Татьяна Соломатина - Роддом, или Поздняя беременность. Кадры 27-37
– Конструктора «Лего»? – хмуро бросила Татьяна Георгиевна, слегка погрузившаяся в свои мысли.
– Система кодирования нервных импульсов! Вот возьми, например, – он кивнул на глубоко и тихо спящую девчонку, – эмоциональные ощущения, которые мы испытываем при изнасиловании. Или при потере айфона. Или же при утрате, да простят меня боги Олимпа и ты, близкого человека. А откуда в нас способность пустить в цель стрелу, находясь от означенной цели на значительном расстоянии? А сколько нейронов задействовано сейчас, чтобы я мог закинуть ногу на ногу, оглаживать грани рюмки и непринуждённо пиздеть с тобой о микро и макрокосмах? Нет, всем уже давно ясно, что информация не передаётся от нейрона к нейрону в линейной последовательности! Что имеется система кодирования самой системы кодирования, и система кодирования той системы, которая отвечает за кодирование. Но каков он?! Он! Основополагающий механизм? Основополагающий механизм должен быть прост и элементарен, как яйцо! Но яйцо отнюдь не так элементарно, каковым оно может показаться клиническому кретину. Оно безупречно просто по архитектурному решению, оно не малиновое и не в рюшах, а просто белое или бежевое – но оно отнюдь не элементарно! Потому в саркастическом ab ovo зарыта большая ехидная жопа.
– Кем зарыта? – Татьяна Георгиевна поставила большую чашку кофе на журнальный столик. – Пей, пока не остыл.
– Да-да! Выпью!
Аркадий Петрович махнул и вторую рюмку до дна.
– Ну вот, остыть не успела. Так вот… Вероятно – ну так сперва предположили, потом решили, что то, что они увидели в электронном микроскопе – с охуенной точностью подтверждает предположение, – ты же знаешь, мы, большей частью, видим только то, что хотим видеть… Вероятно, что каждый отдельно взятый нейрон – хотя где и кто видел отдельно взятый нейрон, кроме как под электронным микроскопом? – каждый отдельно взятый нейрон получает синаптические входы от многих отдельно взятых других нейронов. Такая вот конвергенция. И каждый же отдельно взятый нейрон одномоментно взаимодействует с как минимум сотней тысяч других отдельно взятых нейронов. Такая вот дивергенция. Каждый нейрон как влияет, так и подвергается влиянию каждого нейрона. А сколько тех нейронов? А я ебу? А кто ебёт? Нейробиологи? И они не ебут! А теперь попытайся представить, как неограниченное количество чего-то взаимообратно связывается с неограниченным количеством чего-то! И хотя бы прикидочно задумайся, каким это, простите, образом происходит? – Аркадий Петрович отхлебнул кофе. – Представила?
Татьяна Георгиевна не очень желала представлять, как бесконечное множество невидимого глазом чего-то взаимодействует с таким же бесчисленным множеством чего-то, невидимого глазом. И вообще, она сама себе создала проблему в виде этой девчонки, а Святогорский решил ей нормальную физиологию нервной системы в занимательной форме преподнести. Понятно же, что мы знаем о себе крайне мало. И все мы – и практики, и теоретики – не более чем те самые клинические кретины с элементарным набором конструктора «Лего».
Не дождавшись ответа от своей подруги – впрочем, он ему и не был нужен, Святогорский был известным ритором, – Аркадий Петрович продолжил:
– Количество возможных маршрутов нервных импульсов в человеческой нервной сети больше, чем число элементарных частиц во Вселенной! А мы все, с нашими учёными степенями и с ихними Нобелевскими премиями – не более чем даунёнок-трёхлетка, выловивший головастика из мутной лужи и обосравшийся от радости по этому поводу. Вот что такое все наши и их так называемые открытия! – триумфально завершил свою тираду доктор медицинских наук, человек, свободно владеющий несколькими европейскими языками, автор нескольких анестезиологических методик и бесчисленного количества статей, патентов и рационализаторских предложений, врач высшей квалификационной категории Аркадий Петрович Святогорский.
– И что мне со всем этим делать? – несколько рассеянно произнесла Татьяна Георгиевна.
– С количеством элементарных частиц во Вселенной или с радостным недержанием? – с таким выражением лица, что его ни на секунду нельзя было заподозрить в ёрничании, уточнил глава анестезиологии и реанимации родильного дома.
– С девчонкой этой, Аркаша. С девчонкой! Фамилию она свою не говорит. Домашний номер не сдаёт. Что мне делать? Нахер он мне нужен был, этот припадок вселенской, блин, жалости, а?!
– Он тебе не был нужен. Но ты добрый человек. Так уж закодирована кодировка кодировки твоих нейронов. И с тем, что ты добрый человек, я не знаю, что делать, увы. Хотя с радостью бы тебя перекодировал, знай я тот механизм. А девчонку можно сдать в органы опеки как несовершеннолетнюю. А можно… Где её вещи?
Татьяна Георгиевна кивнула на бесформенную кучку несвежих тряпок, скинутую девчонкой на один из псевдогамбсовских стульев.
– Сумки у неё не было!
– Плохо гоняют твои нейроны, Татьяна Георгиевна. Ну, или кодировка кодировки, кодирующая кодировку кодировки…
– Аркаша, я тебя убью! – перебила его Мальцева.
– Ну или, проще сказать, «порядочность», хотя ты и не дала мне закончить полное и правильное название этого электрохимического явления, – не позволяет тебе пошарить по карманам девчонки. Потому что ты…
– Дура! – охнула Татьяна Георгиевна, как будто упустила возможность самостоятельно сделать открытие, очевидность которого бросалась в глаза.
– Ага! – радостно подтвердил Святогорский, уже обшаривая карманы Алёны. – Вот, кошелёчек. Трогательный девический кошелёчек-животное. Это худой мишка или собака, страдающая ожирением?.. Ладно, ладно! – Он поймал взгляд Татьяны Георгиевны и просто расстегнул змейку. – А в кошелёчке у нас что? Сто рублей. Парочка в труху истёртых десяток, мелочь, ключи и… маленький розовенький блокнотичек-мимимишечка! Открываем, и… «мама моб», «мама раб», «папа моб», «папа раб». Которому из рабов позвоним?
Татьяна Георгиевна пожала плечами. Меньше всего она, честно говоря, хотела связываться с родителями этой девочки Алёны. Хоть с одним из них. В голове Мальцевой не умещался тот ужас от потери айфона, от того, что девчонку заругают, что сама в ту компанию попёрлась, что куртку порвала, вырываясь – она же хотела убежать, когда поняла, что… Но парни, они же сильнее. А пьяные – совсем дурные… Татьяна Георгиевна не могла говорить с людьми, которых настолько боится их собственная дочь. Святогорский внимательно посмотрел на свою подругу.
– Понятно. Ладно. – И, напевая себе под нос «друг в беде не бросит…», подошёл к городскому телефону и набрал номер.
– Здравствуйте. Вы Алёнина мама?.. – Святогорский отодвинул разразившуюся скорострельными пищащими звуками трубку и дождался, когда на том конце коннекта опомнятся и пожелают послушать о том, о чём, собственно, судя по судорожному истеричному визгу, так беспокоятся. – Да-да, я здесь. Просто я слушаю ваши переживания. Хотя я не психолог, а анестезиолог-реаниматолог. – Снова пасс трубки от уха. Визги значительно повысили децибельность. Аркадий Петрович терпеливо ждал. – Всё? Я могу говорить?.. Спасибо. С вашей дочерью всё в порядке, она в родильном доме… – Святогорский продиктовал координаты. – Все подробности вам сообщит Аркадий Петрович Святогорский. Это я. Подъедете и вызовете меня в приём… При личной встрече. Я сказал вам главное: «Всё в порядке».
Из трубки продолжали литься истеричные всхлипы, но Святогорский, заговорщически подмигнув Татьяне Георгиевне, аккуратненько так нажал отбой.
– Не женщина, а просто террорист какой-то! Фу-у-ф!
– Аркаша, ну ты тоже… «Анестезиолог-реаниматолог», «в роддоме». Я представляю себе состояние той мамаши. Шестнадцать лет, дома не ночевала. А тут звонит анестезиолог, блин, реаниматолог. И сообщает, что дочь в роддоме!
– Тань! – Святогорский стал серьёзен, что бывало редко и говорило лишь о том, что тщательно маскируемая им под маской балагура мизантропия сейчас со страшной силой полезла наружу. – Эта баба стала орать, захлёбываться и завывать, как только я спросил: «Вы Алёнина мама?» Эта кошёлка не переживает за дочь. Эта перепончатокрылая тварь упивается своим страданием. Я отлично знаю такую породу. Моя жёнушка из этих же, из таких же, ты в курсе. Хотел бы я знать механизм кодирования нейронов этих гадин. Перекодировал бы нах. Потому что убивать заповеди не велят, и кишка у меня тонка – убивать. Когда нормальную женщину спрашивают: «Вы Алёнина мама?» – нормальная женщина молча слушает. Она замирает в ужасе и отчаянии – но она молча слушает. Потому что её, нормальной женщины, задача – не длить собственные мерзкие сладострастно-мазохистические страдания, доводя себя до разлития гадкого гнилостного некрофилического оргазма, как у этих насекомообразных, – нормальная женщина молча слушает, чтобы ужас и отчаяние как можно быстрей прервать. И начать действовать. Вот так то! – на последней фразе Святогорский снова стал обыкновенным, привычным Святогорским и даже усмехнулся. – Приедут – не вздумай выходить в приём без меня!
