выскочив из ванной, я бегу в спальню, где установлен компьютер с фото обнаженной «предположительно Андре» и полуобнаженной Урсолы, сохранившееся с нашей памятной поездки на пикник в «Пикапе». Но с вдохновленного разбега натыкаюсь на белую дверь спальни – которая опять заставляет нас начинать все сначала.
А спальня Андре – это уже не просто новая белая страница, это целое белое пятно в истории взаимоотношений Андре и Родригио. Вы только представьте себе огромную двуспальную тахту, застеленную белыми простынями, а на ней юную белокожую Андре в белой пижаме, в коротких белых штанишках. А еще побледневшее, сначала от страха, а потом и от волнения, лицо Андре.
– Зачем ты пришел? – побелев, вопрошает, оказавшись в погранично-пижамной ситуации, Андре.
Тут уж Родригио приходится подбирать нужные слова о любви самому – потому что я пас. И еще эта ее вздернутая в яростном недоумении бровь. Ну же, погладь ее большим пальцем, дружище, только и могу я дать совет исподтишка.
– Если пришел заняться со мной любовью, – не дождавшись ответа Родригио, восклицает Андре, – то давай снимай свои портки!
И это говорила ему она, его ненаглядная Андре, так похожая своей красотой если уж не на непорочно зачавшую донну-мадонну, то наверняка на непорочно зачавшую Бритни Спирс.
– Давай лучше поговорим, Андре, – смущенно предлагает Родригио, – мне это сегодня больше по душе.
И нельзя сказать, что Родригио такой забывчивый – забыл, зачем пришел, и нельзя подумать, что он, не заблудившись в стенах огромного дома, запутался в своих мыслях и желаниях, когда увидел полуобнаженную Андре так близко. Просто он очень засмущался: как и все влюбленные юноши, он, оторвавшись от реальности, витал в облаках. И хотел затащить Андре вовсе не в постель, а поближе к себе – то есть опять же на небеса. Ведь разве влюбленные юноши не склонны идеализировать своих избранниц и романтизировать отношения с ними? Хотя эти избранницы в конце, а иногда и вначале предлагают свою постель. Которая такая белая-белая, пушистая-пушистая. И никак не вяжется в голове Родригио с сексом. Отчего лицо Андре еще больше побледнело, теперь уже от возмущения – мол, зачем тогда ты пришел?..
– Чтобы поговорить, – с ничего не понимающим видом дурачка произнес наш герой.
И они проболтали всю ночь. Говорил в основном Родригио, пытаясь все-таки объяснить, зачем он пришел, говорил неуклюже и часто повторяясь о том, как они играли в футбол с Хорхито, и о том, как он однажды упал в лужу, поскользнувшись на мяче, когда впервые увидел девочку в белом воскресном платье, представляешь, Андре… Будто ей это интересно. Он говорил и говорил, пока под самое утро совершенно изнеможенная и недовольная от усталости Андре, некрасиво зевнув, не сказала:
– Какой же ты все-таки, Родригио, занудный.
– Но я вовсе не об этом хотел сказать… – спохватился было Родригио.
– Ничего не знаю, – сказала Андре. – Я буду спать, а ты лучше уходи домой. – И повернулась к нему белой спиной.
Так Родриго не успел сказать самого главного – о своей любви, а может быть, и не решился, не нашел нужных слов для Андре, как когда-то не нашел их я для Урсолы.
Я не нахожу их и сейчас, чтобы передать через Родригио и Андре Урсоле. И нельзя сказать, что у нас с Родригио страх перед белым листом, самим по себе. Просто белый лист у нас ассоциируется с возмущенным бледным лицом Урсолы-Андре. И с бледными стенами дома, откуда мы с ним хотели побыстрее выбраться.
