Елена Вернер - Купальская ночь
Катя вытаращила глаза. Она не признала ту, что сейчас с ней говорила, и не нашлась с ответом. Алена, посчитав, что ее условия приняты, кивнула и быстро ушла к себе, заперев дверь.
Несколько дней после скандала Катя ждала, что Алена сменит гнев на милость. Она не понимала, что такое происходит с матерью. В Алену как бес вселился. Куда делась та спокойная женщина, что безоговорочно доверяла своей дочери? Катя знакомила мать с Костей, чтобы развеять даже малейшие ее тревоги, а получилось, что разбудила вулкан. Видимо, увидев не мифического, а вполне себе настоящего парня из плоти и крови, мать разглядела в нем угрозу.
Катя пыталась обсуждать, пыталась кричать, пыталась плакать и хранить демонстративное молчание, но Алена оставалась неумолимой.
А ведь раньше мама вообще ни во что не вмешивалась, позволяя все решать и со всем разбираться самой. С другой стороны, раньше и такой ситуации еще не бывало. Хотя это и не повод устраивать ей взбучки, как тетя Валя Сойкина. Катя закипала, стоило ей только вспомнить несправедливые обидные слова, которые кричала Алена, и еще более обидные, гнусные смыслы, которые она в них вкладывала. И ведь даже не дала оправдаться. Хотя, – и тут Катя взвивалась, – не за что мне оправдываться!
Она и правда не видела в своем поведении ничего «такого». Разве не так поступают взрослые люди? А Катя никогда еще не чувствовала себя взрослее. Она осознавала, что детство ушло, и открылся новый мир, наконец-то открылся, и больше не надо говорить «вот когда я вырасту» – потому что она уже выросла. Она выбрала себе профессию и выбрала себе мужчину. Она ощущала себя наравне с матерью, и оттого Аленин запрет злил ее еще больше. Мама, всегда Катин кумир, ее большая любовь и пример для подражания, вдруг в миг обернулась вздорной женщиной, из глупости, предрассудков и устарелых понятиях о приличии вставшей на ее пути к Косте.
Костя, Костя, Костя. Он по-прежнему затмевал все. И хотя она не очень представляла себе, как через три месяца станет его женой (жена – это так смешно и непривычно!), думать об этом было приятно. Сразу тянулся шлейф любимых книжных героинь, вровень с которыми она встала бы, выйдя замуж по любви, да еще за Костю Венедиктова. Она, как наряд, примеряла на себя его фамилию, исчеркала два листа, придумывая новую подпись, и перебрала все известные имена, чтобы подобрать лучшие – для детей. Теперь, когда она была совершенно уверена, что выйдет за него замуж, ее мысли все чаще принимали совсем не скромный оборот. Ее жгли слова Жени Астапенко, это невыносимое превосходство, ей хотелось сделать Костю своим, оставить на нем свой отпечаток, стереть с его кожи чужие следы. Ведь теперь уже почти можно… И Костя чувствовал, как день за днем Катя становится смелее, и в ответ смелее становились его ласки, его чуткие губы и пальцы.
Катя, конечно, ничего не рассказала ему, ни про Женю, ни про ссору с Аленой и ее условие. Она и правда стала приходить домой в сумерках, а не по темноте – каких нечеловеческих усилий это стоило! И все ждала, что Алена или поговорит с нею по душам, попросив прощение за вспышку, или хотя бы просто ляжет спать пораньше, давая понять, что Катя прощена. Но ничего подобного не произошло. Уходила она под Алениным тревожным взглядом, а по возвращении замечала на ее лице мрачное удовлетворение.
Но Костя все понял и без ее слов. Достаточно было сопоставить все нарастающую ближе к вечеру нервозность с понурым, чуть виноватым выражением ее мордашки, когда она в последний раз за вечер касается его поцелуем и сбегает домой. Во всем, что касается Кати, он оказывался поразительно догадлив.
Уже поспели арбузы, по-местному кавунчики, а ветви старой абрикосы были увешаны плодами. Их не успевали собирать, и они падали на дорожку и ссохшуюся землю. От удара желто-оранжевая мякоть билась, превращалась в пюре, к приторному дурману которого к вечеру примешивался сладковатый запах гниения. Вокруг узловатой абрикосы вились крапчатые плодожорки и осы, они гудели, ползали по абрикосовым кляксам и по висящим на ветках плодам, с головой вгрызались в их ароматную спелость, исходящую соком.
Алена наварила несколько тазов солнечного абрикосового джема, Катиного любимого – после малинового, конечно. Только во время закрутки сломалась закаточная машинка с красной ручкой, и это стало настоящей трагедией: в магазине их не осталось. Теперь Алена посылала Катю к тете Лиде Нелидовой за ее машинкой – на пару часов, на день. Нелидова давала ее неохотно, ведь пора закруток в самом разгаре, но все-таки давала. А сломанную Алена оставила, чтобы потом как-то починить. Катя знала, что может попросить Костю помочь с починкой, но не хотела делать матери приятно. Со времен разразившегося скандала и Алениного ультиматума отношения их стали холодны, как никогда раньше. И неизвестно, кого из них это терзало больше.
Однажды Катя, от греха подальше отправленная Костей домой, столкнулась в темной прохладе сеней с собравшейся уходить тетей Олей Дубко.
– Господи, Катя! Ты меня напугала! – на тете Оле и правда лица не было. Но Кате почему-то показалось, что дело тут не в неожиданной встрече с нею. Ольга оглядела девушку пытливо, с тягостным напряжением, стремясь что-то рассмотреть или разгадать. Катя в ответ миролюбиво улыбнулась, и они разошлись.
В последнее время тетя Оля стала общаться с Аленой чаще. Каждый вечер или она забегала проведать Алену, или та уходила к Дубко, но вопреки Катиным чаяниям возвращалась все равно раньше нее. Мама пояснила Кате, что смотрит с подругой «Санта-Барбару», и Катя удивилась еще больше: Алена откровенно недолюбливала мыльные оперы.
Теперь по вечерам Катя ложилась спать раньше, подгоняя утро. Но в эту ночь она открыла глаза около половины первого, как будто совершенно выспавшаяся. И даже не сразу поняла, что ее разбудило. Она повернулась на бок, и только тут заметила, что на стуле рядом с кроватью кто-то сидит. От ужаса у нее перехватило дыхание, но над ухом прошелестело:
– Мавочка, это я!
Сердце заколотилось, как пришпоренное.
– Я чуть не умерла, – сердито и радостно шепнула она.
– Собирайся. Накинь мастерку и штаны. И купальник. Я там подожду.
Костя выскользнул в окно совершенно бесшумно. Девушка поспешно оделась, не до конца просохший на спинке стула купальник холодил тело. Собираясь, она пару раз роняла вещи на пол и замирала в страхе, что ее вот-вот поймает мать. Но все было тихо, и Катя благополучно выбралась в сад. В молчании они поспешно спустились к нижней калитке, и только выйдя за ограду, заговорили. Костя в двух словах объяснил, что решил взять ее на ночную рыбалку. С острогой, с фарой – и с друзьями.
Под берегом их ждали две лодки, в одной сидел Маркел, в другой – Ваня Астапенко и Федя, немногословный второй механик из автомастерской, косоглазый и хмурый от частых похмелий. Костя помог Кате, забрел по колено в воду, оттолкнул лодку и лихо запрыгнул.
– Эй, эй, полегче! На коняку так скакать будешь. Или еще на кого, – плутовато блеснул глазами Маркел. Костя шутливо, но увесисто хлопнул его по плечу. Маркел с хохотком кинул изжеванный бычок в воду, тот с коротким «ш-ш-ш» погас – и лодки отплыли.
Раньше, слушая россказни Кости, Катя не думала, что ей когда-нибудь доведется участвовать в ночной рыбалке. Она была горда тем, что Костя и тут взял ее с собой, хотя и подозревала, что мероприятие ей не понравится – это куда более жестоко, чем удить рыбу с мостков. Неженское дело. Но из всех присутствующих парней с удивлением поглядывал на нее только Федя, впрочем, из-за его косоглазия судить об этом наверняка было трудно.
Оставив Пряслень, лодки спустились вниз по течению в кромешной тьме.
– Вот бы полную луну сейчас, – шепнула Катя.
– В полнолуние рыбы нет, – хмыкнул Маркел. Катя не поверила:
– А куда она девается?
– Ха. Она никуда не девается, но и не ловится. Даже если ей перед носом мотылем водить. Ее другие проблемы, видать, интересуют. Я пару раз так ходил, с фонарем, с острогой – ни одной не видел. На дне самом спит, туда свет не добивает. Даже днем, пацаны с маской ныряли, смотрели специально, говорят, вот стоит щука, перед ней прямо блесна – хоп, падает. А этой хоть бы что. Ноль эмоций.
Пока Маркел рассказывал и греб, Костя заканчивал приготовления, подсвечивая себе маленьким фонариком, подключал фару к автомобильному аккумулятору. В фаре, которая по рассказам представлялась Кате каким-то диковинным светильником, девушка с удивлением узнала обычную фару от ИЖа, которую она не раз и не два видела у Кости в мастерской, только сейчас с нее было убрано рассеивающее стекло. Ребята шепотом перебрасывались шутками с лодки на лодку, и всеми владело волнительное предчувствие, предвкушение и азарт.
Как только загорелась фара, пространство сжалось. Бесконечная темнота сменилась теснотой света, раздвигавшейся только в том направлении, куда била фара. В белом луче мельтешили мошки и мотыльки. Маркел и Федя остались на веслах, стараясь опускать их в воду без плеска, Ваня и Костя вооружились острогами. Это были самодельные орудия наподобие вил, только со множеством зубьев, приваренных к металлической пластине на жерди. Кажется, роль зубьев выполняли длинные гвозди, заточенные на концах, как рыболовные крючки. При одном взгляде на них у Кати в животе завибрировало, затрепетало, и все ее существо требовало, наконец, скорее увидеть. Любопытство и кровожадный восторг внезапно захлестнули ее.
