Елена Вернер - Купальская ночь
– Я просто не понимаю, Жень, зачем ты так… Войну прямо объявила, получается.
– Не знаешь ты, ой ли? Сначала уводишь парня, а потом вся такая белохвостик? Отлично устроилась…
Катя остановилась:
– А если это любовь? Слышала такое слово? – с вызовом бросила она в светлое пятно Жениного лица. – Я его не уводила. Просто он влюбился, и я влюбилась. Кто-то виноват?
– Он был моим! – голос Жени взвился. В ближайшем дворе сонно всхрапнула и закашлялась лаем собака. – Это у меня любовь, а не у тебя! Столько лет. Я его из армии ждала, писала!
– Ну да, а пока с Матвеем на цигельне целовалась, – откуда-то из мутной глубины всплыл обрывок сплетни.
– Ах ты сучка…
Катя и сама осознала, как это все мерзко. И слова ее, и сама эта ситуация – выяснять отношения на ночной улице посреди поселка, две девушки из-за одного парня… Бытовуха. Женя хотела заставить ее браниться – и почти уже добилась своего. По крайней мере бросать в лицо сопернице сплетни… Надо вообще заканчивать с этим, идти домой, сию же секунду.
– Ты же не знаешь… – Женя заговорила, и голос ее треснул. Катя услышала, как она, отвернувшись в сторону, коротко шмыгнула носом. – Я ведь и на почте начала работать, чтобы сразу его письмо увидеть, если пришло. А то пока еще почтальона дождешься… А он конверт всегда не просто заклеивал, а еще такие крестики в трех местах ставил, как знак того, что сам запечатал. А я стала сердечки в ответ ставить. Или губы красила и запечатывала письмо поцелуем. А один раз он мне фотокарточку прислал. Такой худой, ушастенький, бритоголовый. Прямо обнять и плакать. Понятное дело, кормили-то мерзлым борщом и капустой, бигосом[11]. Я ему пишу: бигос-то с мясом? А он мне: да нет, со льдом. Консервы… Ты его тогда не знала, даже бы в сторону его не посмотрела, не то, что сейчас. Ты ничего о нем не знаешь! Разве это справедливо?
Закончила она совсем уныло и глухо, без следа былой агрессии, будто силы вдруг совсем ее оставили.
– Знаешь, что он мне сказал? Утром, после Ивана Купала…
– Не знаю.
– Утром же он ко мне пришел. И прямо с порога заявил, что все, мы расстаемся. Я подумала, он это не всерьез. Так же не бывает, просто раз – и все! А он мне говорит: «Я познакомился с девушкой, которую люблю». – Женя подавилась последним словом, и, внезапно снова впав в ярость, пнула лежащую на асфальте пивную бутылку. Она с звяканьем подпрыгнула, отлетела на обочину и закрутилась там волчком. – Черт, Костя, как же так!.. Что за дешевые слова такие! Даже не дал мне времени! Ничего не дал! Как шавку выбросил… Меня!
Катя почувствовала себя виноватой. Перед ней было уже не просто оскорбленное женское самолюбие, а что-то большее… Радоваться Костиным словам было стыдно.
Женя перевела дух. Сняла с волос резинку, и светлые даже ночью кудри рассыпались по плечам, упали на лицо. Она смотрела под ноги, склонив голову, потом резко, со злостью вытерла глаза тыльной стороной ладони.
Жалостливая Катя уже была готова утешать.
– Ты хоть спишь с ним?
– Что? – оторопела девушка.
Женя цокнула языком, и к ней вернулся ее неподражаемый покровительственный тон:
– Ясно. Девочка еще, ну-ну. Ты давай, не затягивай с этим, мужики динамо не любят. Бедный Костя, как он еще держится… Надо же, особенно после всего, что у нас с ним было. Сколько, почти месяц? Костя, конечно, железный, я это давно знаю, но ты не испытывай судьбу все-таки. А то еще какая-нибудь найдется, лямурка. Посговорчивей.
И теперь уже Кате захотелось плакать. Она задохнулась от беспомощности перед этой красивой, хотя тьма и скрывала черты, циничной девушкой, умело бьющей в нее прямыми ударами. Беспомощности такой, как будто уже рухнула перед той на колени, не выстояв в спарринге. Катя представила себе, что бы было с ней, если бы это к ней утром пришел Костя и заявил, что любит другую. Она бы сошла с ума, наверное. Хотя и не стала бы колдовать, пытаясь сжить кого-то со свету. И изливать душу не стала бы.
Но теперь Катя уже не могла найти в себе сил на жалость. Только не после последнего удара!
Растерзанная противоречивыми чувствами, она не сразу заметила, что Женя остановилась. Катя тщательно подбирала слова:
– Я все-таки надеюсь, что мы с тобой как-то… перестанем враждовать. Это ведь глупо, Жень… Никто же не виноват…
– Нет, ты все-таки благая, – безнадежно покачала головой Женька, и злобно усмехнулась:
– И не мечтай! До дому ты меня проводила – теперь можешь валить обратно. И очень надеюсь, что заговор подействует, и что-нибудь с тобой случится. Чао!
И за Женей Астапенко закрылась калитка. Оказывается, они и правда дошли до ее дома. Совершенно разбитая, Катя побрела назад. В ее воспаленном мозгу пульсировали Женины слова, и сочувствие к ней вдруг сменялась гневом, и какой-то тонкой жалобностью, как будто внутри плакал ребенок и ждал, что его успокоят. Если бы сейчас тут был Костя, он бы обнял и отогнал все эти терзания, беспокойные, назойливые, пчелиный рой который впустила Женя в ее душу. Но Кости не было, и никого не было, и она шла по спящим улицам, уже не боясь ни глазастой тьмы, ни незваных гостей, ни нежданных прохожих. Она так устала, что вообще не могла бояться. И, вопреки навязчивому желанию Жени, добралась обратно без приключений, вяло размышляя по пути о Настене Сойкиной. Она даже не могла по-настоящему винить Настену в предательстве. Слухи распускала, подумаешь… Все бабы в Пряслене только этим и занимаются. Мелковато предательство. Так или иначе, без нее вряд ли бы Катя заметила подклады на пороге. Было ли тут дело в наблюдательности Сойкиной, или она изначально знала, куда смотреть? Соль на полу проще простого не увидеть. А если она сделала это специально, то ради чего – искупить вину или мелко напакостить, напугав?
Дойдя до последнего перекрестка, Катя увидела, что их дом стоит, тревожно сияя светом на всю темную округу. Три окна на двор, два в улицу, эти желтые горящие глаза заставили Кати перейти на бег. Она, не заботясь о тишине, хлопнула калиткой и залетела в хату.
– Мама! Что случилось…
Алена стояла посреди комнаты со скрещенными на груди руками и смотрела на нее чужим взглядом. От гнева черты ее лица заострились, а щеки и глаза запали. Катя оглядела дом, поняла, что ничего из ряда вон выходящего не произошло. И второй раз за ночь испытала облегчение.
Но Аленины губы стали бескровной ниткой:
– Ты где была?
– Мамуль, прости. Прости-прости-прости! – Катя бросилась ластиться, целовать прохладные материнские щеки. – Это не очень просто объяснить. Ты, наверное, жутко переживала, да? Я просто не думала, что ты заметишь…
Придется рассказать и о Жене, и о порче, и о ночном бдении, – прикидывала Катя. Но Алена не дала ей начать. Она все так же механически высвободилась из ее объятий.
– Я терпела, я молчала, пока ты возвращалась по темноте! Но чтобы так! Времени три часа ночи.
– Дай сказать, все не так, – терпеливо начала Катя.
– Знаю я, как все! – рубанула воздух Аленина рука. – Что тут объяснять, будто я сама не знаю, вчера на свет родилась, и сразу твоей матерью!
– Мам, да все не так страшно.
– Да шо тут страшного! – у нее проскользнуло это южнорусское «шо», и Катя осознала, что видит Алену такой разъяренной впервые в жизни. – Конечно, ничего страшного. С парнем гуляет, и ничего больше. Гулёна.
– Да я не с парнем. Мам, дай объяснить-то!
– Что ты мне объяснишь, Кать! Это – знаешь? – это я тебе объясню. Вот столько лет тебя воспитываю, а все не объяснила, думала, ты сама догадаешься. А оказалось, нет, недогадливая! – Алена все больше входила в раж, накручивая себя. – Книжки читаешь, а все не знаешь. Так себя приличные девушки не ведут! Приличные – не ведут! Мне уже со всех сторон талдычат: а твоя Катя то, а твоя Катя это. По поселку ходить совестно, людям в глаза стыдно смотреть!
Катя задохнулась от незаслуженной обиды:
– Это говорит мне женщина, которая целовалась с парнями на летней площадке и красила глаза за гаражом? За которой деда Дима с ремнем гонялся?
Алена сузила глаза:
– Вместо того, чтоб зубоскалить и огрызаться, мать бы послушала лучше! В подоле же принесешь, как пить дать! А то я не знаю, чем такие прогулки кончаются. Всю жизнь себе испортишь!
– Да не с Костей я была! – попыталась прорваться через ее отповедь Катя.
Алена скривилась:
– А, так еще и не с Костей. Как это мило. Моя дочь —…
Она вовремя прикусила язык, так и не сказав это слово.
Какое-то время обе испепеляли друг друга взглядом. Наконец, Алена несколько раз глубоко вздохнула и продолжила намного спокойнее:
– Я больше ничего не хочу слышать, поняла меня? С этого дня никаких ночных гуляний. Как только темнеет – домой. Не хватает мне еще неожиданностей… всяких.
– Мам!
– Не мамкай, не поможет. Только начинает смеркаться, и ты идешь домой. Ты моя дочь, и кстати, несовершеннолетняя. Прошу этого не забывать. Иначе вообще устрою тебе домашний арест, вот будет красота…
